ПОСЛАНЬЕ МУЖА МУДРА К ПРЕПОДОБНУ МУЖЮ, — ИМЕНЕМ ФЕОФАНЪ, А ЕМУЖЕ ПОСЛА ИМЯНУЕТСЯ ПРОХОРОС
ПОСЛАНИЕ МУДРОГО МУЖА К ПРЕПОДОБНОМУ МУЖУ, — ЕГО ИМЯ — ФЕОФАН, А ТОТ, КОМУ ПОСЛАЛ, ИМЕНУЕТСЯ ПРОХОРОС
Понеже видѣнья мимоиде подъ луну сущим всѣм, и въ торжество видѣнья есть житье, и иже на мори, не токмо, но еще иже к оболоком, — то же и у житья. Въ день же въ торжству — непоминанья злых. Но и глава въ торжьствѣ — память Божья. Память же Божья надвое раздѣляется: аще разумно — на похвалу, се ли согрѣшается от правосудства, — на хулу. Богъ бо не ятъ есть страстью; не токмо страстью, но хвалою. Человѣчскыи бо вещи яты суть обоим. Сего ради хвалящим или хулящим или спасенье, или пагуба самѣмъ будет. Богъ бо не обьятъ есть. Того ради подобает, разумѣвъ добрѣ, хвалити, или, не разумѣвъ, молчати.
Поскольку видимость всего сущего под луной преходяща, в торжестве видимости и состоит жизнь: и что на море, но не только, но и что свойственно облакам, то же — и в жизни. В день же торжества не вспоминают зла, но главное в торжестве — вспомнить Бога. Память же о Боге на два вида разделяется: при разуме это — похвала, при погрешности в правом суждении — хула. Бога ведь не достигает вражда; не только вражда, но и хвала. Человеческие же дела доступны и тому и другому. Потому хвалящих или хулящих ждет или спасение, или погибель. Бог ведь необъятен. Потому подобает, хорошо уразумев, хвалить или, не уразумев, молчать.
Два бо пути есть разума: ли глаголати, или молчати правѣ.[1] Мнози философи быша в миру, но двѣ главѣ быша философом — Платонъ и Пифагоръ. Овъ бо благоулучно повѣствовал, овъ же благословесно умолча.
Два ведь пути есть у разума: либо говорить, либо быть правым, молча. Много философов было в мире, но две вершины были среди философов — Платон и Пифагор. Один благополучно повествовал, другой же благословесно замолчал.
Понеже преподобьство твое испроси у нашего худовъства слова, и мы припадаем къ Святому Духу, благодати прося — «слова во отверзенье устъ»[2] наших, иже не вредит душю, но обаче веселит. Аще ли дасть Святый Духъ глаголати, якоже хощем, то дѣйство — не мое управленье, но твоя молитва.
Поскольку преподобство твое попросило у нашей худости слово, то мы припадаем к Святому Духу, благодати прося — «слова во отверзение уст» наших, которое не вредит душе, но скорее веселит. Если даст Святой Дух говорить, как мы хотим, это дело не моего старания, но твоей молитвы.
Вѣмы бо ясно: се житье наше суетно есть — или мысли, или слово, или дѣйство, — не токмо лѣва, но и мнимая права, развѣ расудом правым правая. «Богъ любы есть»,[3] — якоже научихомся от божественых Писаний. А иже пребывает въ любви, въ Бозѣ прѣбывает, и Богъ в нем.[4] Отколѣ знается: правая — любы.
Знаем ведь ясно: эта наша жизнь суетна — и мысли, и слова, и дела, — не только левые, но и мнимые правые, за исключением по правильному рассуждению правого. «Бог есть любовь», как мы усвоили из божественных Писаний. А кто пребывает в любви, в Боге пребывает, и Бог в нем. Откуда познается, что правое — любовь.
Аще досада бывает от възлюбленаго любящему, да терпит: «Аще любим любящая, — по Господьскому слову, — то и мытари и грѣшници творят»,[5] земно дѣйство дѣющи. Мы же не заемною любовью любим тебе, но истинною. Но житье стропотливое мое не дасть бесѣдовати с тобою, якоже хочется.
Если досада бывает от возлюбленного любящему, он должен терпеть: «Если любим любящих, — по Господнему слову, — то же и мытари и грешники творят», заимообразно действуя. Мы же не заемной любовью любим тебя, но истинной. Но жизнь моя строптивая не дает мне беседовать с тобой, как хочется.
Уподобихся сѣмяни тому еуаггельскому, иже паде при межю тернья и подавися,[6] и не моглъ плода створити, токмо толко, колико слышал еси.
Уподобился я семени тому евангельскому, которое пало среди терния и было подавлено, и не смогло плода принести, только — сколько ты слышал.
И сице о Господѣ здравьствуй.
И так — о Господе здравствуй.