МѢСЯЦА МАРѢТА
ВѢ 17 ДЕНЬ
МЕСЯЦА МАРТА В 17 ДЕНЬ
ЖИТИЕ И ЖИЗНЬ
СВЯТАГО АЛЕКСИЯ ЧЕЛОВѢКА БОЖИЯ
ЖИТИЕ И ЖИЗНЬ СВЯТОГО
АЛЕКСИЯ ЧЕЛОВЕКА БОЖИЯ
Бѣ нѣкто человѣкъ благовѣренъ в Римѣ градѣ именем Евфимианъ,
славенъ бывъ у Ануриа и Аркадия,[1]
у царю римскую. Богатъ сый зѣло, имѣаше же рабъ-домочадець 300 в свилнах
ризах и в златых поясѣх, не имѣаше же чада, зане подружие его неплодно
бѣ.
В граде Риме жил один благоверный человек по имени
Евфимиан, бывший в почете у римских цесарей Гонория и Аркадия. Богат он был
очень, имел триста рабов-домочадцев в шелковых одеждах с золотыми поясами, но
не имел наследника, ибо супруга его была бесплодна.
Благовѣренъ же сый, заповѣди Божиа творяаше, пощаше же ся
по вся дьни до 9-го часа, поставляше три трапезы въ своем дому: едину — сиротам
и вдовицам, другую — нищимъ и недужным, третюю — странным и
мимоходящим. Сам же въ девятый час вкушааше хлѣба своего с черноризсцѣ и
мимоходыи нищими. Егда же идя в полату, милостыню пред собою слаше,
глаголя, яко нѣсмь достоинъ по земли Божии ходити. Жена же его именем Агласиа,
жена же вѣрна и боящися Бога, заповѣди творяше, молящися Богу и глаголющи: «Помени мя,
Господи, недостойную рабу твою, и дай же ми плод чреву, да будеть ми вожь
старостѣ и на утѣху душа моея!»
Как человек благоверный, он следовал заповедям Божьим, постился
каждый день до девятого часа, устраивал в своем доме три трапезы: одну — для
сирот и вдовиц, другую — нищим и недужным, третью — для странников и
паломников. Сам же в девятом часу вкушал свой хлеб с чернецами и нищими. А
когда шел в палаты, посылал впереди себя милостыню, говоря, что недостоин
ходить по Божьей земле. И жена его именем Агласия, благоверная и
богобоязненная, тоже соблюдала заповеди, молясь Богу и говоря: «Помяни меня,
Господи, недостойную рабу твою, и дай плод чреву моему, да будет мне поводырем
в старости и утешением души моей!»
И помяну ю´ Богъ по
добродѣанию еа, и зачят и роди сынъ. И възвеселися жена и мужь еа о Бозѣ. Егда
же бысть время отрочате учитися, вдасти é на первое учение грамотѣ, и навыче всей
граматикые, и церковную строю, и от риторикиа мало, и бысть отроча
премудро зѣло. Егда же бысть женити год, рече Ефимиянъ женѣ своей: «Сътворивѣ брак
сыну своему». И възвеселися жена о словесѣ мужа своего, паде на ногу его,
глаголющи: «Да уставит Богъ слово твое, еже глагола, да сътворивѣ бракъ
сыну наю възлюбленному, — и да възрадуется душа моя!»
И Бог воздал ей за ее добродетель: она зачала и родила сына. И
возблагодарили Бога жена и муж. Когда же отроку пришло время учиться, отдали
его сначала обучению грамоте, и он познал всю грамматику, церковные правила и
немного риторику, и был отрок очень умным. А когда настало время его женить,
Евфимиан сказал своей жене: «Свершим брак сыну своему». И возрадовалась жена
словам мужа своего, пала ему в ноги, говоря: «Да утвердит Бог слова, сказанные
тобой, свершим брак сына нашего возлюбленного — и да возрадуется душа моя!»
И обручиша ему нѣвесту царьскаго роду и сътвориша ему бракъ,
увязьше чертогъ, вѣнчаше а святыми священникы въ церкви Святаго Внифантиа.[2] И введше я в чертогъ, веселишася
до нощи весь день тыи.
И обручили его с невестой царского рода, свершили его брак, женили
его, и венчали их праведные священники в церкви Святого Вонифатия, а, отведя
его в брачную спальню, все веселились весь тот день до ночи.
Влѣз же в чертогъ, сѣде на престолѣ златѣ, и взем перьстень злат,
и лѣз[3] обитъ коприною, и дасть
обручницѣ своей, и рече: «Възми и съхрани, и буди Богъ межи тобою и мною,
дондеже Господь изволит». И иные тайныи извѣща к ней. Излѣзъ ис чертога,
иде в ризницю и взем от богатьства своего и изыде нощию отай из Рима. Шед же и
из Капетулѣи,[4]
обрѣте карабль, в рѣцѣ стоящь, и влѣз в онь, доплы града Лаодикия,[5] рекомаго Магнарѣя. Излѣзъ же
ис корабля, помолися Богу, глаголя: «Боже, сотворивый небо и землю и спасе мя
из чрева матере моея, спаси мя и нынѣ от суетнаго сего жития и сподоби мя
деснаго стояния,[6]
яко ты еси Богъ милостивъ и спасаай, тебѣ славу възсылаем, Отцу, и Сыну, и
Святому Духу».
А он, войдя в спальню, сел на золотой свадебный трон, и снял
золотое кольцо, и, завернув в персидский шелк, отдал своей обрученной, сказав:
«Возьми и сохрани, и да будет Бог меж тобою и мною до той поры, пока Господь
изволит». И иное тайное поведал ей. Выйдя из спальни, пошел он в сокровищницу
и, взяв часть своего богатства, покинул Рим тайно ночью. Спустившись с
Капитолия, увидел он корабль, стоящий на реке, и, взойдя на него, доплыл до
града Лаодикии, называемого Магнарея. Сойдя с корабля, помолился он Богу так:
«Боже, сотворивший небо и землю, вызволивший меня из чрева матери моей, спаси
меня и ныне от этой суетной жизни и сподобь меня десного предстояния возле
тебя, ибо ты Бог милостивый и Спаситель. Славу возносим тебе, Отцу, и Сыну, и
Святому Духу».
И въставъ, в той час срѣте оселники и иде с ними, дондеже доиде
Едесы сирьскиа, идѣже лежит образъ иконы Господа нашего[7] Исуса Христа, иже дасть Авгарю сый.[8] Влѣз же въ град, продасть все, еже
имѣ, и дасть нищим, и облечеся въ худыя ризы, и сѣдяше яко проситель в
папертѣ въ церкве владычица нашеа Пресвятыя Богородица, пощашеся
от недили до недили, причащаяся святых таинъ и ядяше двѣ уки хлѣба и двѣ уки
пиаше воды, без сна пребываше вься нощи. А еже ему дааху милостыню,
то все даяше нищимъ.
Помолившись, тотчас же встретил он погонщиков ослов и отправился с
ними, пока не дошли до Эдессы сирийской, где лежит образ Господа нашего Иисуса
Христа, который некогда сам дал Авгарю. Войдя в город, продал он все, что имел,
и роздал нищим, облекся в бедные одежды и как нищий проситель сидел на паперти
церкви владычицы нашей Пресвятой Богородицы, постясь от воскресения до
воскресения, причащаясь святых тайн, съедая лишь два куска хлеба и выпивая два
глотка воды, пребывая без сна все ночи. А если ему подавали милостыню, он все
отдавал нищим.
Искаху же его въ
градѣ Римстѣ и не обрѣтоша его. И посла отецъ его отрокы искати его, и не
обрѣтоша его. Пришедше въ Едесъ град Месопотамию и даша ему отроци свои
милостыню и не познаша его. Видѣвъ же á, он позна á и прослави Бога и рече: «Благодарю
тя, Господи, яко сподобил мя еси приати милостыню от своих домочадець имени
твоего ради». И обратишася отроцѣ его в Рим и възвѣстиша господину своему, яко
не обрѣтохом его.
Искали его в городе Риме, но не нашли. И отец послал слуг
разыскивать его, но и они не нашли его. Когда слуги пришли в Месопотамию, в
город Эдессу, то, не узнав его, подали ему милостыню. Он же, увидев, узнал их и
возблагодарил Бога, сказав: «Благодарю тебя, Господи, что сподобил меня принять
милостыню от своих домочадцев имени твоего ради». И вернулись его слуги в Рим,
сказав своему господину, что не нашли его.
Мати же его, от того часа брачнаго, егда искааху его и
не обрѣтоша, вшедши в ложницю свою и отврьзши оконце възглавии своем и
пославши вретище, попелом посыпа, молящеся Богу, глаголющи: «Не имам въстати
отсюду, дондеже увѣмъ о сыну своем единочадѣм, камо ся дѣ». А отець его,
отнелѣже родися сынъ его, не прилѣпися женѣ своей, глаголя к ней: «Моливѣ Бога,
да пощадит отроча, еже нама дасть».
Мать же с того свадебного часа, когда искали его и не нашли, вошла
в свою спальню, открыла оконце возле своего изголовья и, постлав мешковину,
посыпала пеплом и стала молиться Богу, приговаривая: «Не выйду отсюда, пока не
узнаю о сыне своем единственном, куда делся». И отец, с тех пор как родился сын
его, не прикасался к жене своей, сказал ей: «Помолим Бога, да пощадит дитя,
которого нам дал».
Сътворшу же отрочатѣ 17 лѣт въ папрьтѣ Святыа Богородица и
угоди Господеви своему: явися во сънѣ понамаревѣ святая Богородица, глаголющи: «Въведи
человѣка Божиа въ церковь мою, яко достоинъ есть царства небесьнаго, яко
миро бо добровоня молитва его есть и якоже вѣнець на главѣ цесареви, тако
почиваетъ Духъ Святый на немь. И яко же солнце сияетъ въ всь миръ, тако
просияетъ житие его прѣдъ ангелы Божии». Пономарь же ища того человѣка,
и не обрѣте, и обратися моляся Богородицы, да явить ему человѣка того. Глаголя
же пакы къ нему Богородица въторое: «Убогый сѣдя прѣдъ двьрьми цьрьковными, тъ
есть человѣкъ Божий». Изиде же пакы въ папьртъ и обрѣте и´, имы и´ за руку, въведе и´ въ цьрковь, и оттолѣ
служаше ему вельми.
Семнадцать лет провел юноша на паперти церкви Святой Богородицы и
угодил Господу своему: явилась во сне пономарю святая Богородица со словами:
«Введи в церковь мою человека Божия: достоин он царства небесного, ибо молитва
его, как миро благоуханное, и, как цесарев венец на голове, почивает на нем Дух
Святой. И как солнце сияет для всего мира, так просияет житие его пред ангелами
Божьими». Пономарь же, поискав того человека и не найдя, обратился с молитвой к
Богородице, чтоб явила ему человека того. И Богородица вновь сказала ему,
вторично: «Убогий, сидящий у дверей церковных, это и есть человек Божий». И
снова вышел он на паперть, нашел его и, взяв его за руку, ввел в церковь и с
той поры служил ему исправно.
И прослу слово то человѣка Божия въ вьсемь градѣ томь. Видѣвъ же,
яко познаша и´ вьси, отбѣжа от града того и пришьдъ въ Лаодикию, вълѣзе въ
корабль и хотя преехати въ Таръсъ Киликию,[9]
зане ту не знаяхуть его.
И разнеслась слава о человеке Божием по всему городу. А когда он
понял, что все его узнали, то бежал из этого города, и, прийдя в Лаодикию, сел
на корабль, и хотел уехать в Киликию, в Тарс, потому что там не знали его.
Волею же Божиею прегънанъ бысть корабль вѣтръмь бурьнъмь и приде въ
Римъ. Излѣзъ же ис корабля, рече: «Живъ Господь Богъ мой! Не буду тяжькъ
никомуже иному: въ домъ отца моего да иду, яко и ту незнаемъ есмь». Ида же,
сърѣте отца своего, идуща от полаты въ врѣмя обѣда, и поклонися ему, глаголя:
«Рабе Божий, помилуй мя, убогаго страньна, и не дѣи мене въ дворѣ своемь, да ся
насыщаю и азъ съ рабы твоими “от крупиць, падающи съ тряпезы”[10] твоея. Богъ же да
благословить лѣта твоя и да ти подасть царьство небесное, и яже имаши на
страньнѣй земли да благословить и да тя насытить упъвания своего». Слышавъ же
отецъ его, паче о страньныхъ тъщънѣи бысть въвести въ домъ свой, и рече къ
отрокомъ своимъ: «Къторый от васъ служити ему хощеть? Да аще угодить ему, живъ
Господь, яко свободьнъ будеть и участке имать възяти въ дому моемь. Нъ въ
папьртѣ въхода моего сътворите ему хыжицю, да вълазя и излазя, зьру его.
Давайте же ему от моея яди и тряпезы». — И бѣ ему суровъ приснъ.
Но, волею Божьей, корабль был подхвачен сильным ветром и пришел в
Рим. Сойдя с корабля, он сказал: «Благословен Господь Бог мой! Не буду в
тягость никому: войду в дом отца моего, как будто я там неизвестен». Подходя,
встретил он отца своего, идущего из дома в обеденное время, и поклонился ему,
сказав: «Раб Божий, помилуй меня, убогого странника, и пусти меня во двор свой,
дабы и я насыщался с рабами твоими “крохами, падающими со стола” твоего. Бог же
да благословит лета жизни твоей и даст тебе царствие небесное, и странник,
которого примешь, благословит и утешит тебя верованием своим». Когда отец его услышал
о странниках, которых весьма привечал в своем доме, то сказал своим слугам:
«Кто из вас хочет служить ему? Если же угодит ему, да видит Господь, тот будет
свободным и получит часть моего имущества. А при входе в мой дом постройте ему
хижину, чтобы, входя и выходя, я видел его. Давайте же ему еду с моего стола».
Но был он с ним всегда суров.
Мати же его имущи сѣтование и печаль и не исхожаше из ложьниця
своея, а снъха, оставъши, рече ей: «Не отиду отсуду до съмьрти моея, нъ гърлици
ся уподоблю, пустынелюбици и единомужици. И азъ сътьрплю и пожду, донъдеже
увѣдѣ о женисѣ моемь, чьто ему бысть».
А мать его, сетуя и печалясь, не выходила из своей спальни, а
сноха, оставшаяся с ней, говорила: «Не уйду отсюда до смерти моей, а уподоблюсь
горлице, пустынножительнице и единомужнице. И я буду терпеть и ждать до тех
пор, пока не узнаю о женихе моем, что с ним».
Отроци же по вься вечеры пакости ему дѣяху, ругающеся: они же
пьхахуть его ногами, друзии же заушахуть, инии же пакы, опанице омывающе,
възливаху на нь помыя. Видѣвъ же человѣкъ Божий, яко диявъльмь научениемь то
ему бываеть, съ радостию, и веселиемь, и тьрпѣниемь вься приимаше, тьрпя.
Слуги же каждый вечер мучили его, глумясь над ним: одни пинали его
ногами, другие давали оплеухи, а иные же, моя посуду, выливали на него помои. А
человек Божий, видя, что это свершается с ним по дьявольскому наущению,
принимал все терпеливо, с радостью и стойкостью.
Съконьчавъшю же въ дому отчи 17 лѣт незнаемъ, къто бѣ, егдаже
изволися Господеви възати предание от него; рече къ отроку, служащему ему:
«Брате, принеси ми харътию[11]
и чьрнило». И принесе ему. И възьмъ, написа тайны, яже имяше съ отцьмь
си, и съ материю, и еже глагола къ обрученици своей въ чьртозѣ, како ей дасть
пьрстень и льзъ. И вьсе житие свое написа, да познають и´, яко тъ есть сынъ ею.
Когда же прошло семнадцать лет его пребывания в отчем доме
неузнанным, тогда Господь изволил взять у него исповедание о себе; человек
Божий сказал отроку, который ему служил: «Брат, принеси мне пергамен и
чернила». И тот принес ему. Он взял и написал о тайном, что было у него с отцом
и матерью, и о том, что говорил повенчанной с ним в своем брачном чертоге,
когда дал ей кольцо и шелк. И всю жизнь свою описал, чтобы узнали его, что это
— их сын.
Бысть же въ единъ дьнь недѣля сущии, по коньчании святыя
литургия, и еще сущу Маркиану архиепископу въ церькви и благовѣрьныма цесарема
и всѣмъ людьмъ, гласъ услышыша невидимъ за олтарьмь глаголя: «Придѣте вьси
тружающиися и обрѣмѣнении грѣхы, и азъ вы покою!»[12] Дивиша же ся и ужасошася вьси и
падоша ници въпнюще: «Господи, помилуй!» Тъгда же пакы вторый гласъ услышаша:
«Поищѣте человѣка Божия, да помолитъся за миръ. Свитающю же пятъку, исходить от
телесе своего».
В один из воскресных дней по окончании святой литургии, когда
архиепископ Маркиан был еще в церкви, благоверные цесари и все люди услышали
неведомый глас из алтаря, изрекший: «Придите все отягощенные и обремененные
грехами, и я вас упокою!» Удивились и ужаснулись все и пали ниц, возопив:
«Господи, помилуй!» И тогда вновь, вторично, услышали глас: «Поищите человека
Божия, да помолится за мир. На рассвете в пятницу покинет он тело свое».
Въ четвьртъкъ же вечеръ събьрашася вьси въ церькъвь Святаго апостола
Петра молящеся Богу, да явить имъ человѣка Божия. И бысть гласъ, глаголя: «Въ
дому Еуфимияни, ту есть тѣло его». Обращьша же ся оба цесаря, рѣста къ
Еуфимияну: «Въ дому своемь таку благодать имѣя, почто нама нѣси повѣдалъ?»
Еуфимиянъ же рече: «Живъ Господь Богъ мой! Не съвѣдѣ». И призва же стрѣйшаго
рабъ своихъ и рече: «Свѣси ли кого в клевретех моих такого суща?» Он же рече
ему: «Живъ Господь Богъ мой, яко не свѣмъ: вьси бо пустошьници суть». Тъгда
повелѣста цесаря ити въ домъ Еуфимиянь, да поищють человѣка Божия. Тъгда повелѣ
Еуфимиянъ рабомъ своимъ столы и престолы поставити съ свѣщами и съ тьмьянъмь
срѣсти я. И придоста цесаря и архиепископъ, и вьси цесареви мужи, и бысть
гълчание въ дому.
А в четверг вечером все собрались в церкви Святого апостола Петра,
моля Бога, чтобы явил им человека Божия. И раздался глас, изрекший: «В доме
Евфимиана тело его». И обратились оба цесаря к Евфимиану, сказав: «Имея в доме
своем такую благодать, почему ты нам не сказал?» А Евфимиан ответил: «Видит
Господь Бог мой! Не знал». И призвал он старейшину рабов своих и сказал: «Не
знаешь ли среди моих рабов такого?» И тот ответил: «Видит Господь Бог мой, не
знаю: все они — ничтожные люди». Тогда цесари велели идти в дом Евфимиана поискать
там человека Божия. Для их встречи Евфимиан велел рабам своим поставить столы
со свечами и фимиамом и сидения. И пришли цесари, архиепископ и все именитые
цесаревы мужи, и в доме стало шумно.
Мати же его завѣсила была окъньце завѣсъмь, да не видить ея
никътоже, и рече: «Чьто се есть мълва и мятежь, и почьто суть пришьли?» А сънха
вьсѣхъ зьряше съ полаты. Слуга же человѣка Божия рече къ господину
своему: «Господи, еда сь есть человѣкъ Божий, нищий сь, егоже ми бѣ поручилъ,
велика бо знамения и дивьна видѣхъ у него. От недѣля до недѣлѣ причащающася
святыхъ таинъ и 2 укъни хлѣба и 2 укъни воды пияше, вься недѣля не ядыи, а въ
нощи бе съна пребываше. Нъ етери от клеврѣтъ моихъ пакости ему творяху: ови
пьхающе, а друзии ругающеся, инии же помыями обливаху, онъ же съ радостию все
приимаше».
Мать же, у которой завешано было оконце занавесью, чтобы ее никто
не мог видеть, сказала: «Что это за разговор и шум, и зачем все пришли?» А
сноха всех видела из комнаты. И слуга человека Божия сказал своему господину:
«Господин, не человек ли Божий тот нищий, которого ты мне поручил, ибо великие
и дивные чудеса замечал я за ним. С воскресения до воскресения причащался он
святых тайн и, кроме двух кусков хлеба и двух глотков воды, не пил и не ел все
воскресения, а ночами не спал. И некоторые из рабов моих мучали его: одни
пинали, а другие глумились над ним, иные же обливали помоями, а он принимал все
с радостью».
Еуфимиянъ же слышавъ се, тече къ человѣку Божию и, пришьдъ,
глагола къ нему, и не бѣ гласа от него уже, и открывъ лице его, видѣ свьтящеся,
яко ангелу, и дьржаща харътию въ руцѣ.
Еуфимиянъ же хотѣ възьмъ харътию видѣти, чьто есть написано въ неи, онъ же не
пусти ея. Еуфимиянъ же обращься и шьдъ, рече къ цесарема, яко егоже ищемъ,
обрѣтохомъ, и исповѣда има, яко прѣже 17 лѣтъ приде къ мънѣ, и — все по ряду,
како житие его, еще же и харътию дьржить въ руцѣ и не дасть ми ея.
Евфимиан, услышав это, устремился к человеку Божию и, войдя,
заговорил с ним, но тот уже был безгласен, а открыв лицо его, увидел, что оно
сияет, как у ангела, и держит он в руке пергамен. Евфимиан хотел взять
пергамен, чтобы увидеть, что написано на нем, но тот не выпустил его из руки. И
Евфимиан возвратился, чтобы сказать цесарям, что он нашел того, кого они ищут,
и поведал им, как семнадцать лет назад пришел он к нему, и далее — все по
порядку о его житии, а еще о том, что он держит в руке пергамен, но не отдал
ему.
Тъгда повелѣста цесаря одръ настълати и положити на немь святаго.
Въставша же цесаря, и архиепископъ, и вьси цесареви мужи, сташа прѣдъ одръмь
глаголюще: «Рабе Божии, и вѣ, аще грѣшна есвѣ, то — цесаря есвѣ, а сь — отець
вьсея вьселеныя.[13]
Въдажь намъ харътию, да видимъ, чьто ты еси и чьто есть писано въ неи». Тъгда
въдасть имъ харътию, и възьмъша въдаста ю дияку церьковьному. Сѣдъшема же
цесарема, и архиепископу, и Еуфимияну, начать харътию чисти халтоларь.[14]
Тогда цесари велели соорудить ложе и положить на него святого. И
поднялись цесари, архиепископ и все цесаревы мужи, и встали у одра со словами:
«Раб Божий, ведомо тебе, что мы, грешные, — цесари, а вот — отец вселенский.
Отдай нам послание, дабы мы увидели, что написано в нем, и узнали, кто ты».
Тогда он отдал им свое письмо, а они, взяв его, передали церковному дьяку. И
когда цесари, архиепископ и Евфимиан сели, архиварий начал читать грамоту.
Егда слыша отець чьтения харътия, въскочи съ прѣстола скоро, и
растьрза ризы своя, и сѣдины тьрзаше, текыи надъ тѣло его, вьргъ же себе на
пьрси его. Любьзна цѣловаше его глаголя: «Увы мънѣ, чадо мое! Почто ми сицѣ
сътворилъ еси, почто ми нанесе сице въздыхание? Колико лѣтъ пустъ бѣхъ, чая
слышати гласъ твои, ли бесѣду твою, и не явилъ ми ся еси. Увы мънѣ, вожение
старости моея! Камо имамъ дѣти сѣтование сьрьдца моего? Отселѣ уже достоить ми
плакатися острупленыя си душа».
Как только отец услышал чтение письма, тут же вскочил с места,
растерзал одежды свои, стал рвать седины, устремился к телу его и бросился ему
на грудь. Любовно целовал он его, говоря: «Горе мне, чадо мое! Почто так
поступил со мной, за что нанес мне такое огорчение? Сколько лет понапрасну
надеялся я услышать либо голос твой, либо речи твои, но ты не открылся мне.
Горе мне, поводырь старости моей! Куда мне деться от сердечной скорби моей?
Отныне суждено мне лишь оплакивать свою израненную душу».
Слышавъши же мати его, яко сынъ ея есть, раздьра окъньце свое и
ризы своя, и растьрза главу свою, жалостьно глядяше на сына своего и молящи народы,
сущии на полатѣ, молящи я´, глаголаше: «Увы мънѣ, мужи, дадите ми мѣсто, да възьрю си
жалостьно възлюбленаго своего чада. Увы мънѣ, братия моя, да узьрю си
единочадаго сына моего, агньца душа моея, пътѣньца гнѣзда моего и въздоение
сьсьцю моею, надѣжа мышьцю моею». Любьзно же лобызающи, въпияше глаголющи: «Увы
мънѣ, чадо моея утробы! Почто ми сице сътворилъ еси? Толико лѣтъ пустъ еси былъ въ дому отца своего и не
явилъся еси мънѣ».
Когда же его мать услышала, что он сын ее, разодрала она завесу на
окне и одежды свои, растерзала свои волосы, горестно глядя на сына своего и
прося людей, находящихся в палатах, с мольбой им говорила: «Горе мне, почтенные
люди, дайте мне место, да взгляну горестно на чадо свое возлюбленное. Горе мне,
братия мои, да узнаю сына моего единственного, агнца души моей, птенца гнезда
моего, вскормленного грудью моей, опору жизни моей». И с любовью целуя его,
рыдала со словами: «Горе мне, чадо утробы моей! Зачем так поступил со мной?
Столько лет попусту провел ты в доме отца твоего, и не открылся мне».
Снъха же текъши, въ сквьрнахъ ризахъ сущи, плакашеся, глаголющи:
«Увы мьнѣ, пустынелюбьная гърлице моя! Колико лѣтъ пуста быхъ слышати гласъ
твой, ли слухъ твой. Камо ся дѣлъ еси и не явил ся мънѣ, иже дьньсь есмь
въдовицею. И нѣсть ми уже на кого възирати, нъ отселѣ въсплачю ся острупленаго
сьрдца». Людие же дивящеся вьси сльзамъ ихъ, плакахуся.
Сноха же, вбежавшая в бедных одеждах, оплакивала его, причитая:
«Горе мне, горлице, возлюбившей уединение свое! Сколько лет лишена я была
возможности слышать голос твой, либо вести о тебе. Куда делся ты и зачем не
открылся мне, ставшей с этого дня вдовицей. И не на кого уже мне взирать, и
отныне восплачу израненным сердцем». Люди же дивились их плачу и со слезами
молились.
Тъгда повелѣста цесаря и архиепископъ нести одръ и поставити
посредѣ града. Слышавъше же, гражане вси ся сътекоша надь нь. Елико бо
недужьникъ приступи къ нему, вьси исцѣлѣша: нѣмии проглаголаша, слѣпии прозьрѣша,
бѣсьнии исцѣлѣша. Цесаря же видѣвъша си чюдеса, сама възьмъша одръ, понесоста
съ архиепископъмь, да освятяться прикосновениемь тѣла человѣка Божия. А отьць
его дьржася за руку его, колѣбляся, и стеня, и бия пьрси своя. Мати же его тако
же власы своя простьръши на нь, въпияше. Снаха же, пакы сѣтующи и рыдающи, въ
слѣдъ одра идяше, плачющи. Людие же гнѣтяхуться о одрѣ и не можахуть ити,
дьржаще и´.
Тогда цесари и архиепископ велели нести одр и поставить посреди
града. Горожане же, услышав об этом, все собрались над ним. Сколько бы недужных
ни приходило к нему, — все исцелялись: немые заговорили, слепые прозрели,
бесноватые выздоровели. А цесари с архиепископом, видевшие эти чудеса, сами
взяли носилки с телом и понесли их, дабы освятиться прикосновением к телу
человека Божия. Отец же его держался за его руку, шатаясь и стеная и бия себя в
грудь. И мать его тоже рыдала, покрыв его своими волосами. И сноха, также
скорбя и рыдая, шла за одром с плачем. Люди же теснились возле одра и,
задерживая его, не могли двигаться дальше.
Тъгда повелѣста цесаря злато съ срѣбръмь сыпати людьмъ, обращьшемъ
ся на не, възмогуть понести человѣка Божия. Нъ не обратися никтоже на не, паче
любяще тѣло святаго. Многу же труду бывъшю поздѣ, нѣколи донесоша въ церьковь
Святаго Вонифанта.
Тогда цесари велели бросать людям золото и серебро, чтобы, когда
они устремятся к деньгам, можно было понести тело человека Божия. Но никто на
это не позарился, ибо тело святого было им дороже. Много затруднений было и
потом, прежде чем донесли они тело в церковь Святого Вонифатия.
Благовѣрьная же цесаря повелѣста сътворити ковьчегъ златъ и
украсити и´ камениемъ драгымь и бисъръмь, и сътворьше, и въложиша въ нь тѣло
чловѣка Божия Алексия месяца июля въ 17. И праздьньствоваша 7 дьний, отцю и
матери и снъсѣ ту прѣбывающемъ.
Благоверные цесари повелели создать золотую раку и украсить ее
драгоценными камнями и бисером, а сделав, положили в нее тело человека Божия
Алексия месяца июля в 17 день. И совершали поминовение семь дней, а отец, мать
и сноха там пребывали.
Божиею благодѣтию искыпѣ ис ковьчега ему миро благыя воня. И сему
чюдеси бывъшу, вьси недужьнии събьрашася, и, възимающе, мазахуся, и исцѣлеваху,
славяще и хваляше Отца, и Сына, и Святаго Духа, единого Бога истиньнаго,
емуже слава ныня, и присно, и въ вѣкы. Аминь.
Божьей благодатью, излилось из раки его миро благовонное. И когда
это чудо свершилось, собрались все болящие и, набирая его, мазались им и
исцелялись, славя и восхваляя Отца, и Сына, и Святого Духа, единого Бога
истинного, ему же слава ныне, и присно, и во веки. Аминь.