ЖИТИЕ ФИЛИППА, МИТРОПОЛИТА МОСКОВЪСКАГО
ЖИТИЕ ФИЛИППА, МИТРОПОЛИТА МОСКОВСКОГО
Во время великаго князя Василья Ивановича,[1]
в царствующем граде Москвѣ, — препосит нѣкий, имянемъ Стефанъ Калычевъ.[2]
Сему
же Стефану родися благочестивъ отрокъ и нареченъ бысть Феодоръ.[3]
И егда же достиже возраста,
вданъ
бысть
в научение грамотѣ.
Во времена великого князя Василия Ивановича, в царствующем граде Москве, <жил> вельможа некий, по имени Стефан Колычев. У этого Стефана родился благочестивый отрок и наречен был Феодором. И когда подрос, отдан был на обучение грамоте.
По нѣколице же времени преставися великий князь Василей Ивановичь во иноцѣхъ Варлаамъ.[4]
По нем же приемлетъ отчее достояние сынъ его, Иванъ Васильевичь,
скипетръ царствия. Отрокъ же Феодоръ любимъ бѣ сему Ивану
Васильевичю.
Спустя
некоторое время преставился великий князь Василий Иванович во иночестве Варлаам. После него принимает отчее достояние — скипетр царствования — сын его, Иван Васильевич. Отрок же Феодор любим был этим Иваном Васильевичем.
Слышав
же отрокъ Феодоръ о Соловетцкомъ монастыри в морскомъ отоцѣ во странѣ сѣверной — о обители преподобных отецъ Зосимы и Саватѣя,[5]
и отиде от царствующаго града Москвы,[6]
и прииде до великаго Новаграда, на езеро Онѣго, и достиже нѣкоей веси, глаголемой Кижа.[7]
И прилѣпися единому от жителей веси тоя, поноже не имѣяше ничтоже с собою, токмо нужная одѣяния, яже ношаше, и нача овцы паствити.
Юношей
Феодор,
узнав
о Соловецком монастыре на морских островах в северной стороне — об обители преподобных отцов Зосимы и Савватия, покинул царствующий градМоскву, и пришел в Великий Новгород, <дальше> на озеро Онежское, и добрался до некоей деревни, называемой Кижи. И нашел пристанище у одного из жителей той деревни, поскольку ничего не имел у себя, только скудную одежду, что на себе носил, и начал овец пасти.
Потом
же и обитель Соловецкую достиже,[8]
и бѣ же во обители тружаяся годищное время и полъ: дрова секий, и землю копая, и камение нося, и всяку работу монастырскую работаше. Посем же постризается во иноческий образ, и вместо Феодора нареченъ бысть Филиппъ. И пребысть во иноческих подвизѣх девять лѣтъ.
После
этого
и до обители Соловецкой добрался, и трудился в монастыре полтора года: дрова рубя, и землю копая, и камни нося, и всякую монастырскую работу исполнял. А затем постригается в иноческий образ, и вместо Феодора наречен был Филиппом. И пребывает во иноческих подвигах девять лет.
Тоя
же обители игуменъ Алексий[9] в то время уже престарѣя, поручает же сему Филиппу власть свою. Такожде и вси братия возлюбиша его и избраша. И идоша с нимъ в великий Новъградъ ко архиепископу Феодосию.[10]
И тамо поставленъ бысть игуменомъ от архиепископа Феодосия, и отпущенъ вскорѣ во обитель.
Той
же обители игумен Алексий, в то время уже одряхлев, препоручил этому
Филиппу управление монастырем. Также и вся братия полюбила его и избрала <игуменом>. И пошли с ним в Великий Новгород к архиепископу Феодосию. И там архиепископом Феодосием он был поставлен игуменом, и вскоре отпущен в обитель.
Святый
же Филиппъ печашеся о обители. И совѣтовавъ з братиею, и воздвиже церковь Пресвятѣй Богородицы честнаго Успения,[11]
и в том же храмѣ прегради престолъ Иоанна Предтечи,[12]
там
же присовокупивъ и трапезу, 12 сажень внутри имущи.
Святой же Филипп заботился об обители. И, посоветовавшись с братией, воздвиг церковь честного Успения Пресвятой Богородицы, и в том же храме создал престол в честь Иоанна Предтечи, пристроив туда же и трапезную, имеющую внутри 12 саженей <длины>.
И горы великия прекопа, и удолия избразди, и воду текущи от езера въ езеро сотвори и подъ монастырь во езеро приведе.[13]
Толчи
же и молоти к покою братцкому сотвори, и полаты благостройны содѣла.
И горы большие сравнял, и долины избороздил <каналами>, и сделал так, что вода потекла от озера к озеру и в озеро под монастырскими стенами слилась.
Толкуши же и мельницы к покою братскому пристроил и палаты благоустроенные сделал.
Призывает же на помощь святыхъ отецъ Зосиму и Саватѣя, и восхотѣ создати церковь величайшу Преображения Господа нашего Исуса Христа плинфеную,[14]
идѣже видѣ преподобный лучю пресвѣтлу сияющу.[15]
Святый
же Филиппъ якоже восхотѣ, тако и сотвори. Присовокупи же тут церковь преподобных отецъ Зосимы и Саватѣя, и архистратига Михаила, на иной же странѣ иныхъ четырех на высоте соградивъ: церковь 12 апостолъ,[16]
и церковь 70 апостолъ,[17]
и церковь преподобнаго Иоанна Лѣствичника,[18]
и церковь святого великомученика Феодора Стратилата.[19]
И украси святыми иконами, и освященными сосуды,
и книгами, и всякимъ церковным украшениемъ.[20]
В той же церкви от сѣверныя страны и гроб себѣ ископа (ту бѣ и мощи его положены, егда от заточения принесены).
Призывает он на помощь святых отцов Зосиму и Савватия, и захотел создать церковь великую из плинфы во имя Преображения Господа нашего Иисуса Христа на том месте, где видел преподобный пресветлый луч сияющий. Как святой Филипп захотел, так и сделал. Присоединил же тут церковь преподобных отцов Зосимы и Савватия и архистратига Михаила, а на другой стороне на подклете четыре других выстроил: церковь во имя 12 апостолов, и церковь 70 апостолов, и церковь преподобного Иоанна Лествичника, и церковь святого великомученика Феодора Стратилата. И украсил их святыми иконами, и священными сосудами, и книгами, и всяким церковным украшением. В той же церкви с северной стороны и могилу себе выкопал (тут и были положены мощи его, когда были принесены из заточения).
В царствующемъ же градѣ Москвѣ Макарию-митрополиту[21] ко Господу отшедшу, и по его благословению Афонасия нѣкоего[22] возведоша на престолъ
великия митрополия царствующаго града Москвы. Той же Афонасий едино лѣто бысть на митрополии и остави самъ митрополичество.
Когда
в царствующем граде Москве Макарий-митрополит к Господу отошел, по его благословению некоего Афонасия возвели на престол великой митрополии
царствующего града Москвы. Тот же Афонасий один год был митрополитом и сам оставил митрополичий престол.
Царь
же Иванъ Васильевичь всеа Русии, слышавъ о житии святаго Филиппа, и написа послание на Соловки ко святому Филиппу-игумену, повелѣ ему быти вскорѣ в царствующий градъ Москву духовных ради исправления. Оному же приемшу писание и братии прочетшу, братия же о семъ зѣло оскорбишася.
Царь
же всея Руси Иван Васильевич, узнав о житии святого Филиппа, написал послание на Соловки к святому Филиппу-игумену и повелел ему быстро прибыть в царствующий град Москву ради совершения духовных дел. Когда же он получил послание и братии прочел, братия о том очень скорбела.
Святый
же вскорѣ пути касается. И поиде, и егда же достиже Великого Новаграда
за три поприща, людие же Великаго Новаграда, слышавше пришествие святаго Филиппа и изыдоша на стрѣтение его, и стрѣтивше святаго с честию, и молящеся ему, яко да ихъ заступаетъ предъ царемъ и печалуется о них, убо же слуху належащу, яко царь гнѣвъ держитъ на градъ той.
А святой скоро в путь пускается. И пошел, и когда достиг от Великого Новгорода
третьего поприща, то слышавшие о приходе святого Филиппа люди из Великого Новгорода вышли навстречу ему, встретив святого с почестями, молили его, да заступится за них пред царем и покровительствует им, ибо слух прошел, что царь гнев держит на город тот.
Ивскорѣ
поиде
святый
к царствующему граду. Егда же доиде царствующаго града Москвы, и повелѣ царь стрѣтить святаго с великою честию. Святый же на трапезе царьской быв, и дары великими царь почте святаго. Таже царь сказуетъ святому Филиппу от Божественнаго Писания и глаголетъ сице: «Церковь руския митрополии вдовствуетъ, и наставника не обрѣтаемъ. И нынѣ по нашему совѣту и всего Священнаго собора та благодать да будетъ тобою дѣйствуема». Святый же слышавъ сия, и исполни очи свои слез, глаголя: «Дѣло паче моея силы! О благий царю, отпусти мя, Господа ради!» Царь же и вси боляре належаще о том превеликомъ дѣле на святаго и премогоша его.
И быстро пошел святой к царствующему граду. Когда же дошел он до царствующего града Москвы, то повелел царь встретить святого с великими почестями. И святой был на царской трапезе, и великими дарами царь почтил святого. Затем царь святому Филиппу приводит слова из Божественного Писания и так говорит: «Церковь русской митрополии вдовствует, и наставника не обретаем. И ныне по нашему и всего Священного собора совету да будет та благодать тобою исполняема». Святой же, услышав это, с глазами, полными слез, стал говорить: «Это дело свыше сил моих! О благой царь, отпусти меня ради Бога!» Царь же и все бояре в том великом деле оказали давление на святого и превозмогли <сопротивление>
его.
И повелѣ царь писание послати по градомъ: да соберутся архиепископи и епископи в царствующий град Москву на поставление святаго митрополитомъ.
И повелел царь послания разослать по городам: да соберутся архиепископы и епископы в царствующий град Москву на поставление святого митрополитом.
Святый
же поучивъ царя и царьския его дети от Божественнаго Писания и возвратися в митрополию. И оттолѣ царь велми любляше святаго Филиппа-митрополита. Такоже и святый Филиппъ-митрополитъ печашеся о царьском здравии.
И поминая пустынное житие, и призывая себѣ на помощь преподобныхъ отецъ Зосиму и Саватѣя, соловецких чюдотворцовъ, и в митрополии храм во имя ихъ согради, и всякими добротами украси. И по вся дни приходя ту, и спасеное желание совершаше, и уныние и печаль свою отгоняя.
Святой
же,
наставив царя и царских детей словами Божественного Писания, возвратился на митрополичий двор. И с тех пор царь очень любил святого Филиппа-митрополита. Также и святой Филипп-митрополит пекся о <душевном> здравии царя. И вспоминая уединенное житие, призывая на помощь себе
преподобных отцов Зосиму и Савватия, соловецких чудотворцев, создал он на митрополичьем
дворе
во имя их храм и всякими красотами украсил. И каждый день приходил туда и, желание о спасении утоляя, отгонял уныние и печаль.
И по нѣколицѣ же времяни вложи врагъ плевелы в велможи: ненависть друг на друга злыми умышлении, аки змии, шипяху, и царя велми на гнѣвъ подвигоша. И от тѣхъ злых совѣтовъ, вѣрных своихъ слугъ и извѣстных сродникъ и приятелей бояшесь, и на бояр своихъ неукротимо гнѣвашеся.
И спустя какое-то время кинул сатана сорняки вражды в круг вельмож: с ненавистью, как змеи, они шипели друг на друга злые наветы и царя сильно подвигли на гнев. И из-за тех злых замыслов стал он опасаться верных своих слуг, и известных родственников, и друзей, и на бояр своих неукротимо гневался.
И того ради царь и великий князь Иванъ Васильевичь всеа Русии совѣтъ сотворяетъ, и собираетъ в царствующий градъ Москву Освященный соборъ:
Новгородскаго архиепископа Пимина,[23]
Казанскаго Германа,[24]
Суждалскаго Пафнотия,[25]
Разанскаго Филофея,[26]
Смоленскаго Феофила,[27]
Тверскаго Варсонофия,[28]
Валогоцкаго Макария[29] и прочия святители. И возвѣщаетъ имъ свою царьскую мысль, чтобы ему свое царство раздѣлити, и свой царьской дворъ учинити.
И по той причине царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич умысел
<свой> претворяет и собирает в царствующий град Москву Священный собор: Новгородского архиепископа Пимена, Казанского Германа, Суздальского Пафнутия, Рязанского Филофея, Смоленского Феофила, Тверского Варсонофия, Вологодского Макария и других святителей. И возвещает им свое царское замышление: царство свое разделить и свой царский двор устроить <по-иному>.
Блаженному же Филиппу согласившуся съ епископы и между собою укрѣпишася вси, еже противъ таковаго начинания крѣпце стояти.[30]
Блаженный же Филипп тогда пребывал в согласии с епископами, и между собою все они твердо уговорились, что будут все они против такого намерения стоять крепко.
Единъ
же от нихъ епископъ общий совѣтъ изнесе ко царю. И прочии же своего начинания отпадоша, инии же на блаженнаго Филиппа восташа. Царю же совѣтъ свой утвержающу вси же, страха ради, не смѣюще вопреки глаголати ко царю. Святый же Филиппъ-митрополитъ нача молити царя, еже престати от таковаго начинания, и начатъ ко царю от Божественнаго Писания глаголы предлагати, и посемъ рече: «Никакоже на таковое дѣло нѣсть и не будетъ нашего благословения!»
Один
же из епископов об общем решении донес царю. И иные от своего намерения
отказались, иные же против Филиппа поднялись. И когда царь стал на своем решении настаивать, все из-за страха не посмели царю перечить. Святой же Филипп-митрополит начал умолять царя, чтобы тот отказался от своего
намерения, и начал обращаться к царю со словами из Священного Писания, а потом сказал: «Ни за что на такое дело нет и не будет нашего благословения!»
Таже
нача
глаголати: «Священнособор! На се ли совокупистеся, отцы и братия, еже молчати? Что устрашаетеся? Еже в правду глаголати, ваше убо молчание цареву душу в грѣхъ влагает, а своей души — на горшую погибель, а православной вѣре — на скорбь! Что желаете славы тлѣнныя? Никийже санъ избавит насъ муки вѣчныя! И на се ли взираете, еже молчати: царьской убо сигклитъ обязали ся куплями житейсками, изжделѣли славы тлѣнныя и мира!» И ина многа изрекъ. Они же стояху смиреннообразни, дѣлы же — предатели и злобѣ пособницы.
Затем
стал
говорить: «Священный собор! На то ли вы собрались, отцы и братия, чтобы молчать? Зачем устрашаетесь? Если говорить правду, ваше молчание цареву душу в грех ввергает, а своей душе оно — на горшую погибель, а православной вере — на скорбь! Зачем желаете славы тленной? Никакой сан не избавит нас от муки вечной! С того ли пример берете, чтобы молчать: царские советники опутали себя выгодами мирскими, вожделеют славы тленной и мирской!» И иное многое изрек. Они же стояли по виду смиренны, на деле же — предатели и злу пособники.
Творяще же царю угодная — Пиминъ Новъгородцкий, Пафнотий Суждалский, Филофей Резаньский, благовѣщенский протопопъ Евстафий (тогда убо ему в запрещении бывшу от святаго Филиппа в духовных винахъ, бѣ бо онъ царевъ духовъникъ:[31]
сей
же непрестанно отай и явѣ нанося неподобныя рѣчи ко царю на святаго Филиппа). Прочии же ни по Филиппе побарающе, ни по царѣ, но яко царь восхощетъ, тако и они. Но токмо единъ способствовавше блаженному Филиппу — Германъ, архиепископъ Казанский.
Творящие угодное царю — Пимен Новгородский, Пафнутий Суздальский, Филофей Рязанский, благовещенский протопоп Евстафий <ибо тогда на него было наложено наказание святым Филиппом за духовные вины, потому что был он духовником царя: и сей непрестанно втайне и явно наговаривал на святого Филиппа несуразное царю>. Прочии же ни вместе с Филиппом не боролись, ни на стороне царя, но как царь пожелает, — так и они. И только один помогал блаженному Филиппу — Герман, архиепископ Казанский.
Угодницы же царевы рѣчи сшивающе на святаго и глаголюще: «Добрѣе бы было, еже во всемъ царя слушати и на всяко дѣло без рассуждения благословляти, и волю его творити, и не гнѣвати». Гдѣ бы гнѣвъ царевъ премѣняти на милосердие, они же на ярость подвизающе и на раздѣление. Царь видѣв, яко никтоже противъ его смѣя глаголати, но вси его воли повинуются и благословиша
его, но токмо единъ блаженный Филиппъ сопротив глаголаше: о благочестии еже не раздѣляти царства, прочии же вси уклонишася, и бысть гнѣвъ царевъ на святаго Филиппа-митрополита.
Угождающие же царю сплетали ложные слухи о святом и говорили: «Лучше было бы во всем царя слушать, и на всякое дело без рассуждения благословлять, и волю его творить, и не гневать». Где бы гнев царев изменить на милосердие, а они на ярость подстрекали и на разделение <государства>! Царь, видя, что никто против него говорить не смеет, но все воле его повинуются и благословили его, а только один блаженный Филипп против говорит: о благочестии, чтобы не разделять царство, а прочии все уклонились, и гнев царя пал на святого митрополита Филиппа.
И нача царь по воли своей и по совѣту онѣхъ навѣтниковъ дѣло свое совершати. Которые князи, и боляре, и прочии велможи ему, государю, годны — называ ихъ опришницами, сии рѣчь — дворовыми; а иных князей, и бояръ, и прочихъ велмож называше земскими. Такоже и всю землю своего державъства раздѣлити.
И начал царь по своей воле и по совету тех клеветников свое дело творить. Тех князей, и бояр, и прочих вельмож, которые ему, царю, угодны, назвал опричниками,
то есть <принадлежащими>
его
двору;
а других князей, и бояр, и остальных вельмож называл земскими. Так и всю землю державы своей разделил.
По нѣколице же времяни для таковаго совѣту бывшу ему во своемъ любимомъ дому, в слободѣ Александровой[32] — о, моих слез! — словомъ именуется
слобода, а совѣтомъ своим горши египецкие работы явися, видѣша бо внезапу царствующий
град
весь
облежащь, еже и слышати страшно. Тогда явися царь и великий князь Иванъ Васильевичь со всѣмъ своимъ воинствомъ вооруженъ весь, наго оружие нося, едино лице и нравъ имея, такоже и дѣло: «еже зачася грѣхъ — и роди беззаконие», еже есть вси единолично в черномъ платье, и ина неудобь писанию предати.
Спустя
некоторое время, когда был он <царь> в своем любимом дворце в Александровской слободе — о, слезы мне! — именем называется слобода, а по замышляемому там делу — горше египетского плена оказалась, ради <претворения> такового замысла, увидели вдруг весь царствующий град войском окружен, так что и слышать страшно. Тогда явился царь и великий князь Иван Васильевич в полном вооружении со всем своим воинством при обнаженном
оружии, и видом, и нравом, и делом — на один пошиб: «зачался грех — родил беззаконие»,
все
единообразно в черном платье, а об ином и писать стыдно.
Входитъ же царь и в соборную церковь Пречистые Богородицы.[33]
Святый
же Филиппъ зря се, и никакоже устрашися сицеваго свирепства, видя в православии велико возмущение, неудобносимыя, велия, бесчестныя скорби и раны. Просвѣтися душею и укрѣпися сердцемъ, начатъ царю глаголати многая от Божественнаго Писания. Царь же, сия надолзѣ слушавъ, и не терпя от святителя обличения, ярости наполнися, и рече: «Что тебе, чернцу, дѣло до нашихъ царьскихъ
совѣтовъ? Не вѣси ли того, что мои меня хотятъ поглотити?» Святый же рече: «Чернецъ моему Владыцѣ — Христу, якоже глаголеши. По даннѣй же намъ благодати от Пресвятаго Духа, по избранию Священнаго собора и по вашему изволению пастырь есмь Христовы церкви. И едино есмь с тобою, еже должно имѣти о благочестии». Царь же рече: «Едино ти, отче святый и честный, глаголю: „Молчи!” А насъ на се благослови по нашему изволению». Святый же рече: «Наше молчание — грѣхъ души твоей налагаетъ и смерть наноситъ! Егда убо корабленикъ соблазнится — малу приноситъ пакость, а егда кормчий соблазнится — всему кораблю творитъ погибель!»[34] И посемъ многая словеса от
Божественнаго Писания изрече. Царь же рече: «Владыко святый! Восташа на мя искреннии мои и ищутъ мнѣ злая сотворити».[35]
Святый
же рече ему от Божественнаго Писания многая полезная. Таже рече: «Подобаетъ убо тебѣ, благочестивому царю, неправо глаголющаго обличити и отгнати от себе, яко гнилъ удъ». Царь же рече: «Филиппе, не прекослови нашей державѣ, да не постигънетъ гнѣвъ мой на тя! Или сан сей остави!» Святый же рече: «Благочестивый царю!
Ни моления ти простирахъ, ни ходатаи увѣщах, ни мздою руки твоея исполних, еже власть сию восприяхъ. Почто мя лишилъ еси пустыни? И аще дерзеси чрез каноны — твори еже хощеши! Подвигу же нашедшу, не подобаетъ ослабити».
Входит царь в соборную церковь Пречистой Богородицы. Святой же Филипп, видя это, совсем не устрашился подобной ярости, предвидя великую смуту для православных, невыносимые, великие, бесчестящие скорби и кары. Просветлел он душою и укрепил свое сердце, начал царю многое из Божественного Писания говорить. Царь же это долго слушал, и, не терпя от святителя обличения, исполнился ярости, и сказал: «Какое тебе, монаху, дело до наших царских решений? Или не ведаешь того, что ближние хотят меня погубить?» Святой же отвечал: «Я — монах, как ты говоришь, для моего Владыки Христа. Ныне же по поданной нам от Пресвятого Духа благодати, по избранию Священного собора и по вашему изволению я — пастырь Христовой церкви. И с тобою я одно в том, что должно делать ради благочестия». Царь же сказал: «Одно тебе, отец святой и честной, говорю: „Молчи!” А нас на сие благослови по воле нашей». Святой же произнес: «Наше молчание грех на душу твою кладет и гибель приносит! Ибо когда кто из корабелыциков ошибется — невеликое зло приносит, а когда ошибется кормщик — всему кораблю гибель несет!» И после того много из Божественного Писания изрек. Царь же ответил: «Владыко святой! Поднялись против меня ближайшие и хотят мне зло причинить». Святой же говорил ему из книг Божественного Писания много полезного. А затем сказал: «Следует тебе, благочестивому царю, говорящих неправду обличить и прогнать от себя, как гниющую часть тела <отсечь>». Царь же сказал: «Филипп, не прекословь нашему могуществу, да не падет на тебя мой гнев! Или сан сей оставь!» Святой же сказал: «Благочестивый царь! Ни молений своих к тебе не обращал, ни через посланных не увещевал, ни богатыми дарами не отяготил руки твоей, чтобы получить эту власть. Зачем лишил меня уединения? И если дерзнешь нарушить
каноны
— твори, что хочешь. Когда наступило время подвига, не подобает ослабевать!»
И абие царь отиде в полаты своя во мнозѣ размышлении, и велми бысть гнѣвенъ[36] на святаго Филиппа-митрополита. Того же начинания совѣтники и злобѣ пособницы — Малюта Скуратовъ[37] да Василей Грязной[38] с своими единомысленики непрестанно всякъ ковъ подвижуще на святаго,[39]
и царя увѣщающе, да не велитъ имъ отпасти таковаго начинания (послѣдиже и сами поболѣша о семъ[40]).
И тотчас царь удалился в палаты свои в глубоком размышлении, и был очень гневен на митрополита Филиппа. Того же начинания советники и злу помощники — Малюта Скуратов да Василий Грязной со своими единомышленниками
беспрестанно всякие лживые наветы возводили на святого и царя уговаривали, чтобы не велел им отстать от такового начинания <потом же и сами пострадали от него>.
Таже
посемъ
многая
бысть
злоба
в православнѣй вѣре, и от того опришенства воста велие возмущение во всемъ мирѣ, и кровопролитие, и судъ неправеденъ. И от належащия скорби друг друга не свѣдаху!
После
этого
много
зла
было
в людях православной веры, и от той опричнины поднялось великое возмущение во всем мире, и кровопролитие, и суд неправедный. И от обрушившейся скорби друг друга не понимали!
Нѣцыи же приидоша к пастырю заступления ради, с великимъ рыданием вопиюще, смерть пред очима видяще, а глаголати не могуще, токмо показающе ему мучение различное и раны на тѣлесѣхъ своих. Святый же утѣшаше ихъ от Божественнаго Писания. Они же питаеми словесы, отхожаху в домы своя.
Некии
же люди пришли к пастырю ради <его> заступничества, через великий плач кричали, смерть пред собою видя, а говорить не в силах, только показывали следы разных пыток и раны на телах своих. Святой же утешал их словами Божественного Писания. Они же, подкрепленные словами, расходились по своим домам.
Времяни же немалу минувшу, в день неделный, блаженному Филиппу-митрополиту совершающу Божественную литоргию, царь же прииде к соборному пѣнию, оболчен в черные ризы, такоже и прочии подобницы злу, одѣяние в таковы же черные ризы, еще же на главахъ своихъ имуще шлыки высоки, ризамъ подобни, якоже и «халдеи» имут.[41]
Бояре
же и весь сигклитъ таковоже одеяние
и единъ образ имуще. Святому же Филиппу по чину молебная совершающу, рад же бывъ о приходе цареве, и исполнися божественнаго свѣта. И стоящу ему на уготованномъ мѣсте, царю же трикраты к мѣсту пришедшу и благословения просящу, святителю же ничтоже ко царю отвѣщавшу. Боляре же рѣша: «Владыко святый! Царь Иванъ Васильевичь прииде к твоей святости, требуетъ благословен быти от тебе». Блаженный же, возрѣвъ на него, и приступль рече: «Благочестивый царю! Кому поревновалъ еси? Сицевым образомъ своего создания доброту измѣ, понеже не подолѣпно вообразилъ ся еси! Отколе солнце на небеси нача сияти, нѣсть слышано, еже благочестивымъ царемъ свою державу возмущати». И посемъ рекъ: «О царю! Мы убо приносимъ жертву Господеви, а за олтаремъ неповинно льется кровь християнская, и напрасно умираютъ». Царь же возгорѣся яростию и глаголаше: «О Филиппе! Наше изволение приложити хощеши?!» Святый же Писания простираше глаголы, яко стрѣлы. Царь же святительская
запрещения и учения никакоже внимая, нагнѣваяся нань зѣло, и рукою помавая, и изгнаниемъ прещаше, и различными муками, и смертными навѣты. И рече царь: «О, Филиппе! Нашей ли державѣ являешися противенъ быти?» Долготерпѣливый же страдалец и пастырь словесных овецъ не бояся прещения, ни мукъ предложения, но полагаше душу свою за порученное ему от Владыки стадо словесныхъ овецъ, и рече: «Благий царю! Вашему повелѣнию не повинемся, и разуму, — егоже недобрѣ смышляеши, — не согласуемъ, аще и тмами от васъ лютая постражемъ». И паки многая предлагаше от Божественнаго Писания.
По прошествии немалого времени, в день воскресный, когда блаженный митрополит Филипп совершал Божественную литургию, пришел царь к церковной службе, одетый в черные одежды, также и другие последователи зла, одетые в такие же черные одежды, да еще и с высокими колпаками на головах своих, подобными уборам, что носят «халдеи». И бояре, и весь синклит таковое же одеяние и облик одинаковый имели. Святой же Филипп, по порядку совершая чин службы, обрадовался приходу царя и исполнился божественного света. И когда стоял он на предназначенном для него месте, царь трижды подходил к нему и благословения просил, святитель же ничего на то не отвечал. И сказали бояре: «Святой владыка! Царь Иван Васильевич пришел к твоей святости, требует, чтобы ты благословил его». Блаженный же, взглянув на него, приблизившись, сказал: «Благочестивый царь! Кому подражать захотел? Таким образом существа своего доброту исторг, ибо в неподобающий образ облекся! С тех пор как солнце начало сиять на небе, не слыхано, чтобы благочестивый царь сам свою державу ввергал в смуту». И после того сказал: «О царь! Мы приносим жертву Господу, а за стенами храма безвинно льется кровь христианская и напрасно умирают». Царь же разгорелся яростью и сказал: «Филипп! Нашу волю изменить хочешь?!» Святой же слова Писания рассыпал, как стрелы. Царь же, святительским наказам и учению нисколько не внимая, на него сильно разгневался и, рукою потрясая, изгнанием грозил, и различными муками, и наветами, способными уничтожить. И сказал царь: «О, Филипп! Нашей ли власти противишься?» Многотерпеливый же страдалец и пастырь духовный не испугался ни наказания, ни угроз мучениями, но душу свою положил за стадо духовных овец, порученное ему Владыкой, и сказал: «Благой царь! Повелению вашему не повинуемся, и замысла, который ты недобро замыслил, не разделяем, если даже и тысячекратно от вас люто пострадаем». И вновь повторял слова Божественного Писания.
Царь
же сия слышавъ, ярости исполнися. Навадницы же безумнии, бѣсомъ научени, не радуются о благочестии и о смирении мира, но паче тщашеся озлобити православное християнство и разорити благочестие, и на гнѣвъ велий подвизаху православнаго царя. И умышляютъ совѣтъ неправеденъ для своей мимотекущей славы и чести, подвигоша убо царя на ярость и на велий гнѣвъ. И сшиваютъ ложная словеса, и наустиша лживыхъ свидѣтелей, да изготовятъ на святаго Филиппа вину, и возглаголютъ на него народа ради, дабы от него народ отвратили, и конечное хотяще епископию взяти.
Царь
же,
услышав это, исполнился ярости. Подстрекатели же безумные, бесом подученные, не радуются о благочестии и о поддержании мира, но, более того, стараются принести беды православным христианам и уничтожить
благочестие, и на больший гнев толкают православного царя. И умышляют заговор неправедный ради своей преходящей славы и почестей, ибо толкают царя на ярость и великий гнев. И собирают клевету, и подговорили лживых свидетелей, чтобы те придумали вину святому Филиппу, и сказали о ней народу, дабы народ от него отвратился, и, наконец, желая лишить его епископского сана.
Царю
бо и епископомъ еще в церкви сущимъ, нѣкто анагностъ соборные церкви, наученъ враги его, начатъ на блаженнаго Филиппа износити скверныя словеса. Слышавше же епископи, угождающии царю, — Пиминъ Новгородский и прочии — недугующе на святаго, и рекоша: «Како сей царя утвержаетъ, сам же неистова творитъ!» Святый же Филиппъ глагола архиепископу Пимину: «Аще и человекоугодие твориши и тщишися престол чюжий восхитити, но и своего злѣ изверженъ будеши!» (По мале же времяни по извержении блаженнаго Филиппа, отгнану бывшу и Пимину-архиепископу от своего престола и в заточении скончавшуся).
Когда
царь
и епископ были еще в церкви, некто чтец соборной церкви, подучен врагами Филиппа, начал изрыгать грязные слова на блаженного Филиппа. Слышавшие же <это> епископы из угождающих царю — Пимен Новгородский и прочии — стали негодовать на святого и сказали: «Как этот царя наставляет, а сам недостойное творит!» Святой же Филипп сказал архиепископу Пимену:
«Хотя
и человекоугодничаешь,
и пытаешься престол чужой похитить, но даже и со своего зло свержен будешь!» <Недолгое время спустя после свержения блаженного Филиппа был изгнан и Пимена-рхиепископ
со своего престола и в заточении скончался>.
Епископи же, любищеи святаго Филиппа-митрополита и знающе, яко лжа есть, и ничтоже смѣяше глаголати, видяще, яко сложишася на извержение его. Отецъ же отеческая отроку показуя, вѣдяше бо, яко легчайша суть юношская винамъ согрѣшения, и рече анагносту: «Буди тебѣ милостивъ Христосъ, о любезне! Остави бо тѣмъ, иже тя на се научиша, вижу бо тебѣ тризну даему. Но вѣсте ли, любимицы, чесо ради хотят мя изврещи и царя поущаютъ на се? Понеже имъ не прострох словесъ лестныхъ, ни в ризы брачны одѣяхъ, ни ласкосердъства имъ утѣшихъ. Не буди ми, аще о истиннѣ умолчю, да вочту ся въ епископский престолъ».
Епископы же, любившие святого митрополита Филиппа и знающие, что все — ложь, ничего не смели сказать, видя, что все подстроено для изгнания его. Отец же, любовь отеческую проявляя к юноше, ибо знал, что легчайшая вина — юношеские прегрешения, сказал чтецу церковному: «Да будет к тебе милостив
Христос, любезный! Прости тем, кто тебя на это подучил, ибо вижу, что тебе <за обвинения>
заплатили. Но знаете ли вы, любимые мои, из-за чего хотят меня свергнуть и царя подбивают на то? Потому что не рассыпал пред ними лестных слов, не одевал их в шелковые ризы, не потакал их невоздержанию. Не будет мне того, чтобы об истине умолчать ради пребывания на епископском престоле».
Народи
же православнии подвизающеся о благочестии и никакоже отступиша, но приляпляющихъся блаженному Филиппу-святителю. Царю же гнѣвающеся на святаго Филиппа: гдѣ убо ни сошедшимася има — словеса мирна не глаголаша, доблий же страдалецъ сего не убояся и не умолча.
Люди
же православные, стремящиеся к благочестию, ни в чем не отступали, но больше приблизились к блаженному Филиппу-митрополиту. Царь же гневался на святого Филиппа: где бы они ни встречались — и слова тихого не скажут, добрый же страдалец сего не убоялся и не умолкал.
Малу
же времяни минувшу, празднику пришедшу святыхъ апостолъ Прохора,
и Никонора, и прочихъ.[42]
Монастырь убо дѣвический — внѣ града,[43]
в нем
же бѣ храмъ во имя ихъ. Обычай бо царемъ и митрополиту приходити на праздникъ той по уложению древнихъ царей. Пришедшу же царю со всѣми боляры, блаженному же Филиппу со всѣми служащими внѣ монастыря с честны кресты по стѣнамъ ходящу, дошедшу же до святыхъ вратъ. И времяни убо пришедшу, хотяше чести Святое Евангелие, и обозрѣвся святый Филиппъ вспять, и видѣ царева мужа, стояща в тафии.[44]
Немного времени минуло, пришел праздник святых апостолов Прохора, Никанора и прочих. Был монастырь девичий за городом, а в нем — храм во имя их. И был обычай царю и митрополиту приходить туда на тот праздник по традиции прежних царей. Когда пришел <туда> царь со всеми боярами, блаженный Филипп со всем причтом ходил вне монастыря вокруг стен крестным ходом, и дошел до святых ворот. Время уже подошло, хотел читать Святое Евангелие, и оглянулся святой Филипп назад, и увидел одного из царевых людей, стоящего в шапочке.
И обращься ко царю, и рече ко царю: «Державный царю! Се ли подобаетъ благочестивому царю агарянский закон держати?» Царь же рече: «Како се?» Святый же рече: «Се ото ополъчения твоего с тобою пришедшии предстоятъ, яко от лика сатанина!»
И, повернувшись к царю, он сказал ему: «Царь державный! Подобает ли благочестивому
царю
придерживаться мусульманского закона?» Царь же сказал: «Как это?» И ответил святой: «Вот пришедшие с тобою из воинства твоего стоят, словно <принадлежащие> к образу сатанинскому!»
Царь
же,
обозрѣвся, хотя видѣти бывшее. Повинный же скрывъ з главы своея тафию. Царю же крѣпъце истязающу, хотяше увѣдѣти о сотворших се. И никомуже смѣющу от предъстоящихъ се сказати царю: бѣ бо от любовныхъ царемъ.
Злобѣ
же пособницы и обавницы превратише се на блаженнаго Филиппа, яко «сия глаголет — державѣ твоей царьской ругается».
Царь
оглянулся, желая увидеть случившееся. А виновный спрятал шапочку со своей головы. Царь же стал сильнее дознаваться, желая узнать, кто так сделал. И никто из его окружения не смел об этом сказать царю: ибо был тот из любимцев царя. Злу же пособники и обманщики переложили вину на блаженного Филиппа, де «это говорит — власть твою царскую хулит».
Царь
же,
гнѣва и ярости наполнися, поношаше святаго нелѣпыми словесы, и яко во всем противенъ ему есть.
Царь
гнева
и ярости преисполнился, ругал святого дурными словами, что во всем — противник его.
Посем
же нача умышляти, како бы изврищи сана святаго Филиппа-митрополита.
Просто
бо его изврещи не хотяше: да не возмятетъ народомъ. Вскорѣ же царь по извѣщании лживыхъ свидѣтелевыхъ словесъ посылаетъ в Соловки испытати
о блаженномъ Филиппе, каково было прежнее житие его, Суждалскаго владыку Пафнотия, да архимадрита Феодосия,[45]
да князь Василия Темкина,[46]
а с ними — многихъ от воинъских людей. Сиим же дошедшимъ Соловецкого монастыря, неправая бо имъ творящимъ, и начаша инокъ тѣхъ ласканиемъ и мздоимъствомъ умягчати, овых же — сановными почестьми услаждаху, яко да по ихъ хотѣнию рѣчи дадут; овѣхъ же страхомъ прещения прещаху. Лехкоумныхъ же, реку — и безумных, к своему умышлению привлекоша.
После
того
стал
царь
думать,
как
бы лишить сана святого митрополита Филиппа.
Беспричинно его свергнуть не хотел: да не поднимется мятеж в народе. Вскоре по произнесении лживых свидетельских слов царь посылает в Соловки разузнать о блаженном Филиппе, какою была его прежняя жизнь, суздальского владыку Пафнутия, да архимандрита Феодосия, да князя Василия Темкина, а с ними — многих людей из своего войска. Когда эти, творящие неправое дело, дошли до Соловецкого монастыря, то начали иноков одних — лестью и взятками умягчать, других же — высокими почестями услаждать, чтобы те по их желанию свидетельства дали; иных же — страхом наказания пугали. Легкоумных же, скажу — и безумных, к своему замыслу привлекли.
Князь
же Василей Темкинъ да архимандритъ Феодоси малоотраднѣе на святаго вину слагая, Пафнотий же епископъ ни слышати хотяше еже о святѣмъ истинну глаголющихъ. Игумену же Паисии[47] епископский санъ посулиши и к своему умышлению привлекоша.
Князь
же Василий Темкин да архимандрит Феодосий, не усердствуя, провинности святого собирали, а Пафнутий-епископ и слышать не хотел рассказывающих о святом правду. Игумену же Паисию посулили сан епископа и тем привлекли к своему умыслу.
И тако смрадную сонмицу совокупивше, и сплетше совѣтъ неправеденъ, и изостриша языки своя яко змиинъ. Богоносным же и честнымъ старцемъ, живущимъ во обители той, многи раны наложиша, повелѣвающе имъ напрасно на святаго неподобные глаголы лгати. Они же прообраз благочестив нравъ
имуще,
многи
скорби
с радостию прияша за своего пастыря, яко едиными усты вопияху истинну: честное и непорочное житие его по Бозе, и попечение о святѣм мѣсте, и о брацкомъ спасении.
И так собрав зловонное сонмище и сплетя навет неправедный, изострили языки свои, словно змеиные. Богоносным же честным старцам, живущим в той обители, многие раны нанесли, тщетно приказывая им несуразное на святого лгать. Они, пример благочестивого поведения имея, многие муки с радостью приняли
за пастыря своего, как один, возвещали истину: честную и непорочную его жизнь по божественной заповеди, и попечение о святом месте и о спасении братии.
Они
же ни слышати хотяще о святѣмъ благаго его исправления, и возвратишася в царьствующий град, взяша же с собою и лехкоумнаго Паисию-игумена, но пачеже — и безумнаго, со инѣми его совѣтники и ложноглаголники.
Они же, и слышать не желая о благих деяниях святого, возвратились в царствующий град, взяв с собою и легкоумного, но более того — безумного, Паисия-игумена с иными участниками заговора и лжесвидетелями.
И поставиша пред царемъ лжесвидѣтелей, и ложныя и многосмутныя своя свитки положиша, ослѣплени бо быша грѣхолюбиемъ, не помянуша пророка,
глаголющи: «Ровъ изры и ископай, и впадется вь яму, юже содѣла».[48]
И они поставили пред царем лжесвидетелей, и лживые и несущие многую смуту бумаги свои положили, ибо были ослеплены грехолюбием, не вспомнили слов пророка: «Ров вырывший и выкопавший сам и упадет в яму, ту, что сделал».
Царь
же слышавъ на блаженнаго ложные книги, яко мало ему есть на пользу, и повелѣ пред собою и пред боляры чести. И вскорѣ гнѣвъ свой исполнити хотя, не убояся Суда Божия, еже «царемъ не подобаетъ святительския вины испытовати,[49]
но епископи по правиламъ судятъ», и аще вины достоинъ будетъ — и царь власть свою на немъ исполняетъ и показуетъ. Здѣже самовластно сотвори, нимало пожда, ни (пред) оклеветающими его постави.
Царь
же,
услышав много против святого ложных показаний, которые мало чести ему делают, и повелел читать их пред собою и боярами. И быстро захотел дать выход своему гневу, не убоялся суда Божия, что «царям не подобает вины святителей расследовать, но епископы по правилам должны судить», и если достоин будет <святитель> наказания, — тогда царь власть свою над ним
осуществляет и показывает. Здесь же самовластно сотворил, нисколько не ждал, ни клеветников его опровергнуть не дал.
И посла по святаго болярина своего Александра Данилова сына Басманова[50] со многими воины (каментари[51] оныи каментар и сий), и повелѣ блаженнаго Филиппа изгнати из церкви.
И послал царь за святым своего боярина Александра Даниловича Басманова со многими воинами <виновники они, и этот — виновник>, и повелел блаженного
Филиппа изгнать из церкви.
Пришедшу же болярину в церковь Пречистыя Богородицы, и изрекъ пастырю царевы глаголы, и к симъ прирекъ: «Не достоинъ еси, Филиппе, святительского сана!» И повелѣ пред ним и пред всѣмъ народомъ чести лжесоставителная книги и укоризненая словеса.
Когда
же боярин пришел в церковь Пречистой Богородицы, то изрек пастырю царевы слова и к ним прибавил: «Не достоин ты, Филипп, святительского сана!» И повелел пред ним и всем народом читать лживо составленные многие листы и позорящие слова.
Пришедши же с нимъ нападоша, аки суровии пси, на святаго, и совлекоша с него святительский санъ. Он же обращься к своимъ клиросникомъ, пророчески изрече: «О чада! Се скоро разлучение мое от васъ, но паче радуюся, яко церкве ради сия пострадах. Настоитъ бо время, яко вдовъство приятъ церковь: пастыри, яко наемницы, извержени будутъ, ниже совершенное сѣдалище кто утвердитъ во святѣй сей церкви Божия Матери, ниже аще хто от нихъ погребен имать быти».[52]
Якоже
пророче святый — тако и бысть!
Пришедшие же с ним напали на святого, как злобные псы, и сорвали с него знаки святительского сана. Он же, обращаясь к своему клиру, пророчески
изрек: «О чада! Скоро разлучат меня с вами, но радуюсь, что за церковь страдания принял. Ибо наступает время, когда вдовство принимает церковь: пастыри, как наемники, изгнаны будут, никто не утвердит окончательного пребывания во святой этой церкви Божьей Матери, и никто не будет погребен здесь». Как сказал святой — так и стало!
И возложиша на святаго одѣяние иноческое многошвенное и раздранное, и изгнаша его из церкве яко злодѣя, и посадиша его на злосмрадная возила рѣюще, и везуще внѣ града, ругающеся ему. Инии же ко исходу дебрей пхающе его, и вѣйнами биюще и, и тмами злодѣйственныя укоризны приношаху ему. Что бо безумнии сии, какава диаволя игралища на святаго сего не сотвориша! Но всякъ видъ мучения и досаждения на святительстемъ вѣнцы святаго сотвориша, и исполниша умиления позоръ!
И возложили на святого одеяние иноческое много раз латаное и драное, и изгнали его из церкви как злодея, и посадили его на злосмрадную повозку разболтанную, и повезли за город, оскорбляя его. Иные же выталкивали его прутьями, и метлами били его, толкая, и бесчисленным множеством злобных укоров осыпали его. И каких только игр дьявольских сии безумцы над святым ни сотворили! Все из возможных мучений и оскорблений над святительским венцом святого сотворили и переполнили умилением зрелище!
Блаженный же святитель Филиппъ, поругания и гнусныя одежди на себѣ видя, и досаждения терпя, будущими надеждами укрѣпляемъ, веселуяся, якоже мученикъ новъ явися, поминая страсти Христа, Бога нашего. И привезоша святаго во обитель Богоявления Господа нашего Исуса Христа за ветошной рядъ.[53]
Народи
же провожаху его, плачющеся, учителя своего отлучахуся и себѣ всеконечнаго чающе погубления. Преподобный же архиерѣй Божий Филиппъ на обѣ страны народы крестообразно осѣняя, своего благословения сподобляя ихъ, и многая поучения отъ Божественныхъ Писаний глаголя имъ. Они же, конечное прощение от него приемлюще, возвращахуся плачюще, понеже бо гроза царева всѣхъ обимаше: укрытися никаможе могущем.
Блаженный же святитель Филипп, издевательства над собою и грязное рубище на себе видя и оскорбления терпя, надеждами на будущее укрепляем, радовался, ибо новым мучеником явился, вспоминая страсти Христа, Бога нашего. И привезли святого в монастырь Богоявления Господа нашего Иисуса Христа за ветошным рядом. Люди же, плача, провожали его, разлучались со своим учителем, ожидая себе окончательной погибели. Преподобный же архиерей Божий Филипп на все стороны осенял народ крестным знамением, своего благословения сподобляя их и много поучительных слов Божественного Писания говорил им. Они же, последнее прощение от него получив, возвращались с плачем, ибо всех охватил страх пред царем: никуда не могли <от него> укрыться.
По мале же времяни повелѣ царь привести блаженнаго Филиппа вь епископию на свидѣтельство пред ложными свидѣтели. Святый же возимъ бяше, якоже и преже, с поруганиемъ. Ставшу же святому предъ царемъ, и тыя ложныя его навѣтники, таже пастыревъ ученикъ — Соловецкого монастыря игуменъ Паисия (дѣлы же — яко вторый Июда-предатель), и многа хулная словеса изнесе на святаго. Святый же рече ему: «Безумне! Аще и подщался еси выше сея власти юже имѣеши, восхитити, но и сея, нечестиве, гонзнеши. Писано бо есть: „Аще кто, — рече — что сѣетъ, се и пожати имат”».[54]
И вскоре царь приказал привести блаженного Филиппа на собор церковных иерархов на ставку пред лживыми свидетелями. И везли туда святого, как и прежде, с позором. Когда же святой встал пред царем, те лживые клеветники, а затем пастырев ученик — игумен Соловецкого монастыря Паисий <по делам же — второй Иуда-предатель> много оскорбительных слов произнесли о святом. Святой же сказал ему: «Безумный! Хоть тщишься ухватить власти выше той, которую имеешь, но и этой, нечестивый, лишишься. Ибо написано: „Если кто, — сказано, — что посеет, то и пожнет”».
Многу
же смятению бывшу предъ царемъ, святый же стоя, аки агня незлобиво посредѣ волковъ, и именемъ Господнимъ противляшеся имъ. Блаженный же Филиппъ неотложное течение скончевая и цареву ярость обличая: «Престани, — рече, — благочестивый царю, таковаго неподобнаго начинания. Помяни прежде тебе бывшихъ царей, иже добрѣ суть жили, и Божия заповѣди творили, и по смерти блаженми суть. А иже злѣ царства си содержаша, и нынѣ немалыми клятвами поминаются». И ина многа наказания подобная симъ изрекъ к царю.
И большое смятение было пред царем, святой же стоял, словно агнец беззлобный
среди
волков,
и с Божьей помощью противился им. Блаженный Филипп, неотступно подвиг свой завершая, ярость цареву обличал: «Прекрати, благочестивый царь, — сказал, — столь недостойное начинание. Вспомни о царях, бывших прежде тебя, которые хорошо жизнь прожили и по заповедям Божьим
творили, и после смерти — блаженны. А те, кто скверно царствами
правил, — и ныне немалыми проклятиями поминаются». И иные многие поучения, подобные этим, изрек царю.
Царь
гнѣва и ярости наполнися, не отвѣща ничесоже. И повелѣ святаго предати суровымъ и немилостивымъ воиномъ. Они же прияша его и рѣша в себѣ: «Искусимъ, — рече, — беззлобство его и смертию безобразною осудимъ его, зане противится повелѣнию царьскому. Аще сего умертвимъ, никтоже будетъ обличая беззакония наше, занеже единъ той крѣпокъ, обличая царя и укрѣпляя».
Царь
гнева
и ярости преисполнился, ничего не отвечал. И повелел отдать святого грубым и немилостивым воинам. Они же взяли его и про себя решили: «Испробуем, — сказали, — беззлобия его и к смерти безобразной осудим его, ибо он противится повелению царя. Если этого умертвим, никого не будет, обличающего беззакония наши, ибо он один неизменен, обличая и наставляя царя».
Посем
же всадиша его в злосмрадную храмину и нозѣ его забиша в кладѣ[55]*
со всяцѣмъ утвержениемъ. И поругающеся ему злѣ, и вериги тяжки, на се уготованны, возложиша на выю добляго страдалца, и десницу стягнуша святому оковы желѣзъными. К сим же еще и гладомъ морити покусишася непобѣдимаго, иже от юности навыкшаго седмицу пища!
После
этого
посадили его в зловонное помещение и ноги его забили в колоду со всем усердием. И оскорбляли его гнусно, и железные цепи тяжкие, для того и приготовленные, возложили на шею доброго страдальца, и правую руку святого стянули оковами железными. Ко всему этому еще голодом морить
попытались непобедимого, с юности привыкшего принимать пищу раз в неделю!
Святый
же мужески пострада и побѣду показа! Даниила убо в Вавилоне лвы устыдѣшася,[56]
человѣцы же не помиловаша сего добляго страдалца. Но и бездушная крѣпость устыдѣся мужества сего святаго: с выи его и с руку вериги сами спадоша, и «ноги красны, мир утвержающеи»,[57]
сами
свободишася от клятвы. Царю же повѣдано бысть преславное сие чюдо, и бысть во удивление.
Святой
же мужественно страдания принял и победу показал! Ибо Даниила в Вавилоне львы устыдились, а люди того доброго страдальца не помиловали. Но и души не имеющие орудия <пыток> устыдились мужества сего святого: с шеи его и с правой руки железные цепи сами упали, и «ноги прекрасные, мир утверждающие»,
сами
собою
освободились от запоров. Об этом преславном чуде было поведано царю, и было то на удивление <ему>.
И по осми днехъ повелѣ святаго привести во обитель святаго Николы, нарицаемаго Стараго.[58]
Посем
же повелѣ царь брату Филиппову Михайлу Калычеву главу отсѣщи[59] и посла ю ко святому Филиппу. Святый же Филиппъ благочестивнѣ воста, и со всякою честию восприятъ, и поклонися до земли, и благослови ю, и любезно лобыза. И рече: «Блажени, яже избра и приятъ и Господь, память ихъ — в родъ и родъ».[60]
И даде ю принесшему.
А через восемь дней приказал <царь> перевести святого в монастырь святого Николы, прозываемый Старым. Потом повелел царь брату Филиппа — Михаилу Колычеву голову отрубить и послал ее святому Филиппу. Святой же Филипп встал с достойным почтением, и со всеми почестями <ее> принял, и поклонился до земли, и благословил ее, и с любовью поцеловал. И сказал: «Блаженны те, кого избрал и принял Господь, и память их — из рода в род». И отдал ее принесшему.
Видѣ
же царь святаго крѣпкое терпѣние, и осуди его заточениемъ во Тверь-градъ во Отрочь монастырь,[61]
и назирателя неблагодарны ко святому приставити повелѣ, и вскорѣ сего посла. Святый же на пути многи пакости и уничижения приятъ: на мсках везения, и нужное пищи лишение, и — просто рещи — совершенны бѣды приятъ, многострадалная она душа — и никакоже оскорбися, поминая глас божественнаго апостола Павла, глаголюща: «Ничтоже мя от любве Божия разлучитъ!» Изглаголаше же во умѣ своемъ: «Доброразсудне надѣю бо ся, яко ни смерть, ни живот, ни заточение, ни позоръ, ни сродникъ разлучения, ни сановые почести, ни ина кая тварь отторгнет мя от любве Божия.[62]
Яко Господу годѣ, тако и будетъ».[63]
Узнал
царь
о мужественном терпении святого, и осудил его на заточение в город Тверь в Отрочь монастырь, и надзирателей немилостивых повелел приставить
к святому. И вскоре после этого сослал. Святой же по дороге много пакостей и унижений принял: на мулах езду, и лишение необходимой пищи, и — просто сказать — всю полноту бед приняла эта многострадальная
душа
и нисколько не ожесточилась, вспоминая слова божественного апостола Павла, говорящего: «Ничто меня не разлучит от любви Божьей!» Сказал он себе: «По добром размышлении надеюсь, что ни смерть, ни жизнь, ни заточение, ни позор, ни разлука с родными, ни сановные почести, ни иное что из сотворенного
Богом не отторгнет меня от любви Божьей. Как Господу угодно, так и будет».
И егда уже лѣто совершашеся, блаженному в заточении страдалческое житие
проходя. Во оно же время царю шествие творящу в Великий Новъградъ,[64]
свое
начинание на дѣло производя. Еще бо ему недошедшу града, идѣже святый заточенъ, супостат же Малюта Скуратовъ внезапу прииде без опасения во обитель, и сурово вскочи в кѣлию святаго.
И уже завершался год, как блаженный жил в заточении страдальческой жизнью. В то время царь начал поход на Великий Новгород, свое начинание в дело превращая. Когда он еще не дошел до города, где был заточен святой, супостат Малюта Скуратов внезапно пришел в монастырь один без сопровождающих и грубо ворвался в келию святого.
Блаженный же Филиппъ прежде трехъ дней пришествия его к сущимъ ту глаголаше: «Се уже совершение моего подвига время наста». Они же не разумѣша от него глаголемых, яко о себѣ глаголетъ, дондеже скончася. Таже нача свѣтелъ бывати, глаголаше: «Уже бо отшествие мое близ есть». Приемлет же к пути ако Пречистое Тѣло Христово и Животочную его Кровь. И обилнейше исполнися Пресвятаго Духа и бываетъ тайновидецъ сокровенным.
Блаженный же Филипп за три дня до его прихода бывшим у него сказал: «Уже пришло время окончания моего подвига». Они же не поняли произнесенных им слов, что он о себе говорит, покуда он не скончался. Затем стал просветлен, говоря: «Уже уход мой близок». Причастился, словно отправляющийся
в дорогу, Пречистого Тела Христова и его Животворящей Крови. И еще более
преисполнился Пресвятого Духа и становится тайновидцем сокровенному.
Начало
лукавства властолюбиваго раба, умилне припадающи ко святому и глаголюща сице: «Владыко святый! Подаждь царю благословение итти в Великий Новъградъ!» Блаженный же рече: «Буди тебе! Якоже хощеши, о любезне, нань же пришелъ еси — твори. Вскую мя искушаеши! И даръ Божий непщевал еси утаити». И помолися святый: «Владыко! Господи Исусе Христе, святый
Вседержителю! Приими с миромъ духъ мой, и посли аггела мирна от пречистыя славы своея, наставляюща мя усердно, и к триипостасному Божеству да не возбраненъ ми будетъ входъ от началника тмы со отступными его силами. И не посрами мене пред аггелы твоими, и лику избранных мя причти, яко благословенъ еси
вовѣки. Аминь!»[65]
Вначале притворства властолюбивый раб умильно припал к святому и сказал так: «Святой владыка! Дай царю благословение идти на Великий Новгород!» Блаженный же сказал: «Будет тебе! Ради чего ты пришел, любезный, то и твори. Зачем искушаешь меня! И дарованное Богом не думай скрыть». И помолился святой: «Владыка! Господи Иисусе Христе, святой Вседержитель! Прими с миром дух мой и пошли мирного ангела пречистой твоей славы, наставляющего меня усердно, и к трехипостасному божеству да не закрыт мне будет вход
властителем тьмы с его отступническими силами. И не посрами меня перед ангелами твоими, и к лику избранных причти меня, ибо благословен Ты вовеки. Аминь!»
Каменосердечный же онъ мужъ, Малюта, заятъ преподобнаго уста подглавиемъ, обличающихъ неистовъства. И тако предаде душу свою в рупѣ Божии, вѣнцемъ мучения увязеся, в лѣто осмыя тысящи седмьдесятъ осмаго, месяца декабря въ 23 день течение сконча и подвиг соверши.
Тот
же человек, каменное сердце имеющий, — Малюта — закрыл подушкой преподобного уста, обличающие безумства. И так предал он душу свою в руки Божии, увенчавшись венцом мученика, в год восемь тысяч семьдесят восьмой
<1569> месяца декабря в 23-й день, жизнь закончил и подвиг свершил.
Неблагодарный же он муж, Малюта Скуратовъ, сконча хотѣние свое, и абие изыде ис кѣлии, пронырствомъ начатъ глаголати к настоятелю обители тоя и приставникомъ, яко «небрежениемъ вашимъ Филиппъ-митрополитъ умре от неистовства зноя келѣйнаго». Они же страхомъ одержими, ничтоже отвѣщати могуще.
Неблагодарный же тот человек, Малюта Скуратов, сделал задуманное им, и тотчас вышел из кельи, и с коварством стал говорить настоятелю обители той и приставленным к Филиппу, что «по вашей небрежности умер митрополит Филипп
от чрезвычайной духоты в келье». Они, охваченные страхом, ничего не смогли ответить.
Малюта
же ровъ глубокъ повелѣ изрыти пред собою, и погребе многострадалное тѣло блаженнаго Филиппа-митрополита за олтаремъ великия церкве Пресвятыя Троицы,[66]
и возвратися отнюдуже прииде.
Малюта
же приказал вырыть в своем присутствии глубокую яму, и погребли многострадальное
тело
блаженного Филиппа-митрополита за алтарем большой церкви Пресвятой Троицы, и вернулся туда, откуда пришел.
Оних
же,
глаголавшихъ на святаго неправедно, увѣда царь, яко лукавствомъ сложиша лжу на святаго Филиппа, и извѣстно изыскавъ, повелѣ изгнати по различьным странамъ. Мнози же от нихъ на пути лютыми смертьми скончашася, инии же от нихъ согнитиемъ и смердѣниемъ тѣлесъ пострадаша, овии же от нихъ умъ сибѣ погубиша. Соловецъкия же обители игумена Паисию во островъ Валаамъ[67] заточи, а иже с ними единомысленники — по инымъ странамъ розослати повелѣ. Филофея же Резанскаго сана изверже святительскаго.
О тех же, что оговорили неправедно святого, лукавством собрали ложь про святого Филиппа, царь узнал и, доподлинно расследовав, приказал изгнать их в различные стороны. Многие из них по пути лютой смертью умерли, иные из них гнойными воспалениями и истечениями смрадными заболели, другие же из них в слабоумие впали. Соловецкой же обители игумена Паисия <царь> на остров Валаам в монастырь заточил. А кто с ним заодно делал — по другим краям разослать повелел. Филофея же Рязанского сана лишил святительского.
И егда же возвратися царь со всѣми вои своими из Новаграда, Пимина-архиепископа Новгородцкаго к Николе на Веневу во обитель сосла,[68]
изыскав на него потребну вину, к сему же и се приложи, еже негодоваша на святаго Филиппа, понеже раскаяся о блаженномъ, яко неправедно о немъ сотвори.
Когда
же царь возвратился со всеми воинами своими из Новгорода, архиепископа Новгородского Пимена в Никольский Венев монастырь сослал, найдя ему соответствующую вину, к которой и то прибавил, что выступал тот против святого Филиппа, ибо раскаивался в том, что несправедливо обошелся с блаженным.
Не попусти же Богъ и сихъ, иже у святаго в приставъствѣ быша и оскорбиша святаго, но вскорѣ месть своему злодѣйству прияша: Стефана наричема Кобылина[69] в черныя ризы облече и во островъ Каменной заточи,[70]
иных
же по
инымъ
странамъ розосла и заточи, и никомуже жити от нихъ попусти. Но и се тайна: честнаго отца глаголы, солнца свѣтлѣйши, всѣмъ пред очию предложишася, Писанию бо глаголющу: «Всяко беззаконие заградит уста своя».[71]
Не оставил Бог вины и тем, кто надзирателями был у святого и оскорбили его, быстро они месть за злодейство свое приняли: Стефана, прозываемого Кобылина, <царь> в монашеские ризы облек и на остров Каменный заточил, иных же в другие края разослал и заточил и никому из них не спустил. И вот тайна: честного отца глаголы, более светлые, чем солнце, всем очевидны стали, ибо в Писании сказано: «Всякое беззаконие замкнет уста свои».
Посем
же минувшу нѣколико
прехождения временъ по смерти царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии, в седмое же лѣто царства царя и великого князя Феодора Иванновича всеа Русии, по двадесять первое лѣто по преставлении святаго бысть се. В лѣто осмыя тысящи девятьдесять втораго Соловетцкие обители иноци: игуменъ Ияковъ[72] з братиею, молиша царя Феодора, дабы повелѣлъ имъ даровати мощи святаго Филиппа-митрополита. Царь же послуша моления ихъ, и повелѣ имъ дати грамоту к епископу града Твери,[73]
и повелѣ им дати мощи святаго.
По прошествии некоторого времени по смерти царя и великого князя всея Руси Ивана Васильевича, в седьмой год царствования царя и великого князя всея Руси Феодора Ивановича, в двадцать первый год по смерти святого случилось следующее. В год восемьтысяч девяносто второй <1584>
иноки
Соловецкой обители: игумен Иаков с братией, умоляли царя Феодора, чтобы повелел он даровать им мощи святого Филиппа-митрополита. Царь же внял их мольбам, и повелел дать им грамоту к епископу города Твери, и приказал отдать им мощи святого.
Они
же достигоша града Твери и мѣста, идѣже положены мощи святаго. Егда же раскопаша землю и обрѣтоша гроб, — и искипѣша миро от мощей святаго, и благоухание нѣкое неизреченно изыде, яко наполнитися воздуху и всему граду от вони благоухания. И открывше гроб и обрѣтоша тѣло святаго цѣло и нерушимо, яко ни ризамъ его прикоснутися тлѣнию.
Добрались они до города Твери и места, где было захоронено тело святого. Когда же раскопали землю и нашли гроб, — излилось миро от мощей святого, и появилось какое-то несказанное благоухание, так что наполнился воздух всего города ароматом благоухания. И открыли гроб, и обрели тело святого целым и невредимым, так что и риз его не коснулось тление.
Народи
же стекошася к мощемъ святаго, и яко звѣзду пресвѣтлу видѣти, ту же и епископъ градский прииде. Игумен же Ияковъ мощи святаго вземъ и привезе во обитель Соловецкую.
Люди
же приходили к мощам святого, словно звезду пресветлую увидеть, пришел туда и епископ города. Игумен же Иаков взял мощи святого и привез в Соловецкий монастырь.
И внесе в соборную церковь. Егда же прииде утренее клепание, урани настоятель
внити
в церковь. И обоня воня благоухания необычнаго полну сущу, яко мира благовонна и многоцѣнна излияся от мощей святаго. По совершении же утреняго словословия, егда же убо уготоваша мѣсто, идѣже хотяше почити, и целовавъ мѣсто святаго с подобною честию, и погребоша ту святаго, идѣже самъ уготова.
И внесли в соборную церковь. Когда же пришло время звонить к заутрене, поспешил настоятель войти в церковь. И вдохнул запах необыкновенного благоухания, которым церковь была наполнена, словно миро благовонное и многоценное излилось от мощей святого. После совершения утреннего славословия, когда было приготовлено место, где хотел почить святой, целовали место упокоения святого с подобающей честью и погребли святого там, где он сам место приготовил.
И согрѣяся сердце его в немъ, и возрадовася плоть его, яко жива и одушевленна, о Бозѣ живетъ, и чюдесъ дарованиемъ обогатися о Христѣ Исусе, Господе нашемъ. Нынѣ и присно и во вѣки вѣкомъ. Аминь.
И согрелось сердце его в нем, и возрадовалась плоть его, словно живая и душу имеющая, по милости Бога живет она, и дарованием чудес обогатилась во имя Иисуса Христа, Господа нашего. И ныне и всегда и во веки вечные. Аминь.