Понеже убо мнози изъначала отъ отець начаша чинити повѣсти преже бывшихъ отець, имьже ти сожителствоваша и отъ нихъ слышаша, инаа же сами видѣша и слышаша, странствующе по монастыремъ, и по лаврамъ, и по пустынямъ, — бывающаа чюдеса отъ Бога и святыхъ его, уже отшедшихъ къ нему, инаа же отъ пребывающихъ еще въ мирѣ семъ, и не точию сами отъ сихъ ползовашася, но инѣмъ писаниемъ предаша въ древняа роды, не скрывше таланта, яко добрии строителие благодати Владычня,[1] яко да не забвена будутъ лѣты Божиа чюдеса и святыхъ его, — изволися и мнѣ послѣдовати преданию святыхъ отец,[2] предати писаниемъ сущимъ по насъ бывшаа преже отець нащихъ, елико они слышаша отъ сущихъ преже ихъ святых отець и елика въ ихъ лѣта быша, намъ исповѣдаша, такоже и въ наши лѣта бывшаа, еже отъ иныхъ слышахомъ и сами видѣхомъ, бывшаа во обители отца Пафнутиа[3] и ученика его отца Иосифа,[4] и елика отъ нихъ слышахомъ и отъ ученикъ ихъ, сущихъ въ ихъ обителехъ, понеже отецъ нашь Иосифъ по скончании отца своего Пафнутия прииде во свое отечество, на Волокъ Ламский,[5] и состави зъ Богомъ свой монастырь.
Поскольку многие монахи издавна сочиняли повести о древних святых, с которыми они вместе жили и от которых многое слышали, иное же сами видели и узнали, странствуя по монастырям, и по лаврам, и по пустыням, — чудеса, совершающиеся по воле Бога и его святых, умерших или пребывающих еще в этом мире, и не только сами из этого извлекали пользу, но и другим через написанное передавали то, что случилось в древности, не сокрыв таланта, как достойные строители благодати Владыки, чтобы не были забыты со временем Божьи чудеса и святых его, — захотелось и мне последовать святоотеческому преданию, описать для тех, кто будет после нас, свершившееся прежде наших отцов, как слышанное от ранее живших святых и в их времена случившееся, что они нам поведали, так и происшедшее в наше время, что мы от других узнали или сами видели, бывшее в обители отца Пафнутия и ученика его отца Иосифа, о чем слышали от них и от их учеников, живших в их монастырях, потому что отец наш Иосиф после кончины отца своего Пафнутия вернулся на родину, на Волок Ламский, и с Божьей помощью создал свой монастырь.
Волокъ же той бяше изъначала предѣлъ Великаго Новаграда.[6] Достоитъ же рещи и о Велицемъ Новѣграде, яко древний той бяше градъ. Во времяна святыхъ апостолъ еще не бѣ ту града, но живяху нарицаемии «словене», идѣже нынѣ Новъградъ. Святый же апостолъ Анъдрѣй восхотѣ ити въ Римъ,[7] и вниде во устие Днѣпрьское и по нему въ Понтъ-море,[8] и тако прииде въ Римъ. Словене же по отшествии его разыдошася по многимъ мѣстомъ. Инии же отъ нихъ седоша около езера великаго Ильмеря,[9] и создаша градъ, и нарекоша имя ему Новъградъ, и прозвашася «новогородци», и пребыша некрещени до великаго князя Владимера.[10]
Тот Волок изначально был владением Великого Новгорода. Следует сказать и о Великом Новгороде, ибо древним был тот город. Во времена святых апостолов города тут еще не было, но там, где ныне Новгород, жили люди, которых называли «славянами». Святой же апостол Андрей захотел пойти в Рим, и проплыл в устье Днепра, а по нему в Понтийское море, и так прибыл в Рим. Славяне же после его ухода расселились по многим местам. Некоторые из них стали жить около большого озера Ильменя, и построили город, и назвали его Новгород, и стали называться «новгородцами», и были некрещенными до великого князя Владимира.
Волокъ же Ламьский — предѣлъ того града, и подъ областию архиепископа того града и до сего времени.[11] Тако древний бяше градъ той. Бѣ же первие на брезе Ламы-рекы, и той нынѣ нарицаетьца «Старый Волокъ»,[12] великаго же князя Владимера, крестившаго всю Рускую землю. По преставлении же его великий Ярославъ,[13] сынъ его, проязду творя по градомъ рускымъ, прииде на Старый Волокъ. И прошедъ его два поприща,[14] и ста шатры на горѣ близъ рѣчкы, иже впаде в Ламу, в полудни починути. И явися ему во снѣ мужъ старъ, и показа ему перъстомъ на другой странѣ рекы, глаголя: «На семъ мѣстѣ заложи градъ Волокъ и люди приведи оттулева». И близъ показа гору, и глагола ему: «А на сей горѣ постави церковь Воздвижение Честнаго Креста Христова и сотвори монастырь.[15] А на нейже почиваеши горѣ сотвори церковь во имя святаго пророка Ильи и такоже сотвори монастырь».[16] Вопроси же его: «Господи, ты кто еси?» Онъ же рече: «Азъ есмь боговидець пророкъ Илья»,[17] — и, си рекъ, невидимъ бысть. Възбнувъ же благочестивый великий князь Ярославъ и сотвори вся, елика повелѣ ему святый пророкъ Илья. И градъ сотвори Волокъ идѣже и донынѣ стоить, и оба монастыря на показаныхъ ему горахъ, и внутрь града соборную церковь Воскресение Господа нашего Исуса Христа.[18] И дасть свещеникомъ и обоимъ монастыремъ во окормъление тамгу со всего: и помѣрно, и явку з животины, и пятно;[19] и дастъ имъ грамоты вѣчныя, и печати златыя приложи, ихже мы самовидци быхомъ и прочтохомъ. И пребыша до князя Бориса Васильевича[20] лѣтъ мало не съ пятьсотъ; и той взятъ ихъ, не вѣмъ, с которою мыслию, к себѣ въ казну, а имъ дастъ свои грамоты (или паче хотя соблюсти ихъ, но не соблюде). Преставлешуся ему, и изгибоша у него в казне, и погуби паметь прародителей своихъ.
Волок Ламский — владение того города, и под властью новгородского архиепископа находится до нашего времени. Этот город является таким же древним. Первоначально он располагался на берегу Ламы-реки, ныне этот город великого князя Владимира, крестившего всю Русскую землю, называется «Старый Волок». После смерти Владимира великий Ярослав, его сын, объезжая русские города, пришел на Старый Волок. И, отойдя от него два поприща, поставил шатры на горе близ речки, что впадает в Ламу, чтобы отдохнуть в середине дня. И явился ему во сне старый человек, и указал перстом на другую сторону реки, говоря: «На том месте заложи город Волок и людей приведи оттуда». И показал на возвышенность рядом, и сказал ему: «А на этой горе поставь церковь Воздвижения Честного Креста Христова и создай монастырь. А на горе, на которой отдыхаешь, воздвигни церковь во имя святого пророка Ильи и также сотвори монастырь». Князь спросил его: «Господин, кто ты?» Он же ответил: «Я боговидец пророк Илья», — и, сказав это, стал невидим. Пробудившись, благочестивый великий князь Ярослав сделал все, что повелел ему святой пророк Илья. И построил город Волок там, где и доныне стоит, и оба монастыря на указанных ему горах, и внутри города соборную церковь Воскресения Господа нашего Иисуса Христа. И дал священникам и обоим монастырям на содержание тамгу со всего: и померное, и явку, и пятно; и дал им вечные грамоты, и печати золотые приложил, которые мы сами видели и читали. И хранились они до князя Бориса Васильевича почти пятьсот лет; и тот взял их, не знаю, с каким намерением, в свою казну, а им дал свои грамоты (возможно, хотел надежнее сохранить их, но не сумел). Когда он скончался, пропали у него в казне, и погубил память предков своих.
А якоже Великый Новградъ никогдаже не бысть взятъ от агарянъ, сице и предѣлъ его Волокъ.[21] Внегда по Божию попущению, грѣхъ ради нашихъ, безбожный агаряньскый царь Батый Росискую землю поплени и пожже, и поиде к Новому граду, и покры его Богъ и пречистая Богородица явлениемъ Михаила-архистратига,[22] иже возбрани ему ити на него. Онъ же поиде на литовьскыя грады, и прииде къ Киеву, и видѣ у каменыя церкви надъ дверьми написанъ великый Михаилъ-архаангелъ, и глагола княземъ своимъ, показуя перъстомъ: «Сей ми възбрани поити на Великий Новъгородъ».
Как Великий Новгород никогда не был завоеван кочевниками, так и удел его Волок. Когда Божьим попущением, ради наших грехов, безбожный агарянский царь Батый Российскую землю взял в плен и пожег, то он пошел к Новгороду, который Бог и пречистая Богородица защитили явлением архистратига Михаила, запретившего ему идти на Новгород. Батый пошел на литовские города, и пришел к Киеву, и увидел написанный над дверями каменной церкви образ великого архангела Михаила, и сказал своим князьям, указывая на него перстом: «Этот мне запретил идти на Великий Новгород».
Сиа исповѣда ученикомъ своимъ отець Пафнутие, слышавъ от тѣхъ, иже постави Батый властели по русскимъ градомъ (иже «баскаки» нарицаетъ тѣхъ языка рѣчь), и отъ дѣда своего Мартина слыша,[23] иже и той бяше баскакъ въ граде Боровъсцѣ. Егда же убиенъ бысть безбожный Батый секирою богоданною и на конѣ, отъ Бога посланнѣмъ, отъ угорьскаго краля Владислава, егоже крести святый Сава Сербьский[24] от латыньскыя въ православную вѣру, и тогда вси держатели Русскиа земли избивати повелѣша Батыевы властели, поставленыя по градомъ, аще который не крестится. И мнози отъ нихъ крестишася. Тогда и отца Пафнутиа дѣдъ крестися и нареченъ бысть Мартинъ.
Все это поведал своим ученикам отец Пафнутий, услышав от тех, кого поставил Батый властителями по русским городам («баскаками» называли их на языке врагов), и от своего деда Мартына, который был баскаком в городе Боровске. Когда же безбожный Батый был убит секирою, данной Богом, венгерским королем Владиславом, которого крестил святой Савва Сербский из католической в православную веру, на коне, посланном от Бога, тогда все правители Русской земли приказали убивать поставленных по городам властителей Батыя, если они не примут крещения. И многие из них крестились. Тогда и отца Пафнутия дед крестился и был наречен Мартыном.
Изволих же писаниемь предати о жительстве отца Пафнутиа, якоже преди рѣхъ, елика отъ него слышахомъ и отъ ученикъ его, бывшая въ его обители и индѣ, еже онъ исповѣда ученикомъ своимъ; такоже и ученика его, отца Иосифа, надгробными словесы почтохомъ и мало объявихомъ о жительствѣ его:[25] кто и откуду бѣ, — еже отъ него слышахомъ и сами видѣхомъ въ его обители и инъдѣ, елика онъ намь исповѣда, и сиа такоже поставихомъ в рядъ. Сиа же пишемъ, не яко они требоваху таковая, но мы, прочитающе сиа, тщимся подражати житие ихъ, — сего ради послѣдующе древнему преданию, занеже въ патерицѣхъ не точию великихъ и знаменоносныхъ отець житиа, и чюдеса, и словеса, и поучениа писаху, но и елици не постигоша въ соверъшение таково, но по силе подвизашася, поелику возможно, такоже и тѣхъ житиа, словеса писанию предаваху. О нихъ же пишетъ: овъ убо уподобися солнцу, овъ же лунѣ, инии же велицей звѣздѣ, инии же малымъ звѣздамъ, — а вси на небеси житие имутъ. И якоже у земныхъ царей велиции ихъ, яко друзи, велико дръзновение имутъ и вся, елико хотятъ, могут творити, и помагати молящимся имъ, а елици мнѣе тѣхъ, имутъ же, но не тако, а инии воини малымъ златицамъ, аще и не имутъ такова деръзновениа, но себе точию ползоваша, но обаче пребываютъ въ царстей полате, — сице есть разумѣти и о святыхъ. Якоже апостоли други и братию нарече, и якоже мученици и знаменоснии отци — сии вси могутъ помагати молящимся имъ, симъ всѣмъ святии отци во все лѣто кануны и празники сотвориша и доволно узакониша Христовѣ церкви; инѣхъ же великихъ и знаменоносныхъ отець оставиша, якоже Великого Паисия, Иоанна Колова, и Аполония, и Марка, и Макариа Александрийскаго,[26] и инѣхъ множество бесчисленое, съ нимиже всѣмъ вкупѣ празновати предаша, малымъ и великимъ, въ недѣлю по Пятдесятницы,[27] а житиа и чюдеса въ патерицѣхъ писати.
Я же захотел написать о жизни отца Пафнутия, как сообщал выше, все, что от него слышал и от его учеников, бывшее в его монастыре и в других, о чем он поведал своим последователям; а также о жизни ученика его, отца Иосифа, которого мы почтили «Надгробным словом» и о жизни которого кратко рассказали: кто и откуда был, — что от него узнали и сами видели в его монастыре и других, все, что он нам поведал, мы также изложили по порядку. Пишем же мы об этом не потому, что святые отцы этого требовали, но для того, чтобы мы, читая, старались подражать их житию, — поэтому следуем древнему преданию, так как в патериках не только великих и чудотворных отцов жития, и чудеса, и слова, и поучения написаны, но и тех, что не достигли такого совершенства, но по силе возможностей подвиги творили, и тех тоже жития и слова описаны. О них пишется: один уподобился солнцу, другой луне, иной же большой звезде, некоторые малым звездам, — но все пребывают на небе. Как у земных царей знатные люди, подобно друзьям, большую свободу имеют и могут совершать все, что хотят, и помогать просящим у них, а которые менее знатны, обладают властью, но не такой, а иные воины подобны малым золотым монетам, если и не имеют власти над людьми, то для себя извлекают пользу, но тоже пребывают в царской палате, — так же надо разуметь и о святых. Как апостолы, названные Господом друзьями и братьями, как мученики и чудотворцы — все эти святые могут помогать молящимся, всем им святые отцы на весь год создали каноны и праздники и, как должно, узаконили в Христовой церкви; иных же великих и чудотворных отцов оставили, таких как Паисий Великий, Иоанн Колов, и Аполлоний, и Марк, и Макарий Александрийский, и бесчисленное множество других, которым завещано вместе праздновать, малым и великим, в воскресенье по Пятидесятнице, а жития и чудеса их писать в патериках.
Нынѣ же постигохомъ на послѣдняя лѣта и не можемъ приходити въ мѣру великихъ и соборныхъ отець, но, якоже рекоша святии отци, яко въ послѣдняя лѣта и не можемъ приходити въ мѣру великихъ и соборныхъ отець, но, якоже рекоша святии отци, яко въ послѣдня времена мнозѣми скорбми и бѣдами спасутся и будутъ не менши первыхъ,[28] — сего ради изволихъ по силѣ трудившихся писаниемъ изложити въ патерицѣ, по отеческому преданию: перьвѣе о отци Пафнутии и о ученицѣхъ его, и елика отъ него они слышаша; потомъ же и о отцѣ Иосифѣ, и о ученицѣхъ его, и елика отъ него слышахомъ и сами видѣхомъ, такоже, во инѣхъ монастырехъ пребывая, елико слышахъ и самъ видѣхъ, и елика отъ сущихъ въ мирѣ слышахъ. Подщахся писанию предати таковая, елика отъ древнихъ святыхъ бываемая и отъ сущихъ въ нашей земли святыхъ, глаголющихъ ради и неправе мудръствующихъ, яко въ нынѣшняя времена такова знамения не бываютъ:[29] сиа глаголюще, хотяще и на преже сущая знамениа ложь положити, не вѣдуще, яко и нынѣ той же Богъ, самъ и святыми своими, и до скончяния вѣка творитъ чюдеса. Мы же, възбраняюще таковое зломудрие, подщахомся писанию предати бывшая точию въ лѣта наша, послѣдующе древнему преданию отеческому, въ славу Богу и святыхъ его. Иматъ же предидущее речение сице.
Ныне же мы дошли до последних дней и не можем сравниться с великими и соборными старцами, но, как говорили святые, те, что в последние времена будут спасаться многими скорбями и бедами, будут не меньше первых, — ради этого изволил я написать в патерике, по старинному преданию, о тех, кто по силе возможностей совершал подвиг трудничества: сначала об отце Пафнутии и его учениках, и что от него слышали; затем об отце Иосифе и его последователях, и что от него узнали и сами видели, также все, что поведали мне миряне. Постарался я описать, что от древних святых бывало и от живущих в нашей земле святых, ради неправедно говорящих и думающих, что в нынешние времена таких знамений не бывает: утверждающие это хотят и ранее совершившиеся знамения подвергнуть сомнению, не ведая, что и сейчас тот же Бог, сам и святыми своими, до конца мира творит чудеса. Мы же, предостерегая от такого зломудрия, постарались описать то, что действительно было в наше время, последуя древнему отеческому преданию, во славу Бога и его святых. Сначала скажем следующее.
Рече старець Иосифъ: «Якоже инокъ, пребываяй въ кѣлии своей, и прилежа рукодѣлию, и молитвѣ, и чтению, и себѣ внимая, отъ облегчениа совести, отъ слезъ иматъ утѣшение, — начальствуяй же братии едино иматъ утешение, аще видитъ своя чада по Бозѣ живуща, по божественому апостолу: “Болше сеа радости не имамь, да вижу моя чада во истиннѣ ходяща”».[30] Рече паки: «Истинное сродство се есть, еже подобитися добродѣтелию сродному и Богови угодная творити, ему спострадати во всемъ». Рече паки: «Достоитъ иноку, въ общемъ житии живущу, едино брашно оставляти и глаголати: “Сие часть Христа моего”». Рече паки: «Аще который братъ совершитъ довлѣяся трапезною пищею, отъ сего не осуженъ будеть, яко съ благословениемъ предлагаема суть. Горе же тайно ядущему, по писанию Григориа Двоеслова, и вещи, и сребреникы особно имущему».[31] Рече паки: «Се есть милостыня обще живущимъ, еже пострадати другъ другу, и претерпѣти смутившемуся на нь брату, и не воздати зла за зло».[32]
Говорил старец Иосиф: «Как монах, пребывающий в своей келье, прилежно занимаясь рукоделием, и молитвой, и чтением, и углубляясь в свой внутренний мир, принимает утешение от облегчения совести и слез, так и начальствующий над братией одно имеет утешение, если находит своих духовных детей живущими по заповедям Бога, по божественному апостолу “Не имею большей радости, чем видеть своих детей пребывающими в истине”». Сказал также: «Истинное родство есть, если, уподобившись добродетелями ближнему, творишь богоугодные дела, разделяя все его страдания». Сказал еще: «Следует иноку, пребывающему в общежительном монастыре, часть пищи оставлять и говорить: “Это часть Христа моего”». Изрек и другое: «Если монах удовлетворяется трапезной пищей, не будет за это осужден, так как она дается с благословением. Горе же тайно вкушающему, по утверждению Григория Двоеслова, и вещи, и деньги имеющему в личном пользовании». Сказал и это: «Милостыня обще живущим, если они пострадают друг от друга, и претерпят от обидевшегося на него брата, и не воздадут злом за зло».
Повѣда намъ отець Иосифъ: «Приидоша ко мнѣ два человѣка, оба мирянина, житие имуще по Бозѣ, оба мнѣ дѣти духовныя, и оба тезоименита Божиа дара; Феодосие-живописець и ученикъ его Феодоръ,[33] во иноцехъ тезоименитъ ему, иже по имени и житие свое управиша, свѣтилници дѣвьствении отъ младеньства стяжаша. Пишетъ бо и сие: “Безъ Божиа дарованиа не мощно исправити, огнь бо есть дѣвьство”. И не се точию стяжаша по буимъ дѣвамъ, но повсегда, якоже мудрии, масло куповаху,[34] раздавающе имѣние свое и до скончяниа, яко да не угаснутъ свѣтилници ихъ: огнь бо есть дѣвьство, масло же — милостыни. Сиа рекохъ о нихъ, хотя показати, яко истинно глаголющимъ имъ и кромѣ лукавыя лжи, и яко отъ нихъ слышахъ таковое чюдо страшное.
Поведал нам отец Иосиф: «Пришли ко мне два человека, оба мирянина, по-божески живущие, оба мне дети духовные, имена обоих означают “Божий дар”: Феодосий-живописец и ученик его Феодор, который в иночестве носил имя учителя, — оба они по имени и жизнь свою построили, от младенчества обрели светильники девственности. Пишется ведь так: “Без Божьей благодати этого не совершить, не обрести путь истинный, ибо девственность есть огонь”. Они же не только его стяжали, как неразумные девы, но постоянно, подобно мудрым, покупали масло, до полного истощения раздавая свое имение, чтобы не угасли их светильники, ибо огонь — девственность, масло же — милостыня. Это сказал я о них, желая показать, что говорили они истину, а не коварную ложь, ибо от них я слышал такое страшное чудо.
Якоже первѣе рѣхъ, сии приидоша ко мнѣ. Бѣ же тогда обыскъ от державныхъ государей Русскиа земля на безбожныя еретики.[35] Приведоша нѣкоего человѣка, егоже и азъ знаахъ и имя свѣмъ, но не пишу, недостоинъ бо есть именованиа, по Господню слову. Онъ же, хотя утаитися, нача глаголати: “Яко нѣкогда, — рече, — стояхъ въ церкви и размышляа, елико слыщахъ отъ мудрствущихъ еретическая, и глаголахъ въ себѣ: «Аще бы сие истинно было, еже они мудрствуютъ, како святии апостоли, еже проповѣдаша, за то и крови своя излияша, тако же и мученици, и колико святителей мудрыхъ и чюдотвор-цевъ быша — вси едино мудръствоваша?» Паки же наченшу ми еретическая размышляти, и се напрасно изыде огнь ото олтаря, восхотѣ попалити мя. Азъ же падохъ ниць, моляся, и оттоле совершенно оставихъ размышление еретическое”. Сие же рече не истинно, но хотя избыти пришедшая на нь бѣды, еже потомъ явлено будетъ. Они же яша ему вѣру и пустиша его.
Как говорил я выше, эти люди пришли ко мне. Был же тогда розыск от державных государей Русской земли на безбожных еретиков. Привели некоего человека, которого и я знал, и имя его мне известно, но не пишу, так как, по слову Господа, не достоин он упоминания. Он же, желая скрыть истину, начал рассказывать: “Однажды стоял я в церкви и размышлял о том, что слышал от проявляющих ложную мудрость еретиков, и подумал: «Если бы верно было их учение, то как святые апостолы, которые проповедовали христианство и за то кровь свою проливали, так же и мученики, и сколько святителей мудрых и чудотворцев было — все одинаково рассуждали?» Опять начал я размышлять как еретик, и неожиданно исходящий от алтаря огонь хотел опалить меня. Я же упал ниц, молился и с тех пор полностью отказался от еретических мыслей”. Это же говорил не истинно, а желая избежать надвигающегося наказания, как потом станет известно. Они же поверили ему и отпустили.
По времени же и въ попы поставленъ бысть. И служивъ литургию, прииде в домъ свой, и потырь имѣя в руку своею.[36] Пещи тогда горящи, а подружие его стоя, брашно варяше. Он же, волиа ис потыря въ огнь пещный, отъиде. Подружие же его возрѣ въ пещь и видѣ во огни отрочя мало.[37] И гласъ отъ него изыде, глаголя: “Ты меня здѣ огню предаде, а азъ тебе тамо вѣчному огню предамъ”. Абие отверзеся покровъ у избы, и жена зрить: прилетѣли двѣ птицы велики и, взяша отрочя ис пещи, полетѣша на небо. (Ей ся видѣли птицы, ано то ангели). И покровъ изьбный по обычею сталъ. Она же во страсѣ бывши, и не повѣда никомуже. Имяше же нѣкую знаему жену, иже часто к ней прихожаше, живущу близъ дому того мужа, иже ми сказа. И яко обычна ей сущи и вѣрна, повѣда ей, еже сотвори мужь ея попъ и како видѣ отроча во огни и гласъ отъ него слыша. Слышавши же, и та страхомъ одержима бѣ, исповѣда мужу своему. Мужъ же еа знаемъ бѣ тому, еже мнѣ сказа, исповѣда ему, еже слыша отъ жены своеа. Онъ же намъ исповѣда».
Со временем он был поставлен в священники. И, отслужив литургию, пришел в дом свой, держа в руках потир. Печь тогда топилась, а жена его, стоя рядом, готовила пищу. Он же, вылив содержимое потира в огонь печи, отошел. Жена же его посмотрела в печь и увидела в огне малое дитя. И послышался голос его: “Ты меня здесь огню предал, а я тебя там вечному огню предам”. Тотчас разверзлась кровля избы, и жена видит: прилетели две большие птицы и, взяв отрока из печи, полетели на небо. (Ей привиделись птицы, но то были ангелы). И кровля избы встала на свое место. Она же, испугавшись, никому не рассказала об этом. У нее была одна знакомая женщина, которая часто к ней приходила и которая жила рядом с домом того человека, что мне об этом поведал. И так как была ей близка и пользовалась доверием, то рассказала ей женщина, что сотворил ее муж-поп и как видела дитя в огне и голосу его внимала. Услышав это, та женщина, объятая страхом, призналась мужу своему. Муж же ее был знаком тому, кто мне рассказал, и сообщил он ему, что слышал от своей жены. Он же нам поведал».
Мы же прославихомъ Бога, творящаго преславная, и отъ сего разумѣти есть, яко не точию православнии суще, недостойнѣ служаще и кресщающе, но и елици и ересь тайно имуще въ себѣ и страха людскаго ради творяще по преданию соборныя церкви, и мы, отъ нихъ кресщаеми, и исповѣдь къ нимъ творяще, и божественыя тайны отъ рукъ ихъ приемлюще, не поврежаемся ничимже, Богъ бо совершаетъ своя таинъства Святымъ Духомъ и служением ангильскимъ. Якоже мнози отъ святыхъ свидѣтельствоваша, развѣ точию явлении еретици и не по преданию церковному творяще — отъ сихъ удалятися и дружбы не творити съ ними, но бѣгати отъ нихъ, яко отъ враговъ истиннѣ. Богу нашему слава!
Мы же прославили Бога, творящего преславные чудеса, и с тех пор поняли, что не только православные, недостойно служащие и крестящие, но и которые являются тайными еретиками и из страха человеческого совершают службы по правилам соборной церкви, и мы от них получаем крещение, и исповедуемся у них, и божественные тайны от них принимаем, и эти ничем не вредят нам, ибо Бог совершает свои таинства Святым Духом и служением ангельским. Как многие святые свидетельствовали, разве только от отъявленных еретиков и совершающих службы не по церковному правилу — от этих надо удаляться, и дружбы с ними не поддерживать, и избегать их, как врагов истины. Богу нашему слава!
Повѣда намъ отець Васиянъ,[38] братъ отца Иосифа, бывый потомъ архиепископъ Ростову. «Стоящу ми, — рече, — на Москвѣ въ соборной церкви преславныя Владычица нашея Богородица честнаго еа Успениа,[39] видѣхъ нѣкоего человѣка-поселянина, молящася прилѣжно великому мученику Христову Никите[40] и пытающу, гдѣ есть написанъ образъ его. Азъ же, искусенъ сый въ таковыхъ, видѣхъ вѣру человѣка и необычное моление его, приступивъ, въпросихъ его вину таковаго молениа. Онъ же рече: “Господине отче, азъ много время болѣзнию одержимъ и всегда молящуся и призывающу ми великаго мученика Никиту. И лежащу ми на одрѣ, окно же открыто бѣ надъ главою моею, и вси сущии со мною въ храминѣ крѣпко спяху, — единъ же азъ болѣзни ради не могий спати. Много же нудимъ быхъ отъ своихъ, еже призвати чародѣа въ домъ свой. Азъ же никакоже восхотѣхъ, но всегда моляхся великому мученику Никите. Въ нощи жъ той слышахъ, яко врата дому моего отверзошася. Въздвигъ же очи, видѣхъ: и се мужъ свѣтелъ, язде на конѣ, приближися ко окну, иже открыто надъ главою моею, и рече ми: «Въстани и изыди ко мнѣ!» Азъ же рѣхъ: «Не могу, господи». Онъ же паки глагола ми: «Востани!» Азъ же двигся, и обрѣтохъ себе здрава, и изыдохъ исъ храмины, никомуже слышавшу, и поклонихся ему до земля.
Поведал нам отец Вассиан, брат отца Иосифа, бывший потом архиепископом Ростовским. «Когда стоял я, — говорил, — в московском соборе честного Успения преславной владычицы нашей Богородицы, видел некоего крестьянина, который прилежно молился великому мученику Христову Никите и выяснял, где его икона. Я же, сведущий в этих делах, видя веру человека и необычную его молитву, подойдя, стал выяснять причину такой просьбы. Он же отвечал: “Отец мой и господин, я долгое время страдал от болезни и всегда молился и призывал на помощь великого мученика Никиту. Все бывшие со мной в доме крепко спали, один я, лежа на постели у открытого окна, не мог из-за боли уснуть. Много раз понуждали меня родные позвать в дом чародея. Я же никак не хотел и молился всегда великому мученику Никите. Ночью же той я услышал, что ворота моего дома отворились. Подняв глаза, я увидел: муж светлый, сидя на коне, приблизился к окну, которое было открыто над моей головой, и сказал мне: «Встань и выйди ко мне!» Я же ответил: «Не могу, господин». Он же вновь сказал мне: «Встань!» Я пошевелился, и почувствовал себя здоровым, и вышел из дома так, что никто не услышал, и поклонился ему до земли.
И въставающу ми видѣхъ человѣка черна зѣло, мечь огненъ въ руку его, — на конѣ борзо, яко птица, прилѣтѣ и восхотѣ мене посѣщи. Свѣтлый же онъ мужъ възбрани ему, глаголя: «Не сего, но онъсицу и онъсицу во оной веси», — имя ей нарекъ, такоже и человѣкомъ имена, иже къ чародѣемъ ходиша. Онъ же пакы борзо, якоже птица, отлѣтѣ. Азъ же вопросихъ свѣтлаго того мужа: «Господи, ты кто еси?» Онъ же рече ми: «Азъ есмь Христовъ мученикъ Никита и посланъ отъ Него исцѣлити тебе сего ради, яко не введе чародѣе въ домъ свой, но на Бога упование свое положи и мене призываше, еже помощи тебѣ. И дасть ти Богъ еще приложение животу двадесять и пять лѣтъ». И сиа рекъ, изыде ото очию моею, яздя на кони тѣми же враты дому моего. Азъ же поклонихся ему, и ктому невидимъ бысть. И се уже, господине отче, пять лѣтъ, отнелиже сиа быша.
А когда я вставал, видел очень черного человека с огненным мечом в руке; он прилетел на коне быстро, как птица, и хотел меня зарубить. Светлый же тот муж запретил ему, говоря: «Не этого, а такого-то и такого-то в том селении», — и название его сказал, также и имена людей, которые ходили к чародеям. Черный человек вновь быстро, как птица, улетел. Я же спросил светлого того мужа: «Господин, кто ты?» Он же отвечал мне: «Я Христов мученик Никита и от Него послан исцелить тебя за то, что в свой дом не ввел ты чародеев, но на Бога надеялся и меня призывал, чтобы помог тебе. И даст тебе Бог жизни еще двадцать пять лет». И это сказав, скрылся из глаз, выехав на коне из моего дома теми же воротами. Я поклонился ему, и затем он невидим стал. И уже, отец и господин, прошло пять лет, как случилось это.
Азъ же наутрие всѣмъ, иже въ дому моемъ, сказахъ. Они же, яко послуха имуще мое здравие, удивишася зѣло и прославиша Бога и святаго страдалца его Никиту. Азъ же наутриа послахъ въ реченныя веси, и обрѣтоша, яко въ ту нощь тѣ человѣци умроша, ихже великий мученикъ повелѣ черному оному посѣщи, иже къ волхвомъ ходиша. И множае прославихомъ Бога, яко избави насъ отъ таковыя бѣды и смерти”. Богу нашему слава!»
Утром я рассказал об этом всем, кто был в моем доме. Они же, видя доказательство сказанному в моем здоровье, очень удивились и прославили Бога и святого мученика его Никиту. Я же наутро послал в названное селение, и обнаружили, что в ту ночь умерли люди, которых великий мученик повелел черному человеку убить, те, что ходили к волхвам. И мы еще больше прославили Бога, что избавил нас от такой беды и смерти”. Богу нашему слава!»
Повѣдаю вамъ ину повѣсть, яже бысть во Иосифовѣ манастыри. Якоже бо въ богатьстве пребывая, аще добрѣ устроитъ его, спасение обрѣтаеть, сице и въ нищетѣ, аще со благодарениемъ терпитъ, — якоже Избавитель нашъ во Евангелии поминаетъ Лазаря нищего, яко благодарна и терпѣлива, — и по скончянии отнесену ему быти ангелы на лоно Авраамле.[41] Подобно сему бысть и въ наша лѣта. Нѣкый человѣкъ, именемъ Илиа, не зело отъ славныхъ, но имяше малу весь; человѣци же злии отняша ея у него, и сего ради живяше въ нищетѣ, не имый отъ чего приобрѣтати дневную пищю, но въ малѣй убозѣй храминѣ живяше съ подружиемъ своимъ, и та не его сущи — у нѣкоего христолюбца испросилъ. И пребываша въ послѣдней нищетѣ, терпя со благодарениемъ и молчаниемъ, повсегда ходя на церковное пѣние; и, приходя въ Иосифовъ манастырь, малу потребу приимаше повелѣниемъ его.
Поведаю вам другую повесть, что произошло в Иосифовом монастыре. Подобно тому как пребывающий в богатстве, если по-доброму распорядится им, спасение обретет, так и находящийся в нищете, если с благодарностью терпит, — как Избавитель наш в Евангелии упоминает Лазаря нищего, благодарного и терпеливого, — быть ему после кончины отнесенным ангелами на лоно Авраамово. Подобное случилось и в наше время. Некий человек, по имени Илья, был не очень знатного рода, но имел небольшую деревню; злые люди отняли ее у него, и поэтому жил он в нищете, не имея возможности приобрести необходимую пищу, в убогой избушке жил со своей женой, и то не в своей — у некоего христолюбца выпросил. И пребывал в крайней нищете, терпя с благодарением и молчанием, никогда не пропускал церковной службы; и, приходя в Иосифов монастырь, немногое, что требовалось ему, брал по повелению игумена.
По нѣкоемъ же врмени разболѣся сухотною,[42] и до кончины пребысть со умомъ и съ языкомъ. Братъ же у него, старець, вземъ его, постриже во Иосифовѣ манастыри и служаше ему до кончины. Егда же прииде часъ, уму его еще утвержену сущу и языку, предстоящу старцу со инымъ инокомъ, болный же инокъ Илинархъ (тако бо преименованъ бысть по иноцѣхъ) весело и со всею тихостию рече: «Во се Михаилъ-архангелъ», — и мало потомъ рече: «И Гаврилъ». Братъ же его, предстоя ему, воздохнувъ, рече: «Что то паки дасть Богь?» Онъ же, слышавъ, рече: «Богъ у мене». И тако предасть духъ.
Спустя некоторое время разболелся сухоткою, но до кончины пребывал в уме, и не терял дара речи. Брат его, монах, взяв больного, постриг в Иосифовом монастыре и ухаживал за ним до смерти. Когда же пришел час кончины, а его ум и речь еще были тверды, присутствующим при этом старцу и другим монахам больной Илинарх (так называли его в иноках) радостно и со смирением сказал: «А вот архангел Михаил», — и немного спустя промолвил: «И Гавриил». Брат же его, стоя перед ним, вздохнул и сказал: «Что-то еще даст Бог?» Он же, услышав, ответил: «Бог со мной». И так скончался.
Чюдно поистинѣ, како отверзъшимся тому мысленымъ очемъ и позна святыа архаангелы, ихже николиже видѣлъ. Отъ сего яве есть: аще бо во плоти достоинъ есть видѣти и познати, колми паче, отрѣшився отъ соуза плотскаго, можетъ познати не точию святыя ангелы, но и вся святыя. И отъ сего яве есь: аще и женатъ бѣ, но въ дѣвстве пребываху, яко братия его многи дѣти имяху, толико же пожиша съ женами, — и сего ради сей сподобися. Тако бысть отъ Бога, ему же слава нынѣ, и присно, и во вѣкы вѣкомъ.
Поистине удивительно, как открылись у него мысленные очи и познал он святых архангелов, которых никогда не видел. Из этого явствует: если человек во плоти был удостоен видеть и разуметь, тем более, отрешившись от плотских уз, может узнать не только святых ангелов, но и всех святых. И из этого следует: хотя он и женат был, но пребывал в невинности, ибо братья его имели много детей, столько же прожив с женами, — вот почему Илинарх был удостоен этого видения. Так было от Бога, ему же слава ныне, и присно, и во веки веков.
Во обители старца Иосифа нѣкий человѣкъ, отъ славныхъ родомъ, именемъ Елевферие Волынский именуемъ,[43] прииде къ старцу Иосифу, и приятъ ангелский образъ въ его манастыри, и нареченъ быстъ Евфимие. Сей въ толико умиление и слезы прииде, яко не точию въ келии, но и въ церковномъ правилѣ молитву Исусову[44] со вниманиемъ глаголаше и безпрестани плакаше; и въ келии ничесоже ино не дѣлаше, точию слезамъ прилѣжа и колѣнопреклонению; и никомуже бесѣдоваше; на всякой литургии у старца Иосифа прощение приимаше въ помыслѣхъ.
В обители старца Иосифа был некий человек из знатного рода по имени Елевферий Волынский, он пришел к старцу Иосифу, и стал монахом его монастыря, и был назван Евфимием. Этот монах приходил в такое умиление и слезы, что не только в келье, но и во время церковной службы молитву Иисусову читал сосредоточенно и плакал беспрестанно; и в келье ничего другого не делал, только слезно плакал и преклонял колени; и ни с кем не разговаривал; и на каждой литургии каялся в греховных помыслах, и получал у старца Иосифа прощение.
Нѣкогда стоящу ему на литургии, молящуся и плачющу, внезаапу ото олтаря облиста его свѣтъ неизречененъ; онъ же страхомъ великымъ обьятъ бысть и помале приступи клиросу, исповѣда старцу Иосифу сияние свѣта того. Старець же рече ему: «Не внимай тому, но точию молитвѣ и слезамъ». По видѣнии же томъ инокъ Евфимие положи на ся иноческый великий образъ и причястився животворящаго тѣла и честныя крови Христа, Бога нашего.
Однажды, когда он стоял на литургии, молясь и плача, внезапно от алтаря его озарил несказанный свет; он же был охвачен великим страхом и спустя некоторое время приблизился к клиросу и поведал старцу Иосифу о сиянии света. Старец же сказал ему: «Не внимай этому, думай только о молитве и слезах». После этого видения инок Евфимий принял схиму и причастился животворящего тела и честной крови Христа, Бога нашего.
И во единъ ото дний не пришедшу ему на утренее словословие, пославъ отець, възбужающаго братию; онъ же, пришедъ со огнемь, обрѣте его лежаща на колѣнехъ предо образомъ Божиимъ и пречистыя Богородица, и четкы въ рукахъ держаща, и слезы на лице многи имуща — на колѣнопреклонении душу свою Богу предасть. Посланный же братъ, мнѣвъ его спяща, и хотѣ его возбудити, и обрѣте его отшедша ко Господу. Таковыя убо смерти Богь посылаетъ на готовыхъ, насъ устрашаа, неприготованныхъ, и на покаяние обращая, еже всегда помышляти безвѣстное нашествие смерти.
Когда в один из дней он не пришел на утреннее славословие, отец-игумен послал к нему монаха, который будил братию; он же, придя с огнем, нашел Евфимия, лежащего на коленях перед образом Божиим и пречистой Богородицы, держащего в руках четки, с заплаканным лицом — на коленопреклонении предал душу свою Богу. Посланный же брат, думая, что Евфимий спит, хотел его разбудить и обнаружил, что он мертв. Такую смерть Бог посылает готовым к ней, устрашая нас, неподготовленных, и на покаяние обращая, чтобы всегда помнили о неожиданном приходе смерти.
По скончании же его, по времени, намъ исповѣда старець Иосифъ о свѣте, иже осиа преже реченнаго инока Еуфимиа, и како възбрани ему не внимати таковыхъ. Мы же начахомъ разсужати таковаа на благая. Онъ же глагола намъ: «Аще и блага будетъ, но намъ ни на коюже ползу таковая, но отвращати и не приимати, да не вмѣсто пастыря волка приимемъ. Нѣкоему ото отець явися Сатана, и свѣтомъ неизреченымъ облиста, и глагола ему: “Азъ есмь Христосъ”. Онъ же смѣжи очи свои и глагола ему: “Азъ Христа не хощу здѣ видѣти”». Колми паче намъ, немощнымъ, и въ послѣднее сие время не искати таковыхъ, но послушание имѣти, и тружатися телеснѣ, и посту и молитвѣ по силѣ прилежати, и смирению, еже имѣти себе подо всѣми (сие бо есть покровъ всѣмъ добродѣтелемъ) и полагати начало.[45]
Спустя время после кончины его старец Иосиф рассказал нам о свете, осиявшем монаха Евфимия, о чем шла речь выше, и о том, как запретил ему обращать внимание на это. Мы же начали толковать случившееся как благое знамение. Он же сказал нам: «Если и благо будет, но нам не на пользу такое; от этого нужно отдаляться и не внимать ему, чтобы не принять вместо пастыря волка. Некоему из монахов явился Сатана, и несказанным светом осиял, и сказал ему: “Я Христос”. Он же закрыл свои глаза и ответил ему: “Я Христа не хочу здесь видеть”». Тем более нам, немощным, и перед концом света нельзя стремиться к такому, а надо иметь послушание, заниматься трудом, по силе возможностей прилежать посту и молитве, а также смирению, считая себя ниже всех, так как это главная из добродетелей, и держать начало.
Якоже у насъ инокъ Феогностъ, по мирьскому пореклу Скряба, иже положи начало житию своему сице: вмѣсто свиты отъ тѣла положи броня желѣзны да на всякъ день совершаше псалмы Давидовы, да пять каноновъ, да тысящу колѣнопреклонениа, да пять тысящь Исусовыхъ молитвъ. И не измѣни таковаго правила и до кончины своея, и по трехъ лѣтехъ отойде ко Господу. Якоже Епифание, иже бѣ отъ великихъ и славныхъ, отверьжеся мира въ юности и пребысть въ послушании. Якоже древний Досифее пять же точию лѣтъ со смирениемь въ нищетѣ работая всѣмъ, яко незлобивый агнець и голубь цѣлый, и по пяти лѣтъ отъиде къ Господу. И Давидъ юнный, иже седми лѣтъ престрада, якоже древний Иевъ: червемъ ногу его грызущимъ, глаголемымъ волосатикомъ,[46] и по вся нощи и спати ему не даяху, но со стенаниемъ гласъ испущаше и сущимъ съ нимъ не даваше почити. И въ той болѣзни скончася и отойде къ Господу. И инии мнози въ нашей обители со смирениемъ по силе подвизашася и послушаниемь; яко вещни суще, по Лѣствичникову слову, вещно и житие изволиша проходити.[47] И вси ти вѣруютъ Богу, яко спасение получиша.
Как у нас инок Феогност, по мирскому прозванию Скряба, который положил житию своему такое начало: вместо рубашки возложил на тело железные латы, и каждый день читал псалмы Давидовы да пять канонов, и совершал тысячу земных поклонов да пять тысяч Иисусовых молитв. И не изменил этого обычая до своей смерти, которая произошла через три года. Как Епифаний, который был богатым и знатным человеком, но в юности отрекся от мирского и пребывал в послушании. Как достигший глубокой старости Досифей, который только пять лет со смирением и в нищете служил всем, как незлобивый агнец и целомудренный голубь, а по прошествии пяти лет умер. И юный Давид, который семь лет страдал, как и древний Иов: черви, называемые волосатиками, грызли ему ногу и не давали все ночи спать, и бывшие с ним не могли уснуть от его стонов и крика. И в той болезни скончался и отошел к Господу. И иные многие в нашей обители со смирением и послушанием совершали посильные для них подвиги; будучи созданы по законам вещественной жизни, по словам Лествичника, прожили они жизнь по вещественным законам природы. И все веруют Богу, что спасение получили.
Повѣдаю же вамъ ино чюдо преславное, еже слышахъ ото отца Никандра, иже въ странахъ родившагося Литовьския земля и жительствовавшаго тамо. И въприхожение еже къ Угрѣ безбожнаго царя агарянскаго Ахмата[48] и той плененъ бысть нѣкоимъ отъ князей его, еще пребывая въ мирьскомъ образѣ, и понуженъ бысть отоврещися Господа нашего Исуса Христа. Множество же крестовъ на гойтане, еже взяша у християнъ злочестивии того слуги, и тѣхъ множество животворящихъ крестовъ повелѣ той безбожный князь давати ему (пещи тогда горящи въ храмине той), яко да вверзетъ ихъ во огнь, а другому слузѣ стояти с мечемъ надъ главою: аще не вверзетъ ихъ, да усечетъ его. Онъ же изволи паче умрети за Господа нашего Исуса Христа и глагола безбожному князю: «Мы симъ поклоняемся и лобзаемъ ихъ». Злочестивый же той повелѣ устрашити его посѣчениемъ, и рѣзати помалу по шии его, и давати ему кресты — да вверзетъ ихъ въ огнь. Онъ же не хотяше того сотворити. Безбожный же той повелѣ, вземъ за гойтанъ, тѣми кресты бити его безъ милости. Онъ же никакоже не послуша. И абие внезапу прииде страхъ на безбожнаго царя Ахмата, и побѣже. Тогда и той и князь побѣже. А его во единой срачице и босого повергоша на лединѣ, и великаго ради мраза перьсти ногамъ его отпадоша. И по отшествии безбожныхъ взяша его, елѣ жива, во градъ; бысть произволениемъ мученикъ и безъ крови вѣнечникъ.
Поведаю же вам другое чудо преславное, которое слышал от отца Никандра, что родился и жил в Литовской земле. Когда безбожный агарянский царь Ахмат пришел к Угре, Никандр, будучи еще мирянином, был пленен одним из князей Ахмата и принуждаем к отречению от Господа нашего Иисуса Христа. Повелел тот безбожный князь дать Никандру шнурок со множеством животворящих крестов, которые его злочестивые слуги отняли у христиан, чтобы бросил их в огонь (в том доме тогда топилась печь), а другому слуге повелел стоять с мечом, поднятым над головой пленника: если Никандр не ввергнет их в огонь, то отрубить ему голову. Никандр же предпочел лучше умереть за Господа нашего Иисуса Христа и сказал безбожному князю: «Мы крестам поклоняемся и целуем их». Злочестивый же князь повелел устрашить его смертью: резать понемногу шею Никандра и давать ему кресты, чтобы бросил их в огонь. Он же не хотел этого сотворить. Безбожный же князь повелел, взяв за шнурок, теми крестами бить Никандра без милости. Он же никак не подчинялся. И внезапно напал страх на безбожного царя Ахмата, и побежал он. Тогда и тот князь побежал. А Никандра в одной сорочке и босого бросили на льдине, и из-за сильного мороза пальцы на ногах его отмерзли. И после ухода безбожных взяли его, едва живого, в город; был он по своей воле мучеником и без крови принял этот венец.
Бѣ же благоразуменъ: аще и не навыче писаниа, но отъ слуха вся въ памяти имяше и разумѣвъ, коликихъ благъ сподоби его Богъ, яко не отвержеся Того и честнаго креста не вверже во огнь, но скорбяше зѣло, яко не скончяся мучениемъ за Христа. И сего ради изволи отврещися мира, и иде къ старцу Иосифу въ его монастырь, и бысть мнихъ. Ему же и азъ много время сожительствовахъ. И пребысть въ немъ лѣтъ 40 и 3, всякую добродѣтель исправи: нестяжание, и послушание, и молитву, и слезы; и до тридесяти лѣтъ пребысть болнымъ служа, не имый ни келиа своеа. Воздержание же толико исправи, яко и до самого конца, но всегда зъ братиею представленая, и та не вся приимаше, но повсегда приимаше, но брашно оставля, якоже старець Иосифъ глаголя: «Се есть, — рече, — часть Христа моего». Всѣхъ же добродѣтелей его невозможно въ мимотечении сказати; еже ему поспѣшествова Богъ исправити сего ради, яко не отвержеся имени его — великаго и честнаго креста не вверьже во огнь.
Был он благоразумным человеком: хотя и не научился писать, но со слуха все в памяти хранил и разумел, скольких благ сподобил его Бог, потому что не отрекся от Него и не бросил в огонь честного креста, только сильно печалился, что не умер мученической смертью за Христа. И поэтому пожелал отречься от мира, и пришел в монастырь к старцу Иосифу, и стал монахом. С ним и я долгое время жил. Никандр пребывал в монастыре 43 года, исполненный всякими добродетелями: нестяжанием, и послушанием, и молитвой, и слезами; около тридцати лет служил больным, не имея даже своей кельи. Воздержание такое творил, что всегда, до самой смерти, не все, принесенное братиею, принимал, а обычно принимаемую пищу оставлял, говоря, как старец Иосиф: «Это часть Христа моего». О всех его добродетелях нельзя сказать мимоходом; это ему Бог помог совершить за то, что Никандр не отрекся от него — не бросил в огонь великого и честного креста.
Сей ми исповѣда таковое преславное чюдо. «Еще ми, — рече, — въ мирѣ живущу, на краехъ земля Литовьскиа, бѣ же тамо церкви владычици нашеа Богородици, въ нейже многи чюдеса бываху преславною Богородицею. Едино же тебѣ повѣмъ.
Никандр поведал мне это преславное чудо. «Когда я, — говорил, — еще жил в миру, на окраине Литовской земли, там была церковь владычицы нашей Богородицы, в которой многие чудеса совершались преславною Богородицею. Об одном из них тебе расскажу.
Бѣ тамо нѣкая вдавица отъ благородныхъ, имѣа сына единочада, и тому въ воиньстве учинену сущу. Случи же ся ему, болѣвшу, скончатися. Его же по закону умершихъ скутавше, несоша къ той церкви, хотяще погребению предати его. И начинающимъ еже вложити его въ гробъ и землею посыпати, мати же его, безпрестани плачющи, и биющи въ перси, и власы терзающи, съ воплемъ крѣпкимъ моляше пречистую Богородицу и главою биющи о гробъ сына своего, глаголющи: “Дай ми, Владычице миру, жива сына моего, и разрѣши вдовьство и сиротство!” И на многь часъ плачющи горко, не дасть во гробъ вложити его, яко и инѣмь съ нею плакати. И егда подвигоша его, еже во гробъ вложити, вдовица же поверже себе на землю, горко плачющи. И абие подвижеся умерший. И, открывше, разрѣшиша его, якоже иногда Лазаря.[49] Онъ же абие воста здравъ, яко николиже болѣвъ. Сущии же ту возопиша: “Господи, помилуй!” — и со многимъ удивлениемъ и страхомъ со вдовицею и съ сыномъ ея прославляху преславную Богородицу на многъ часъ, сотворшую таковое страшное чюдо. И отъ того времени до вторыя смерти “Мертвымъ” нарицаху его.
Была там некая вдовица из знатных людей, имела единственного сына, который находился на военной службе. Случилось так, что он, заболев, умер. Его же, как принято делать с умершими, обрядили и понесли к той церкви, чтобы предать погребению. Как только хотели положить его во гроб и засыпать землей, мать, беспрестанно рыдая, и ударяя себя в грудь, и терзая волосы, с громким воплем стала молить пречистую Богородицу и биться головой о гроб сына своего, говоря: “Верни мне, Владычица мира, живого сына и разреши вдовство и сиротство!” И много времени плакала горько, не давая положить его во гроб, так что и другие с ней плакали. И когда подняли его, чтобы положить во гроб, вдова упала на землю, горько плача. И вдруг пришел в движение умерший. И, открыв, распеленали его, как некогда Лазаря. Он же тотчас встал здоровым, будто никогда не болел. Бывшие же тут воскликнули: “Господи, помилуй!” — и со многим удивлением и страхом со вдовицей и сыном ее долго прославляли преславную Богородицу, сотворившую такое страшное чудо. И с того времени до второй смерти “Мертвым” звали его.
Вопросиша же его, аще что видѣ отъ тамо сущихъ. Онъ же рече, яко: “Ничесоже не помню”. И отъ сего вѣдомо есть, яко и видѣвъ тамошняа, но забывъ, занеже до нынѣшняго умертвиа пребысть въ жизни сей до четыредесять лѣтъ и вся забывъ, елико въ тѣ лѣта быша. Но егда воскресе, якоже и второе родися: и тамошняя, и здѣ сущая — вся забывъ, по таковому образу, яко и намъ многажды случается во снѣ видѣти, возбнувъше же, вся забыти. Якоже о Лазарѣ писано есть, яко ничесоже не повѣда: или не оставленъ есть видѣти, или и видѣ, да не повелѣно есть ему повѣдати».
И спросили его, видел ли что там. А он отвечал: “Ничего не помню”. И стало ясно, что, если и видел он там бывшее, то забыл, потому что до нынешней смерти пробыл в этой жизни до сорока лет и все забыл, что в те годы было. Но когда воскрес, будто бы второй раз родился: и тамошнее, и здешнее — все забыл, подобно тому, как и нам часто случается во сне видеть, пробудившись же, все забыть. Как и о Лазаре писано, что ничего не поведал: или не позволено было видеть, или и видел, но не разрешено ему было рассказывать».
Есть же и ина смерть человѣкомъ: видимъ есть яко мертвъ, но душа его въ немъ есть, — и иже бываетъ молниею пораженымъ и громомъ. Яко Анастасие-царь пораженъ бысть громомъ,[50] его же въскорѣ затвориша во гробѣ, и потомъ оживе и нача восклицати во гробѣ, тако же и въ наша лѣта нѣкий юноша пораженъ бысть громомъ, его же въскорѣ погребоша, и глаголаху о немъ, яко вопи во гробѣ. Такоже елици и виномъ горющимъ опивахуся и умираху или ото угару умираху, сии по нѣколицехъ днехъ оживаху нѣции, занеже души ихъ еще въ нихъ быти и не совершенно умираху. И елици ото удара, или отъ болѣзни малы, или въскорѣ умираху — сихъ всѣхъ въскорѣ не подобаетъ погрѣбати, ниже на студени полагати: случаетъ бо ся нѣкимъ убо умирати, а души ихъ еще въ нихъ быти. Нѣкий мнихъ умеръ, и, нарядивше его, положиша въ гробници. И прииде понамарь взяти и нести его въ церковь, еже пѣти надъ нимъ, и обрѣте его погребалныя ризы свергьша съ себе и сѣдяща. И аще бы въскорѣ погребенъ былъ и во гробѣ ожилъ бы, и паки нужною смертию умерлъ бы. Но тогда лѣто бѣ, и сего ради и оживе; аще бы зима была, и онъ мразомъ умеръ бы. Сего ради, якоже рѣхъ, не подобаетъ въскорѣ погрѣбати, ниже на студени полагати.
Бывает и другая смерть людям: по виду как мертвый, но душа его в нем, — это бывает с пораженными молнией и громом. Как Анастасий-царь поражен был громом и вскоре положен во гроб, а потом ожил и начал кричать во гробе, так же и в наше время некий юноша поражен был громом, его же вскоре погребли, и говорили о нем, что кричал в гробу. Также и некоторые из тех, что вином горящим опивались или от угару умирали, после нескольких дней оживали, потому что души их еще в них были и они не совсем умерли. И если от удара, или от скоротечной болезни, или внезапно умерли — всех этих не следует вскоре хоронить, тем более в холодное место класть: случается с некоторыми, что уже умерли, но души их еще в них находятся. Некий монах умер, и, обрядив его, положили во гроб. И пришел пономарь взять и нести его в церковь, для того чтобы отпеть его, и нашел монаха снявшим с себя погребальные одежды и сидящим. И если бы вскоре похоронен был и во гробе ожил, то вновь жестокой смертью умер бы. Но тогда лето было, поэтому он остался в живых; если бы зима была, то умер бы он от мороза. Поэтому, как я уже говорил, не следует вскоре погребать, ни в холодное место тело класть.
Повѣмъ же и другое чюдо владычица нашея, преславныя Богородица, еже бысть во дни наша. Нѣкий человѣкъ отъ болярьска роду, именемъ Борисъ, порекломъ Обабуровъ,[51] пострижеся во иноческый чинъ и нареченъ бысть Пафнутие. И живяше въ манастыри старца Иосифа на Волоцѣ на Ламскомъ. Въ томъ градѣ манастырь есть дивический, церковь же въ немъ святыя и великиа мученици Варвары.[52] Въ томъ убо манастыри преже реченнаго старца сожительница пострижеся. Дщи же у нихъ бѣ мужеви съпряжена и помале бысть разслаблена и нема; ея же мати, вземши, постриже въ томъ же манастыри. И пребысть нема и разслаблена 5 лѣтъ, не могий ни рукою двигнути.
Поведаю и другое чудо владычицы нашей, преславной Богородицы, которое было в наше время. Некий человек из боярского рода, по имени Борис, по прозванию Обабуров, постригся в монахи и был назван Пафнутием. И жил в монастыре старца Иосифа на Волоке Ламском. В том городе есть девический монастырь, а в нем церковь святой великомученицы Варвары. В том монастыре постриглась бывшая супруга вышеназванного старца. Их дочь, выданная замуж, вскоре сделалась расслабленной и немой; мать, взяв ее, постригла в том же монастыре. И пребывала она немой и расслабленной 5 лет, даже рукой не могла двинуть.
Приближающу же ся празднику преславныя Богородица честнаго ея Успения во Иосифове манастыри, родители тоя инокини умолиста старца Иосифа, да повелитъ ея въ нощи принести и положити въ церкви Успениа святыя Богородица въ его манастыри. Онъ же преклонися молению ихъ: невходно убо бяше тамо женамъ. Пославъ же единого священника, стара суща, и повелѣ молебное пѣние сотворити. Совершаему же пѣнию болящия ощути въ себѣ малу крѣпость въ телеси, такоже и въ гортани, и повелѣ въздвигнути себе со одра, отъ негоже никогдаже може двигнутися. Въздвигши же ся и двоими ведома, иде и целова икону Успениа святыя Богородица. И, отведше, поставиша ея у клироса; она же держащися за клиросъ, стоя до скончания пѣниа. Потомъ же отвезоша ея во свой манастырь.
Когда же в Иосифовом монастыре приблизился праздник преславной Богородицы, честного ее Успения, родители той инокини умолили старца Иосифа, чтобы разрешил принести ее ночью и положить в церкви Успения святой Богородицы в его монастыре. И он уступил их просьбам, несмотря на запрет входить туда женщинам. Послал одного старого священника и приказал совершить молебен. Когда началось пение, больная ощутила, как немного окрепло ее тело, также и гортань, и повелела поднять себя с ложа, с которого никогда раньше не могла встать. Поднявшись, она, поддерживаемая двумя людьми, подошла и стала целовать икону Успения святой Богородицы. И, отведя, поставили ее у клироса; она же, держась за клирос, стояла до конца пения. Потом отвезли ее в свой монастырь.
И въ постъ преславныя Богородица восхотѣ причаститися животворящаго тѣла и честныя крови Христа, Бога нашего, за два дни до бесмертнаго Успениа пречистыя его Матери. И въ ту нощь случися ей телесная немощь: она же тѣ дни пребысть безъ пища, упражняющися въ молитвахъ. На божественое же Успение пресвятыя Богородица предъ литургиею принесше еа во церковь тоя обители и поставиша о клиросе. Священный же инокъ, игуменъ святаго Покрова,[53] восхотѣ ей проговорити «Покаяние» и повелѣ ей умомъ внимати силу глаголемыхъ. И егда рече: «Исповѣдаюся Богу и пречистой его Матери», — тогда той отверзошася уста, и нача глаголати во слѣдъ его, и бысть вся здрава. Священникъ же убояся страхомъ велиимъ и, трепеща, глаголаше. Она же по немъ изглагола все чисто «Покаяние» и по совершении сама тече скоро въ кѣлию свою, зовый и вопиа свѣтлымъ гласомъ къ родившей еа, проповѣдая свое исцѣление и бывшее чюдо на ней преславныя Богородица. И бѣ видѣти матерь, о чадѣ веселящуся; и вси слышавшие и съ нами прославиша Бога и пречистую его Матерь о преславныхъ ея чюдесѣхъ.
И в пост преславной Богородицы захотела она причаститься животворящего тела и честной крови Христа, Бога нашего, за два дня до бессмертного Успения пречистой его Матери. И в ту ночь случилась с ней телесная немощь: она те дни пребывала без пищи, совершая молитвы. На божественное Успение пресвятой Богородицы перед литургией принесли ее в церковь того монастыря и поставили у клироса. Священный же инок, игумен Покровского монастыря, хотел произнести над ней «Покаяние» и велел ей вникать в силу сказанного. И когда произнес: «Исповедаюсь Богу и пречистой его Матери», — тогда открылись ее уста, и стала повторять за ним, и выздоровела. Священник был поражен великим страхом и говорил, трепеща. Она же чисто повторила за ним все «Покаяние» и по окончании сама быстро пошла в свою келью, с радостным криком призывая родившую ее, извещая о своем исцелении и о бывшем с ней чуде, совершенном преславной Богородицей. И можно было видеть мать, радующуюся за свое чадо; и все, слышавшие об этом, вместе с ними прославляли Бога и пречистую его Матерь за преславные ее чудеса.
Достоитъ же и се повѣдати вамъ, еже бысть во Иосифове манастырѣ. У благовѣрнаго князя Бориса Васильевича бысть нѣкий боляринъ — князь Андрей, прозваниемъ Голенинъ; и роди три сыны: Иоанна, и Семиона, и Андрея,[54] — во всемъ приличны себѣ, и возрастомъ, и промысломъ, — и прейде отъ жизни сея. Потомъ же первый сынъ Иоаннъ, болѣвъ тяжко зѣло, покаявся и причастився, приставися и положенъ бысть въ Иосифовѣ монастырѣ.
Подобает же и это поведать вам, что произошло в монастыре Иосифа. У благоверного князя Бориса Васильевича был некий боярин — князь Андрей, по прозванию Голенин, у которого было три сына: Иоанн, и Семен, и Андрей, — во всем подобны ему, и телом, и разумом, — и умер он. Потом старший сын Иоанн после тяжелой болезни, покаявшись и причастившись, преставился и был погребен в Иосифовом монастыре.
По мале же времени мати ихъ Мариа[55] (сице бо нарицашеся) по обѣднемъ времени, стихословивъ Псалтырь и утрудився, посклонися мало почити. И, воздремався, видитъ сына своего Иоанна и съ радостию рече: «Чадо мое сладкое, ведь ты уже преставися». Онъ же рече: «Преставихся, госпоже моя мати». «Да каково, господине, тебѣ тамо?» Онъ же рече: «Добро, госпоже, того ради, яко во святый Великий пятокъ покаяхся отцу духовному чисто, и епитемью взяхъ, и обѣщахся, еже к тому грѣха не творити, и сохрани мя Богъ и до кончины». Она же рече: «Возми же, чадо мое, и мене къ себѣ». Онъ же рече: «Не тебѣ, но брату Семиону». Она же возопи со слезами: «Что глаголеши, чадо мое?» Онъ же, въздѣвъ руцѣ горѣ, рече: «Богъ тако изволи». Она же, въспрянувши, радостию и печалию содержима бысть: радостию, яко видѣ възлюбленнаго своего сына, извѣщение приатъ, яко въ части праведныхъ есть; печалию же, яко и въторый сынъ ей вземлется отъ нея.
Вскоре после этого их мать Мария (такое она носила имя) после обеда, читая вслух Псалтирь и устав, легла немного отдохнуть. И, задремав, увидела сына своего Иоанна и с радостью молвила: «Дитя мое сладкое, ведь ты уже скончался». Он же ответил «Скончался, госпожа моя матушка». «Да каково, господин, тебе там?» Он же поведал: «Хорошо, госпожа, потому что на святую Великую пятницу искренне покаялся отцу духовному, и епитимию взял, и обещал впредь греха не творить, и сохранил меня Бог до смерти». И она сказала: «Так возьми, мое чадо, и меня к себе». А он отвечал: «Не тебя, а брата Семена». Она же вскричала со слезами: «Что ты говоришь, чадо мое?» А он, воздев руки, ответил: «Бог так повелел». И она, очнувшись, радостна и печальна была: радостна, потому что видела своего возлюбленного сына, получив известие, что находится он среди праведников; печальна же, потому что и второй ее сын будет взят у нее.
Помале же и въторый сынъ Симионъ разболѣся, покаявся и причастникъ бысть животворящимъ тайнамъ Христа, Бога нашего. И тако преставися, и положенъ бысть во Иосифове манастырѣ со братомъ своимъ. Мати же много плакавши, якоже древняя Клеопатра,[56] и повсегда по нихъ многи милостыни творяше и священныя службы, и единѣмъ меншимъ сыномъ Андреемъ утешашеся. И моляшеся, еже тѣмъ погрестися. И по времени преставися, и тѣмъ погребена бысть.
Вскоре и средний сын Семен разболелся, покаялся и причастился животворящих тайн Христа, Бога нашего. И так преставился, и был положен в Иосифовом монастыре вместе со своим братом. Мать же много плакала, как древняя Клеопатра, и всегда по ним творила многие милостыни и священные службы, и находила утешение в одном младшем сыне Андрее. И молилась, чтобы быть похороненной им. И по прошествии времени она скончалась, и была погребена сыном.
И сотворивъ памяти ея священноприношениемъ и многими милостынями, и свободь бысть ото всѣхъ. И расмотривъ нестоятелное мира сего, — бѣ бо зѣло смысломъ совершенъ и добрѣ вѣды Божественое писание, — и поревнова божественому Святоши,[57] отвержеся мира, и множество служащихъ ему свободою почте, и всѣхъ удовли. Они же со многими слезами проводиша его въ манастырь отца Иосифа. И рукою его отлагаетъ власы, и облеченъ бысть въ священный иноческый образъ, и нареченъ бысть Арсение. И многое богатьство, и села свои — все приложи къ манастырю отца Иосифа,[58] а прочее богатьство свое, много суще, разда рабомъ своимъ и нищимъ. И бысть нищь Бога ради, и странными ризами одѣянъ, и въ странныхъ службахъ повсегда тружаяся въ хлѣбне и въ поварне, яко единъ отъ нищихъ, и ко всѣмъ стяжа смирение и терпѣние много, яко инъ никтоже. И ко отцу Иосифу велию вѣру стяжа, и по его воли все творяше, якоже сынъ присный; и не токмо здѣ съ нимъ желаше быти, но и по смерти. Сотвори же родителемъ своимъ и себѣ память вѣчну въ Иосифовѣ манастырѣ, еже поминати ихъ во вседневномъ списке, доколева и манастырь Пречистыя стоитъ, и по шести трапезъ ставити на всяко лѣто по нихъ и по собѣ на братию и на нищихъ.[59] Таковымъ благотворениемъ не точию себе ползова, но и родитѣлей своихъ недостаточное наверши.
И сотворил он в ее память священноприношения и многие милостыни, и был свободным от всех. И увидев несостоятельность сего мира, — ибо у него был совершенный ум и он хорошо знал Божественное писание, — и подражая божественному Святоше, отрекся он от мира, и множество слуг отпустил на свободу, и всех ублаготворил. Они же со многими слезами проводили его в монастырь отца Иосифа. И рукою его был пострижен, и облечен в священный иноческий образ, и был наречен Арсением. И многое богатство, и села свои — все вложил в монастырь отца Иосифа, а прочее многое богатство раздал слугам своим и нищим. И был нищ Бога ради, и в плохие одежды одет, и выполнял тяжелую работу в хлебне и поварне, как один из нищих, по отношению ко всем был смиренным и многотерпеливым, как никто другой. И к отцу Иосифу имел великую веру, и все делал по его воле, как сын родной; и не только здесь с ним хотел быть, но и по смерти. Сотворил же родителям своим и себе вечную память в Иосифовом монастыре, чтобы поминали их во вседневном списке, пока стоит монастырь Пречистой, и по шести трапез устраивали на всякий год по ним на братию и на нищих. Таким благотворением не только себе принес пользу, но и своих родителей возместил недостатки.
Отцу же Иосифу отшедшу къ Господу, онъ непрестанно моляшеся въ его: гробници Господу Богу и пречистой его Матери, и отца Иосифа призываше на молитву, и желание простираше, еже отрѣшитися плоти и быти съ нимъ. И услыша Богъ молитву его; и не по мнозѣ времени, мало поболѣвъ, наложи на ся великий ангельский образъ, и, причастився животворящаго тѣла и крови Христа, Бога нашего, и простився со всѣми, веселымъ лицемъ отойде къ Господу. Братиа же зѣло пожалѣша о немъ. Бѣ бо мужь благъ, и языкомъ сладокъ, всѣхъ Господа славяше, и лицемъ свѣтелъ, браду черну, и густу, и не добрѣ велику имяше, на конець разсохата, и возрастомъ умеренъ. Положиша его во придѣле церковнѣмъ съ братиами его, преже отшедшими, славяще Бога, ему же слава нынѣ и присно.
Когда же Иосиф умер, он непрестанно молился у его гробницы Господу Богу и пречистой его Матери, и отца Иосифа призывал на молитву, и выражал желание отрешиться от плоти и быть с ним. И услышал Бог молитву его; и вскоре, немного поболев, принял великую схиму, и, причастившись животворящего тела и крови Христа, Бога нашего, и простившись со всеми, с веселым ликом отошел к Господу. Братия же очень жалела о нем. Был он прекрасным человеком, и речь его была сладка, всегда Господа славил, и лицом был светел, имел бороду черную, густую и не очень большую, раздвоенную книзу, а роста был среднего. Положили его в приделе церковном с братьями его, которые прежде умерли, славяще Бога, которому слава ныне и присно.
О ОТЦЫ МАКАРИИ КАЛЯЗИНЬСКОМЪ[60]
ОБ ОТЦЕ МАКАРИИ КАЛЯЗИНСКОМ
Повѣда намъ отець Иосифъ Волоцкый о отци Макарии Калязиньскомъ. Глаголаше его быти сродника болшимъ боляромъ тверьскимъ, прародителие же его нарицаеми Кожины. И еще юнну ему сущу, родителие же его сопрягоша ему жену. Онъ же помале увѣща ея отоврещися мира и облещися во иноческый образъ. Такоже и онъ оставивъ миръ и бысть мнихъ. И во своихъ мѣстехъ созда манастырь, въ Кашине, на брезе великиа рѣки Волги, и отчину свою, вси села, приложи тому манастырю. Бѣ же на томъ мѣсте жилъ земледѣлець, емуже прозвание Каляга. И смирениа ради не повелѣ его нарицати своимъ именемъ, но нарече его Калязинъ. Законъ же положи не держати хмелнаго пития, ни ясти, ни пити по келиямъ.
Поведал нам отец Иосиф Волоцкий об отце Макарии Калязинском. Говорил, что он был родственником знатных бояр тверских, предки его назывались Кожины. Когда еще был юным, родители женили его. Он же понемногу уговорил жену отречься от мира и принять монашество. Также и он оставил мир и стал монахом. И в своих родных местах, в Кашине, на берегу великой реки Волги, создал монастырь и вотчину свою, все села, вложил в тот монастырь. В том месте жил земледелец по прозванию Каляга. Из смирения Макарии не разрешил назвать монастырь своим именем, но Калягиным назвал. Устав же принял не держать хмельных напитков, не есть, не пить по кельям.
Егда же собрася къ нему немало число инокъ, той же не восхотѣ священьства приати и начальствовати братиамъ, но во смирении жити. И сего ради, избравъ единаго отъ сущихъ съ нимъ инокъ, поставляетъ игумена, самъ же, яко единъ отъ послѣднихъ инокъ, пребываше во всякихъ службахъ тружаяся и одѣяние всѣхъ хужьше ношаше, смиренъ и кротокъ зѣло; и егда кого нарицаше по имени, всякому глаголаше: «Старчушко доброй». И ничимгъ не владяше сущимъ во обители, точию смотряше, еже бы жили по преданому закону манастырьскому.
Когда же собралось к нему много иноков, то он не пожелал принять священство и начальствовать над братией, но пожелал в смирении жить. И поэтому, выбрав одного из бывших с ним иноков, поставил его игуменом, сам же, как один из последних монахов, пребывал в труде, выполняя всякую работу, и носил самую плохую одежду, был очень смирен и кроток; и когда кого называл по имени, всякому говорил: «Старчушко добрый». И ничем, бывшим в обители, не владел, только следил, чтобы жили по установленному монастырскому закону.
Игуменъ же присовокупивъ себѣ нѣкоихъ отъ братий и начаша нѣкоя розоряти сущая обычая въ манастыри: и въ брашне, и питии, и прочая вся не по преданному закону творити. Святый же много наказавъ его, и не послушающу ему, сказавъ о немъ епископу и инаго избравъ себѣ, поставляетъ игумена. И по времени и тому наченшу тѣмъ же обычеемъ жити, онъ же и того отстави ото игуменъства.
Игумен же, объединившись с некоторыми монахами, начал нарушать бывшие в монастыре обычаи: и в пище, и в питии, и в прочем во всем отступать от установленного правила. Святой же много поучал его, но не послушался игумен; Макарий, доложив о нем епископу и другого избрав, сделал игуменом. Со временем и тот начал таким же образом жить, Макарий и того отставил от игуменства.
И преспѣвшу святому възрастомъ до средовѣчиа, епископъ же наченъ самого его нудити прияти херотонию и начальствовати во своемъ манастыри братии. Такоже и сродници его — Захариа, Бороздинъ прозваниемъ,[61] и инии вси его сродници — едва увѣщаша его прияти священьство, яко достойна суща. И, благословивъ его, епископъ пославъ его въ манастырь свой начальствовати братии; онъ же шедъ и добрѣ стадо свое пасяше на пажити преданаго имъ закона, и всѣмъ образъ бысть пощениемъ, и нищетою, и труды, и молитвами, и въ церковномъ правиле всѣхъ напередъ обреташеся. И тако добрѣ подвизася и поживе въ простотѣ, якоже великий Спиридонъ.[62] И многи ученики преди пославъ къ Богу, потомъ же и самъ въ старости добрѣ преставися къ Господу, умноживъ данный ему благодати талантъ, и вниде въ радость Господа своего, и поставленъ бысть надъ ученики своими, ихже онъ спасе и нынѣ спасаетъ въ его обители, ревнующихъ житию его. И положенъ бысть близъ стѣны церковныя.
И когда святой достиг возраста зрелости, епископ начал самого его побуждать принять посвящение и начальствовать над братией в своем монастыре. Также и родственники его — Захария, по прозванию Бороздин, и другие все его родные — с трудом уговорили его, как наиболее достойного, принять священство. И, дав благословение, епископ послал его в монастырь начальствовать над братией; он же пошел, и должным образом пас свое стадо на пажити данного им закона, и всем был примером в лощении, и нищете, и в трудах, и в молитвах, и был первым в исполнении церковного правила. И был хорошим подвижником, и жил в простоте, подобно великому Спиридону. И многих учеников прежде себя отправил к Богу, потом и сам в старости должным образом преставился, умножив данный ему талант благодати, и обрел радость Господа своего, и поставлен был над учениками своими, которых он спас и которых ныне спасает в своем монастыре, тех, кто подражает его житию. И был положен около церковной стены.
И по мнозѣхъ лѣтехъ нѣкий человѣкъ въ Кашине, благочестивъ и богатъ зѣло, именемъ Михаилъ, прозваниемъ Воронъковъ, имѣя вѣру велику къ святому, въсхотѣ церковь камену сотворити въ его манастырѣ. И копающимъ ровъ обрѣтоша гробъ святаго, цѣлъ и невреженъ, и, открывше, видѣша святаго не токмо самого цѣла и неврежена, но и ризы его яко въ той день положены, ничимже врежены. И возопиша вси: «Господи, помилуй!» О чюдо, братие, — пребысть святый въ земли до четыредесять лѣтъ и вящьше, обрѣтеся, яко въ той часъ положенъ.
И много лет спустя некий человек в Кашине, очень благочестивый и богатый, по имени Михаил, прозванием Воронков, имея великую веру в святого, захотел создать в его монастыре каменную церковь. И, когда копали ров, обрели гроб святого, целый и невредимый, и, открыв, увидели святого не только самого целого и невредимого, но и одежды его, будто в тот день положенные, ничем не поврежденные. И воскликнули все: «Господи, помилуй!» О чудо, братья, — пробыл святой в земле до сорока лет и больше, а обретен, будто сейчас положен.
Бѣ же въ обители его нѣкий человѣкъ, имѣя ноги съкорчены, и повсегда на колѣнехъ и на рукахъ плежаше, и сего ради «Кочкою» его прозваша. И прикоснуся рацѣ святаго съ воплемъ и со слезами, и абие здравъ бысть въ той часъ, скача и хваля Бога, яко при апостолехъ у Красныхъ дверей хромый.[63] И повсегда многи чюдеса бываху отъ честныхъ его мощей въ славу Богу, якоже о нихъ въписание свѣдѣтельствуетъ. Богу нашему слава нынѣ и присно!
Был же в обители его некий человек, у которого ноги были скорчены и который ползал всегда на коленях и руках, и поэтому его прозвали «Кочкой». И прикоснулся он к раке святого с воплем и слезами, и внезапно в тот же час выздоровел, скакал и хвалил Бога, как во времена апостолов у Красных дверей хромой. И потом всегда многие чудеса бывали от честных мощей Макария во славу Бога, как о них запись свидетельствует. Богу нашему слава ныне и присно!
Повѣда намъ той же отець Иосифъ. Бысть нѣкий игуменъ въ велицѣ манастыри въ Тверской странѣ[64] добродетеленъ зѣло: ото младѣньства чистоту стяжа, въ юности мира отвержеся — и поживе много время, начальствуя братии. Имяше же обычей стояти у прежнихъ дверей церковныхъ, имиже братиа въхожаху и исхожаху; и елици исхожаху не на нужную потребу и въ паперть церковную на празнословие, онъ же, яростию побѣжаемъ, биаше таковыа жезломъ, сущимъ въ рукахъ его. И пребысть тако творяй до кончины своея и не зазрѣвъ себѣ о таковомъ недастаткѣ, но имѣя въ мысли, яко пользы ради братня сие творитъ. Пришедши же ему блаженнѣй кончине, нападе на руки его болѣзнь и, яко огнемъ, пожизаше руцѣ его. Братия же поставляху ему делбу, полну снѣга, въ немже погружаше руцѣ свои до запястиа, и, истаевшу ему, паки насыпаваху. И сице творяще, дондеже скончася онъ о Господѣ.
Поведал нам тот же отец Иосиф. Был некий игумен в большом монастыре в Тверской земле, очень добродетельный: с младенчества чистоту обрел, в юности от мира отрекся — и жил долгое время, начальствуя над братией. У него был обычай стоять у передних дверей церковных, в которые братия входила и выходила; и если монахи выходили не из-за неотложных дел, а на паперть церковную на празднословие, он, одержимый яростью, бил тех жезлом, бывшим в его руках. И так поступал до кончины своей и не ставил себе в вину этот недостаток, но думал, что совершает это ради пользы братии. Когда блаженный достиг конца жизни, охватила его руки болезнь и, как огнем, жгла их. Братия ставила ему кадку, полную снега, в который погружал он руки свои до запястья, и, когда таял снег, вновь насыпали. И так делали, пока он не скончался.
Възвѣстиша же таковая отцу Пафнутию, иже въ Боровъсцѣ, онъ же рече таковая: «Старець имѣ въ мысли, яко ползы ради братняа сиа творяше, и сего ради не зазрѣ себѣ, ни поскорбѣ о семъ. И сего ради Богъ при кончинѣ попусти таковая постради ему зде, а тамо милуя его». Якоже пишетъ о велицемъ Арсении въ святѣмъ Никонѣ,[65] яко нѣхто отъ святыхъ видѣ великаго Арьсения въ неизреченнѣмъ свѣтѣ на златѣмъ престолѣ сѣдяща, нози же его на ветхой кладѣ утвержены, и въпросивъ его о семъ, онъ же рече: «Сего ради, яко нозѣ свои повсегда омывахъ укропомъ и въ честныхъ сандалиахъ имѣхъ, и не зазрѣвъ собѣ о семъ».
Сообщили об этом отцу Пафнутию, что в Боровске, он же сказал так: «Старец думал, что ради пользы братии он это делал, и потому не осуждал себя и не скорбел об этом. Вот почему Бог при кончине его здесь наказал страданием, чтобы там помиловать». Также написано о великом Арсении у святого Никона: некто из святых видел великого Арсения в неизреченном свете сидящего на золотом престоле, а ноги его были на ветхой колоде поставлены, и вопросил его о том, он же сказал: «Это из-за того, что ноги свои всегда омывал я теплой водой и держал в дорогих сандалиях, и не ставил себе этого в вину».
Аще бо и велиции отци и о малыхъ недостатковъ не позазрятъ себѣ въ семъ вѣцѣ, тамо слово въздадятъ, якоже речеся, колми паче азъ, окаянный, увы мнѣ, и подобнии мнѣ, иже не токмо малыя недостаткы презирающе, но и въ велицѣхъ грѣсѣхъ пребывающе и не кающеся, великому осужению достойни будемъ, аще здѣ не омыемъ ихъ слезами и милостынею или телеснымъ злостраданиемъ, попущаеми отъ Бога ко врачеванию душевных язвохъ, отъ милостиваго и душелюбиваго врача, и здѣ восприимемъ отомщение противу душевнымъ согрѣшениемь. Аще ли же, здѣ не очистившеся отъ нихъ, отойдемъ, тамо великому осужению повинны будемъ. Сего ради подщимся плачемъ, и слезами, и прочими добродѣтелми уврачавати язвы душевныя благодатию и человѣколюбиемъ Господа нашего Исуса Христа, ему же подобаеть слава со Отцемъ и со Святымъ Духомъ нынѣ, и присно, и въ вѣкы вѣкомъ. Аминь.
Если уж и великие отцы будут отвечать в том мире за то, что не осудили себя в этой жизни за малые недостатки, как было рассказано, то тем более я, окаянный, увы мне, и подобные мне, которые не только малые недостатки презирают, но и в великих грехах пребывают и не каются, будем достойны великого осуждения, если здесь не омоем грехи своими слезами и милостыней или телесным тяжким страданием, допускаемы Богом, милостивым и душелюбивым врачом, к врачеванию душевных язв, и не примем здесь наказания за согрешения души. Если же здесь не очистившись, отойдем туда, будем подвергнуты жестокому осуждению. Поэтому постараемся плачем, и слезами, и прочими добродетелями излечить язвы душевные с помощью благодати и человеколюбия Господа нашего Иисуса Христа, ему же подобает слава с Отцом и со Святым Духом ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
И се слышахомъ у преподобнаго отца Иосифа. Егда, деи, бысть Орда слыла Златая,[66] грѣхъ ради нашихъ близъ Руския земли, и полониша нашихъ дѣтей боярскихъ христианския вѣры, дву братовъ родныхъ. Единъ же братъ въ понедѣлникъ постился, скоромныя ествы не ялъ. Егда же ихъ начяша злыя тѣ агарянскиа дѣти нудити ясти свою ихъ еству, они же день, не покоришася, претерпѣша гладни, а на другый день единъ не могъ терпѣти, нача ихъ еству ясти. Другый же братъ, которой постился въ понедѣлникъ, не покорися имъ, бысть гладенъ. Они же начяша его бити и понужати ясти свою еству; я сего до трехъ дний пребысть гладенъ и раны претерпѣ, а имъ не покорися.
И это мы слышали у преподобного отца Иосифа. Когда, де, была Орда, называемая «Золотой», ради наших грехов около Русской земли, взяли в плен двух детей боярских христианской веры, двух родных братьев. Один из братьев по понедельникам постился, не ел скоромного. Когда злые те кочевники стали принуждать их есть свою пищу, они, не покорившись, один день терпели голод, а на другой день один из братьев не мог терпеть, стал есть их пищу. Другой же брат, который постился по понедельникам, не покорился им, был голодным. И они начали его бить и принуждать к принятию их пищи; он же три дня голодал и страдал от ран, но им не покорился.
Агарянѣ же, видя его крѣпость и терпѣние, связаша его и кинуша подъ тѣлѣгу въ вечеръ. Онъ же моляся и терпя болѣзни. И бысть яко о полунощи, прииде къ нему человѣкъ свѣтелъ и рече ему: «Въстани!» Онъ же отвѣща: «Како ми, господине, вастати: связанъ есмь крѣпко?» Онъ же вдругые рече ему; «Въстани, не бойся!» Онъ же начя вставати, абие связание все разрушися; и егда воста, и рече ему свѣтлый той человѣкъ: «Не бойся, пойди за мною». Егда же поидоша безбожною тою ордою, и по ихъ скверной вѣрѣ въ нощи всякое дѣло поганское чинятъ, глаголюще: «Богъ, — деи, — спитъ», — и пиютъ безъ меры, и во всякыхъ сквернахъ поганыхъ сквернятся. Онъ же нача страшитися, и рече ему свѣтлый онъ: «Не бойся, токмо пойди за мною». И тако прошли сквозѣ всю безбожную ту орду ничемъ вредими. И какъ вышли изъ людей, стоитъ де тутъ древо. Свѣтлый же онъ повелѣ ему на древо то взыйти и глагола ему: «Не бойся никого, токмо молчи». Онъ же глагола ему: «Ты кто еси, господине?» И рече ему свѣтлый: «Азъ понеделникъ», — и тако невидимъ бысть. Онъ же бысть въ велицѣй радости и трепетѣ, и тако седящу ему на древѣ и зряше на безбожную орду.
Вечером кочевники, видя его твердость и терпение, связали пленника и бросили под телегу. Он же молился и стойко переносил боль. И около полуночи явился к нему человек светлый и сказал ему: «Востань!» Он же отвечал: «Как мне, господин, встать, если связан я крепко?» Тот же повторил ему: «Востань, не бойся!» Юноша начал вставать, и неожиданно все, чем он был связан, разрушилось; и, когда он встал, светлый тот человек сказал ему: «Не бойся, иди за мною». Когда они шли через безбожное то кочевье, то видели, как в ночи кочевники по их скверной вере творят греховные дела, говоря: «Бог, — мол, — спит», — и пьют без меры, и во всякую скверну языческую впадают. Юноше стало страшно, и сказал ему тот светлый: «Не бойся, только следуй за мной». И так прошли они сквозь все безбожное то кочевье невредимыми. И как вышли из людного места, увидели стоящее дерево. Тот светлый приказал юноше влезть на дерево и сказал: «Никого не бойся, только молчи». Он же спросил его: «Ты кто, господин?» И ответил ему светлый: «Я понедельник», — и исчез. Юноша, пребывая в великой радости и страшном волнении, сидел на дереве и смотрел на кочевье язычников.
Егда же хватилися злые тѣ агарянѣ того сына боярскаго, что подъ тѣлѣгою его нѣтъ, изымаша брата его и начяша его бити, глаголюще: «Ты, — деи, — брата упустилъ». И тако биша его, и связаша и руки, и ноги, и продѣша древо, и тако его начяша на огни пещи, якоже свинии палятъ, и сожгоша его. Егда же розсвѣтало, и тако двиглася вся орда, а на древо никаковъ человѣкъ не взозрилъ. Онъ же, сшедъ зъ древа, выйде на Рускую землю и не пойде къ своимъ, но прииде въ Пафнутиевъ монастырь, и пострижеся, и сиа повѣда всѣмъ.
Когда же хватились те злые кочевники сына боярского, обнаружив, что под телегой никого нет, они схватили его брата и начали его бить, говоря: «Ты, — мол, — брата освободил». И избили его, и связали по рукам и ногам, и продели сквозь них палку, и стали на огне печь, как палят свиней, и сожгли его. Когда же рассвело, то кочевье двинулось вперед, и никто из людей не посмотрел на верх дерева. Юноша же слез с дерева, вышел на Русскую землю и пошел не к родным, а в Пафнутьев монастырь, и постригся, и всем рассказал это.
ПОВѢСТИ ОТЦА ПАФНУТИЯ[67]
РАССКАЗЫ ОТЦА ПАФНУТИЯ
Повѣда намъ отець Пафнутие: «Въ время, въ неже бысть великий моръ, въ лѣто 6935-го, а мерли болячкою глаголемою прыщемъ:[68] и кому умереть, и прыщь той на немъ синь бываше, и, три дни болѣвъ, умираше. И которыи себе берегли, и они съ покааниемъ и въ черньцехъ животъ скончеваху. Елици же нечювъствени, питию прилежаху, занеже множество меду пометнуто и презираемо бѣ, они же въ толико нечювствие приидоша злаго ради пианьства: единъ отъ пиющихъ, внезапу падъ, умираше, они же, ногами подъ лавку впихавъ, паки прилежаху питию. И не точию медъ небрегомъ бѣ тогды, но и ризы, и всяко богатьство. Которымъ же живымъ быти, ино на нихъ болячька та черлена; и много лежатъ, да мѣсто то выгниетъ, — и не умираютъ. И не много тѣхъ, но мало зело осташася людей. И тии точию злато и сребро възимаху, а о иномъ небрегуще ни о чемъ.
Поведал нам отец Пафнутий: «Во время, когда был великий мор, в 6935 (1427) году, люди умирали от болезни, называемой “прыщ”: кому суждено было умереть, на том этот прыщ был синим, и после трех дней болезни человек умирал. И которые берегли свою душу, те в покаянии и монашестве кончали свою жизнь. Которые же были духовно неразумны и много пили, так как огромное количество меда было брошено и оставлено без присмотра, те в такое бесчувствие впадали из-за злостного пьянства, что, когда один из пьющих внезапно падал и умирал, они, запихав его ногами под лавку, продолжали пить. И тогда находился без присмотра не только мед, но и ризы, и всякое богатство. Кому же суждено было остаться в живых, на них болячка была красной; и долго болеют, и место то выгнивает, — но не умирают. Однако не много таких было, очень мало осталось людей. И те только золото и серебро брали, а всем другим пренебрегали.
Наказание же то Божие, яко вѣдомо Богъ сотвори, кому умрети или живу быти, занеже въ три дни мочно покаятися и въ черньци пострищися. Елици же нечювьствиемъ содержими, и въ такомъ наказании и гнѣвѣ Божии, посланнѣмъ отъ Бога, погибоша, яко нечювьствении скоти. Мало же и рѣдко остася людей».
Наказание же то Божие; Бог сотворил так, чтобы было известно, кому умереть или остаться живым, ибо за три дня можно покаяться и постричься в монахи. Которые были одержимы неразумием, те в этом наказании и гневе Божьем, ниспосланном Богом, погибли, как бесчувственные скоты. Мало же и редко осталось людей».
Глаголаше же блаженный отець Пафнутие, яко въ той моръ нѣкая инокини умре — и помалѣ въ тѣло возвратися. Глаголаше же, яко многи видѣ тамо: овы въ раи, инии же въ муцѣ, и ото иноческаго чину, и отъ сущихъ въ мирѣ. И елицѣхъ повѣда, и разсудиша: по житию ихъ, — и обрѣтеся истина.
Рассказал же блаженный отец Пафнутий, что в тот мор некая монахиня умерла, но вскоре ее душа возвратилась в тело. И поведала она, что многих видела там: кого в раю, а иных в муке, и монахов, и мирян. И стали рассуждать о тех, о ком она рассказала, что это обрели они согласно их житию, — и открылась истина.
О великомъ князе Иване Даниловиче
О великом князе Иване Даниловиче
«Видѣ, — глаголаше, — въ раи князя великаго Ивана Даниловича»; нарицаху же его Калитою[69] сего ради: бѣ бо милостивъ зѣло и ношаше при поясѣ калиту, всегда насыпану сребрениць, и, куда шествуя, даяше нищимъ, сколько вымется. Единъ же отъ нищихъ вземъ отъ него милостыню, и помалѣ той же прииде,[70] онъ же и вторицею дасть ему. И паки, отоинуду зашедъ, просяше, онъ же и третие дасть ему, рече: «Възми, несытый зѣници». Отвѣщавъ же, онъ рече ему: «Ты несытый зѣницы: и здѣ царствуешь, и тамо хощеши царствовати». И отъ сего явѣ есть, яко отъ Бога посланъ бяше, искушая его и извѣщая ему, яко по Бозѣ бяше дѣло его, еже творить.
Она рассказывала, что видела в раю великого князя Ивана Даниловича; назвали его Калитою, так как был он очень милостивым, и всегда носил на поясе мешок, полный серебряных монет, и, куда бы ни шел, раздавал нищим, сколько достанет из мешка рука. Один из нищих, получив от него милостыню, вскоре снова пришел, и князь дал ему второй раз. И потом, с другой стороны зайдя, просил, князь же и в третий раз дал ему, говоря: «Возьми, ненасытные глаза». Нищий сказал ему в ответ: «Это ты ненасытные глаза: и здесь царствуешь, и там хочешь царствовать». И стало ясно, что от Бога был послан, искушая его и извещая, что Богу угодно дело, которое он творит.
О видѣнии сна великого князя Ивана Даниловичя
О видении великого князя Ивана Даниловича
Сий видѣ сонъ: мняшеся ему зрѣти, яко гора бѣ великая, на верху еа снѣгъ лежаше; и зрящу ему, абие, истаявъ, снѣгъ изгыбе, и помале такоже и гора изгибе. Възвѣсти же видѣние преосвященному митрополиту всея Русии Петру.[71] Онъ же рече ему: «Чадо и сыну духовный! Гора — ты еси, а снѣгъ — азъ. И преже тебѣ мнѣ отойти отъ жизни сеа, а тебѣ — по мнѣ». И перьвѣе преосвященный митрополитъ всея Руси Петръ преставися, въ лѣто 6834, декабря въ 21, а князь великий Иванъ Даниловичь 849-е преставися. И добрыхъ ради его дѣлъ преже реченная инокини видѣ его въ раю.
Видел он сон: привиделась ему большая гора, на верху которой лежал снег; и на глазах его снег, растаяв, исчез; вскоре также и гора исчезла. Поведал он о видении преосвященному митрополиту всея Руси Петру. Он же сказал князю: «Чадо мое и сын духовный! Гора — это ты, а снег — я. И прежде тебя суждено мне уйти из этой жизни, а тебе — после меня». И сначала преосвященный митрополит всея Руси Петр преставился, 21 декабря 6834 (1326) года, а великий князь Иван Данилович умер в 6849 (1341) году. И ради добрых его дел инокиня, о которой прежде рассказывалось, видела князя в раю.
И шедъ же оттуду и мѣста мучнаго не дошедъ, и видѣ одръ и на немъ пса лежаща, одѣяна шубою соболиею. Она же въпроси водящаго ея, глаголя: «Что есть сие?» Онъ же рече: «Се есть щерьбетьника сего гарянинъ, милостивый и добродѣтелный. Неизреченныя ради его милостыни избави его Богъ отъ муки; и яко не потщася стяжати истинную вѣру и не породися водою и Духомъ, недостоинъ бысть внити въ рай, по Господню словеси: “Иже не родится водою и Духомъ, не внидетъ въ царство небесное”.[72] Толико же бѣ милостивъ: всѣхъ искупая ото всякия бѣды и отъ долгу, и пускаше, и, по ордамъ посылая и плененыя христианы искупуя, пущаше; и не точию человеки, но и птица, ото уловившихъ искупуя, пускаше. Показа же Господь по человѣческому обычяю: зловѣриа ради его — въ песиемъ образѣ, милостыни же честное — многоцѣнною шубою объяви, еюже покрываемъ, избавление вѣчныя муки назнамена. Тамо бо и невѣрныхъ душа не въ песиемъ образѣ будуть, ниже шубами покрываются, но, якоже рѣхъ, псомъ зловѣрие его объяви, шубою же — чесное милостыни. Виждь ми величество милостыни, яко и невѣрнымъ помогаетъ!»
И идя оттуда и не дойдя до места мучений, видела ложе, на котором лежал пес, укрытый собольей шубой. Она обратилась к проводнику, спросив его: «Что это?» И он отвечал: «Это агарянин того щербетника, милостивый и добродетельный. Бог избавил его от муки ради несказанной его милостыни; но поскольку не потрудился он обрести истинную веру и не крестился, недостоин войти в рай, по слову Господа: “Кто не родится от воды и Духа, не может войти в царство небесное”. Но он был столь милостив, что всех отпускал, избавляя от нужды и всякого долга, и освобождал пленных христиан, посылая за ними по кочевьям и выкупая их; и не только людей, но и птиц отпускал, выкупив их у поймавших. Показал это Господь в понятных для человека образах: ради злой его веры — в образе пса, ради честной милостыни — в многоценной шубе, которой покрыт в знак избавления от вечной муки. Там же души неверующих в Бога не в образе пса будут, не шубами покроются, но, как уже говорил, дав ему образ пса, Господь указал на его зловерие, дав шубу — на честную милостыню. Смотри, как велика сила милостыни, что и нехристианам помогает!»
О Витофте[73]
О Витовте
Потомъ же веде ея въ мѣсто мучениа, и многи видѣ тамо въ мукахъ, ихже сложиша по житию, — и обрѣтеся истинна. Видѣ тамо во огни человѣка, велика суща въ здѣшней славѣ, латыньския вѣры суща, и мурина страшьна,[74] стояща и емлюща клещами изо огня златица, и въ ротъ мечюща ему, и глаголюща сице: «Насытися, окаанне!» И другаго человѣка, въ сей жизни прозваниемъ Петеля, иже у велика зѣло и славна человѣка любимъ бѣ, и отъ таковыя притча неправедно стяжа множество богатьства, — и того видѣ нага и огорѣвша, яко главню, и носяща обоими горьстьми златица, и всѣмъ глаголаше: «Возмите!» И никтоже рачаше взяти.
Потом же повел ее проводник в место мучений, и многих видела она там в муках, которые обрели за свою жизнь, — и явилась истина. Видела она там в огне человека, который в этой жизни был велик и славен, исповедовал католическую веру, и страшного мурина, стоящего рядом с ним и кидающего ему в рот золотые монеты, выхваченные клещами из огня, и приговаривающего: «Насыться, окаянный!» И другого человека, который в этой жизни назывался Петеля и был любим богатым и знатным человеком, и благодаря тому неправедно стяжал большое богатство, — его видела она нагим и обгоревшим, как головня; и носил в обеих горстях золотые монеты, говоря всем: «Возьмите!» И никто не хотел взять.
И сиа показана бысть человѣческимъ же обычаемъ, яко неправды ради, и лихоимства, и сребролюбиа, и немилосердиа таково осужение приаша. Тамо бо осуженныи не имуть ни златиць, ни сребрениць, и даемы — никтоже требуетъ ихъ взяти, но показа Господь тѣмъ образомъ, чего ради осужини быша; не точию же тѣхъ, но и добродѣтели прилежащихъ телеснымъ образомъ показуетъ, чесо ради спасени быша.
И это было показано в привычных для человека образах, что из-за неправды, лихоимства, сребролюбия и немилосердия такое наказание приняли. Там же осужденные не имеют ни золота, ни серебра, и, если бы и давали им их, — никому они там не нужны, но таким образом показал Господь, почему были они наказаны; и не только тех людей, но и добродетельных в телесных образах являет, показывая, за что они были спасены.
О милостыни
О милостыне
Глаголаше же и се блаженый отец нашь, яко: «Можетъ и едина милостыни спасти чловека, аще законно живетъ. Слышахъ нѣкоего чловека, яко до скончаниа живота творяше милостыню, и, скончавшуся ему, — якоже нѣкоему откровено бысть о немъ, — приведенъ бысть къ рецѣ огненѣй, а на другой странѣ рѣки — мѣсто злачно, и свѣтло зѣло, и различнымъ садовиемъ украшено.[75] Не могущу же ему преити въ чюдное то мѣсто страшныя ради рѣки, и се вънезапу приидоша нищихъ множество, и предъ ногами его начаша ся класти по ряду, и сътвориша яко мостъ чрезъ страшную ону рѣку — онъ же преиде по нихъ въ чюдное то мѣсто».
Говорил и это блаженный отец наш: «И одна милостыня может спасти человека, если живет, не нарушая законов. Слышал я о некоем человеке, который до конца жизни творил милостыню и, когда он скончался, — как было некоему откровение о нем, — был приведен к огненной реке, а на другой стороне реки — место злачное и очень светлое, садовием украшенное. И не мог он перейти в то чудесное место из-за страшной реки, и внезапно пришло множество нищих, и стали перед его ногами укладываться в ряд, и сделали подобие моста через страшную ту реку — и он перешел по ним в чудесное то место».
Можаше бо Богъ и безъ моста превести реку ону. Пишетъ бо о Лазарѣ: несенъ бысть ангелы на лоно Авраамле, аще и пропасть велика бѣ промежу праведныхъ и грѣшныхъ, и не потребова мосту на прешествие; но нашая ради пользы, таковымъ образомъ показа осужение грѣшныхъ и спасение праведнаго, яко да увѣмы, чесо ради осужени быша, такоже яви, чесо ради праведный спасенъ бысть.
Бог мог и без моста перевести через эту реку. Ведь пишется о Лазаре: перенесен был ангелами на лоно Авраамово, хотя и была великая пропасть между праведными и грешными, и не потребовалось моста, чтобы преодолеть ее; но таким образом, ради нашей пользы, было показано наказание грешных и спасение праведного, чтобы мы узнали, за что будем осуждены, и также явил Бог, за что праведный был спасен.
Подобно тому и въ «Бесѣдахъ» Григориа Двоесловца писано: чрезъ реку огненую мостъ,[76] а на немъ искусъ, грѣшныи же въ томъ искусе удержани бываху отъ бесовъ и во огненую рѣку помѣтаеми; а на той странѣ рѣки тако же мѣсто чюдно и всякими добротами украшено. Праведнии же не удержани бываютъ тѣмъ искусомъ, но со многимъ дерзновениемъ преходятъ въ чюдное то мѣсто. И ино многа тамъ писано и праведныхъ и о грѣшныхъ, по человѣческому обычаю показаемо.
Подобно тому и в «Беседах» Григория Двоеслова написано: через огненную реку мост, а на нем испытание, и грешные при том испытании бывают задержаны бесами и сброшены в огненную реку; а на другой стороне реки такое же место чудесное, всякими красотами украшенное. Праведные же не задерживаются при испытании, но свободно проходят в то чудесное место. И другое многое там писано о праведных и о грешных, показано в образах человеческих.
О князе Георгие Васильевиче[77]
О князе Георгии Васильевиче
Повѣдаша намъ ученици отца Пафнутиа: «Имяше убо обычай отець нашь преже утреняго словословиа въставати и Богови молитвы и пѣниа воздавати. И егда церковный служитель умедлить клепати,[78] отець же самъ его възбужаше.
Поведали нам ученики отца Пафнутия: «Имел наш отец обычай вставать прежде заутрени и воздавать Богу молитвы и пение. И когда церковный служитель опаздывал бить в клепало, сам отец его будил.
И во едину отъ нощей, побудивъ служителя, самъ шедъ, сѣде на празе церковнѣмъ. Служителю же коснящу, отець же, ото многаго труда мало въздремавъ, и зритъ во снѣ: и се врата манастыря отверзошася, и множество людей со свѣщами грядутъ къ церкви, и посреди ихъ князь Георгие Васильевичь. И, пришедъ, поклоны сотвори церкви, и поклонися отцу до земля, и отець подобно ему. И въпроси его отець, глаголя, яко: “Ты уже, государь, преставися”. Онъ же тако рече: “Отче...”. “Да каково тебѣ нонече?” Онъ же рече: “Твоими молитвами далъ ми Богъ добро, отче, понеже сего ради, яко, егда шествуя противу агарянъ безбожныхъ подъ Олексинъ,[79] у тебѣ чисто покаяхся”. И, егда начя звонити служитель церковный, отець же възбнувъ, и удивися необычному зрѣнию, и прослави Бога.
И в одну из ночей, разбудив служителя, сам пошел и сел на пороге церкви. Служитель медлил, а отец, устав от многого труда, задремал и видит во сне: ворота монастыря открылись, и множество людей со свечами идет к церкви, и среди них князь Георгий Васильевич. И, подойдя, поклонился церкви и отцу до земли, и Пафнутий сделал так же, как он. И вопросил его отец, говоря так: “Ты уже, государь, умер?” Он же сказал: “Отче...” “Каково тебе нынче?” Князь же ответил: “Твоими молитвами Бог дал мне добро, отец, так как когда я шел против безбожных кочевников под Алексин, принес тебе чистое покаяние”. И когда начал звонить церковный служитель, отец проснулся и удивился необычному видению, и прославил Бога.
Бѣ же той князь много время душею ко отцу приходяше и безъженно и чисто житие живый. И глаголаше той же князь: “Коли пойду на исповедь ко отцу Пафнутию, и ноги у мене подгибаютца”. Толико бѣ добродѣтеленъ и богобоязнивъ».
Тот князь долгое время приходил к Пафнутию как к духовному отцу и жил в чистоте, не зная женщины. И говорил тот князь: “Как пойду на исповедь к отцу Пафнутию, и ноги у меня подгибаются”. Таким был добродетельным и богобоязненным».
О татехъ
О ворах
Повѣдаша намъ и се: «Имяше убо отець нашь супругъ воловъ, на них же самъ и братъ монастырьскую работу творяху, и въ лѣтнее время пометаху ихъ внѣ обители, въ чястинѣ лѣса. Во время же нощи татие, пришедше, оброташа ихъ и восхотѣша отвести и лишити отца отъ любезныя ихъ работы. И пребыша всю нощь, блудяще по чястине лѣса, дондеже заря осия. И видѣвше ихъ манастырьстии работници, и къ старцу приведоша. Онъ же, наказавъ ихъ, ктому не восхищати чюжа ничтоже, и повелѣ имъ дати пищу, и отпусти ихъ».
Поведали нам и это: «Имел наш отец пару волов, на которых вместе с братом выполнял монастырскую работу, и в летнее время оставил их вне обители, в чаще леса. Ночью пришли воры, обротали их и хотели увести, лишив отца Пафнутия любимой им работы. И всю ночь блуждали они в чаще леса, пока не рассвело. И увидели их монастырские работники, и привели к старцу. Он же, наказав им никогда не брать ничего чужого, повелел их накормить и отпустить».
Повѣдаша намъ ти же ученици отца Пафнутия, яко нѣкий старець старъ (имя тому старцу Еуфимие), духовенъ же зело и даръ слезамъ многъ имый, яко не точию въ келии, но и въ церкви на всякомъ правиле выну слезы теплы безъ щука испущаше. Хотя же Богъ показати отцу и инѣмъ прочимъ, яко не суетни того бяху слезьг, но по Бозе.
Поведали нам те же ученики отца Пафнутия,, что некий старый инок (имя его Евфимий), очень духовный человек, имел такой великий слезный дар, что не только в келий, но и в церкви на всякой службе безмолвно испускал теплые слезы. И захотел Бог показать отцу Пафнутию и другим монахам, что не суетные то были слезы, но обращенные к Богу.
Два брата нѣкая любовь имуще между собою, отець же о семъ негодоваше, они же сего ради тай мышляху отити отъ обители. И во время божественыя литургия преже реченный старець Еуфимие обычное ему дѣло творяше: въ мнозе умилении слезы теплы испущаше — и възрѣвъ на отца и на поющихъ съ нимъ. Бяху же съ нимъ въ лице и она два брата. Старець же Еуфимие зритъ и изъ-за нихъ выникнувша нѣкоего мурина, имуща на главѣ клобокъ остръ зело, самъ же клокатъ, отъ различныхъ цвѣтовъ клочье имый; и въ рукахъ крюкъ желѣзенъ имый, имже начятъ преже реченная два брата привлачити къ собѣ за ризы ихъ. И, внегда привлекъ, хотяше хватити рукама, и абие желѣзное то орудие безсилно бываше и отскакаше.
Некие два брата имели любовь между собою, отец же Пафнутий был недоволен этим, поэтому они задумали тайно уйти из монастыря. И во время божественной литургии старец Евфимий, о котором говорилось выше, творил обычное для него дело: в сильном умилении испускал теплые слезы — и посмотрел на Пафнутия и на поющих с ним. Были с ним на клиросе и оба те брата. Старец Евфимий видит: из-за них высунулся некий мурин, на голове которого был очень острый колпак, а сам он был клокат, и клочья были разного цвета; и в руках он держал железный крюк, каким тех братьев стал за ризы притягивать к себе. И, когда привлекал и хотел схватить руками, внезапно железное то орудие лишалось силы и отлетало в сторону.
И отъ сего разумѣти есть, яко: егда врагъ всѣвааше имъ помыслъ еже не покоритися старцу и изыти отъ обители, они же приимаху его и согласоваху ему, сего ради и тъй удобно привлачаше ихъ; егда же супротивляхуся помыслу и отлагаху его, тогда и желѣзное то орудие безсилно бываше и отскакаше отъ нихъ.
И это надо понимать так: когда враг внушал им мысль не покоряться старцу и уйти из монастыря и они принимали помысл и действовали согласно ему, бесу было легко притягивать их; когда же сопротивлялись помыслу и отвергали его, тогда железное то орудие лишалось силы и отлетало в сторону от них.
Егда же начяша чести святое Евангелие, тогда муринъ той безъ вести бысть, и по скончянии же Евангелие паки явися, по первому образу творяше; и во время Херувимския пѣсни паки исчезе, по скончянии же тоя явися, по тому же творяше. Егда же възгласи ерѣй «Изрядно пречистей владычице нашей Богородици», страшный той муринъ, яко дымъ, исчезе и ктому не явися.
Когда же начали читать святое Евангелие, тогда тот мурин исчез, а по окончании Евангелия снова явился и стал совершать прежние дела; и во время Херувимской песни опять исчез, а по окончании той явился и стал делать так же, как прежде. Когда же возгласил иерей «Изрядно пречистой владычице нашей Богородице», тот страшный мурин, как дым, исчез и больше не являлся.
Старець же онъ, видѣвъ сиа, зело въ трепете бысть и яко во иступлении прейде все время службы. По скончании же литургиа, пришедъ, исповѣда отцу. Блаженный же, призвавъ реченныя иноки, поучивъ ихъ еже не приимати отъ врага всѣемая помыслы и не таити ихъ, но исповѣданиемь истерзати.
Тот старец, видевши это, был в сильном волнении и в великом смятении пребывал все время службы. По окончании литургии, прийдя, поведал виденное отцу Пафнутию. Блаженный же, призвав названных монахов, наставил их не принимать внушаемые врагом мысли и не скрывать их, а искоренять покаянием.
Повѣдаша намъ ученици отца Пафнутия, блаженый Иосифъ. «Нѣкогда, — рече, — посланъ быхъ отцемъ въ градъ Воротынескъ, ко князю,[80] сущему тамо, нѣкоихъ ради потребъ и обрѣтохъ его въ скорби велицей: занеже имѣ нѣкоего человѣка, зело любима ему, добродѣтелна и боголюбива, еже повсегда совѣтоваше ему полезная, именемъ Матфия, по отчю имени Варнавинъ; сынъ же князя того ненавидяше его, яко отцу его не по его воли совѣтоваше, и сего ради повелѣ убити его нѣкоему человѣку отъ служащихъ ему; отцу его не вѣдущу.
Поведали нам ученики отца Пафнутия, блаженный Иосиф. «Некогда, — рассказывал Иосиф, — был я послан отцом в город Воротынск к бывшему там князю ради некоторых нужд и нашел его в великой скорби: у князя был некий человек, очень любимый им, добродетельный и боголюбивый, который всегда давал ему полезные советы, по имени Матвей, по отчеству Варнавин; сын же князя ненавидел его, так как тот давал отцу советы не такие, как он хотел, и поэтому приказал одному из своих слуг убить его; князь же об этом ничего не знал.
Убиену же ему бывшу, въсхотѣ всесилный Богь мстити кровь праведнаго, възопившую къ нему от земля, якоже Авелева древле.[81] И сего ради сынъ князя того, повелѣвый его убити, помале напрасною смертию умре; такоже и убивый праведнаго повелѣниемъ его злою смертью и напрасною умре. Мати же того убици восхотѣ сотворити въ третий день, якоже обычай есть, приношение приносити о немъ. Священникъ же облекса въ санъ, посла взяти у творящаго просфиры, хотя проскомисати, еже принести приношение о убици. Творяй же просфиры откры пещь, хотя изяти ихъ и послати къ священнику, — обрѣте пещь, полну крови. Священникъ же и вси обрѣтшиися со страхомъ многимъ прославиша Бога, отомъстивъшаго кровь праведнаго, безъ правды излиянную, и отъ сего разумѣша, каково осужение приаша убившии праведнаго, яко всякаа помощи лишени быша».
Когда убили Матвея, захотел всесильный Бог отомстить за кровь праведного, возопившую к нему от земли, как в древности Авелева. И поэтому сын князя, приказавший убить Матвея, вскоре внезапно умер; также и убивший праведного по его приказу умер злой и неожиданной смертью. Мать того убийцы захотела на третий день по обычаю принести дары в память о нем. Священник же облачился в одежды, послал за просфорами, желая начать проскомидию, чтобы принести дары об убийце. Пекущий просфоры открыл печь, чтобы взять их и отправить к священнику, — и увидел печь, полную крови. Священник же и все бывшие с ним в великом страхе прославили Бога, отомстившего за кровь праведного, несправедливо пролитую, и поняли, какое наказание приняли убийцы праведного, ибо были лишены они всякой помощи».
Той же отець Иосифъ повѣда намъ. «Слышаахъ, —рече, — у отца Пафнутия, яко блаженый Петръ Чюдотворець, преосвященный митрополитъ всея Руси, въ соборной церкви пречистыя Богородица честнаго ея Успениа, еже самъ созда, нача молитися о нѣкоихъ дѣлехъ земскихъ. И пришедъ къ нему инокъ, келейникъ его, прозваниемъ Цѣлада, и глагола ему: „Ты молишися и хощеши услышанъ быти, а въ казнѣ у тебе три рубли". Онъ же въ той часъ повелѣ ему раздати нищимъ и абие получи прошение, о немже моляшеся». Вижь ми, каково нестяжание имяше блаженый сей, и сего ради нареченъ бысть «новый чюдотворець».
Тот же отец Иосиф поведал нам. «Слышал, — говорил, — от отца Пафнутия, как блаженный Петр Чудотворец, преосвященный митрополит всея Руси, в соборной церкви Успения пречистой Богородицы, которую сам создал, начал молиться о некоторых государственных делах. И пришел к нему монах, его келейник, по прозванию Целада, и сказал ему: “Ты молишься и хочешь быть услышан, а в казне у тебя три рубля”. Петр тотчас повелел ему раздать деньги нищим и сразу же получил то, о чем просил в молитве». Смотри, какое нестяжание имел этот блаженный, вот почему он был назван новым чудотворцем.
Той же отець Иосифъ повѣда намъ. «Нѣкий, — рече, — разбойникъ, именемъ Ияковъ, прозваниемъ Черепина, лютъ зѣло, и, помянувъ своя злая, прииде къ старцу Пафнутию, и облечеся во иноческый образъ. И помале, отложивъ образъ, начатъ паки разбивати. И нѣкогда стоящу отцу Пафнутию во вратѣхъ манастыря, Ияковъ же грядый на конѣ мимо манастырь, отець же глагола ему: “Горе тебѣ, страстниче, сугубо зло сотворилъ еси: отвергъ иноческый образъ и на первое зло возвратися, яко песъ на своя блевотины!” Онъ же извлекъ саблю и восхотѣ пресѣщи его, и ударивъ ею по верѣе, за нюже отець ускоривъ скрытися.
Тот же отец Иосиф поведал нам. «Некий, — говорил, — разбойник, именем Яков, прозванием Черепина, был очень жесток, и, вспомнив все совершенное им зло, пришел к старцу Пафнутию, и постригся в монахи. Но вскоре, отказавшись от монашества, стал снова разбойничать. И однажды, когда отец Пафнутий стоял в монастырских воротах, а Яков ехал мимо на коне, отец-игумен сказал ему: “Горе тебе, побежденный страстями человек, двойное зло сотворил ты: отверг монашество и возвратился к первоначальным злым делам, как пес на свои блевотины!” Разбойник достал саблю и хотел убить Пафнутия, но удар пришелся по верее, за которую отец успел скрыться.
Потомъ же въспомянувъ своя злая, и усрамився възъвратитися ко отцу Пафнутию, и поиде ко отцу Варъсунофию, въ Савиной пустыни живущу во отходе,[82] и у него сконча животъ свой въ покоянии, слезахъ. Слышавъ отець Пафнутие, рече: “Сего ради дарова ему Богъ таковый конець, занеже не предавывалъ ни единого человѣка на смерть, но и дружене своей възбраняше, и хотящихъ убиеннымъ быти, отъемъ, пускаше”».
Потом, вспомнив свои злые дела и постыдившись вернуться к отцу Пафнутию, пошел он к отцу Варсонофию, который жил в пустыне за пределами Саввина монастыря, и там окончил жизнь свою в покаянии и слезах. Услышав об этом, Пафнутий сказал: “Того ради даровал ему Бог такой конец, что ни одного человека не предал он смерти, и дружине своей запрещал, и тех, кого хотели убить, взяв, отпускал”».
Повѣдаше нѣкий инокъ. «Нашедшимъ, — рече, — нѣкогда агареномъ, по Божию попущению, грѣхъ ради нашихъ, и много зело поплениша христианъ. Единъ же отъ варваръ взятъ инока и дѣвицу: инока же, связавъ, поверже, а дъвицу веде въ кущу свою и мало отшедъ. Дѣвица же глагола иноку: “Господине отче, разумѣхъ, что хощетъ мнѣ сотворити безаконникъ сей; и аще ударю его ножемъ, нѣсть ли мнѣ грѣха?” Онъ же рече: “Богъ благословитъ тя, тщи: сего ради онъ, разъярився, убиетъ тя, и будеши съ мученики”. И пришедъ онъ, и восхотѣ коснутися ея, она же удари его ножемъ въ руку. Онъ же, разъярився, вземъ мечь, изсѣче ея, и бысть мученица Христова.
Поведал некий монах: «Во время нашествия кочевников, по Божьему попущению, ради грехов наших, многие христиане попали в плен. Один из язычников взял в плен монаха и девицу: монаха, связав, он бросил на землю, а девицу отвел в жилище свое и ненадолго ушел. Девица сказала монаху: “Отец мой и господин, я знаю, что хочет со мной сотворить этот беззаконный; если ударю его ножом, не будет ли на мне греха?” Он же ответил: “Бог благословит тебя, дочь моя: язычник, придя в ярость от этого, убьет тебя, и ты будешь с мучениками”. И пришел враг, и хотел коснуться ее, она же ударила его ножом в руку. Он, разгневавшись, взял меч и иссек ее, и стала она мученицей Христовой.
Тогда же плениша два воина, и связани лежаху. И повелѣ безаконный князь сихъ усѣкнути. И къ прьвому прииде, и възведъ мечъ, онъ же смежи очи и перекрестився, усеченъ бысть, и бысть мученикъ Христовъ. И на другаго возведъ мечъ, онъ же устрашився, дияволомъ прелщенъ, хрящимъ пяту его, сирѣчи конець жития, и возопи окааннымъ гласомъ и рыдания достойнымъ: “Увы мнѣ! Не усѣкай мене: азъ стану въ вашу вѣру!” И едва поспѣ изрещи проклятый той гласъ, и абие усеченъ бысть. И чюдо, любимици: и яко въ мегновение часа единъ обрѣтеся въ руцѣ Божии, а другий — въ руцѣ диавола».
Тогда же попали в плен два воина и лежали связанные. И приказал нечестивый князь отрубить им головы. И к первому пришел палач, и поднял меч над ним, он же закрыл глаза и перекрестился, и был убит, и стал мучеником Христовым. И над другим был поднят меч, он же испугался, прельщенный дьяволом, увидевшим пяту его, то есть конец жития, и вскричал ужасным голосом, подобным рыданию: “Увы мне! Не убивай меня: я обращусь в вашу веру!” И как только произнес тот проклятый эти слова, тотчас был убит. И произошло чудо, любимые: в одно мгновение один попал в руки Бога, другой — в руки дьявола».
Сего ради, якоже преже рѣхъ, и въ путь добродѣтели шествуя, и дольжно есть сѣбѣ внимати и молитися Богу со слезами, да не оставитъ насъ искушеномъ быти отъ диавола и погубити трудъ нашь; кольми паче въ таковыхъ бѣдахъ, сирѣчь въ нашествие варварьское, себѣ внимати и молити Бога со слезами, да не погибнемъ въ единь часъ душею и теломъ; сего бо ради и молимся: «Не введи насъ въ искушение», — сирѣчь не побѣдитися искушениемъ, душею и тѣломъ же подвизатися до смерти, тръпѣти искушение, приходящее намъ отъ съпротивника-диавола, яко да приимемъ отъ Бога вѣнець терпѣния.
Этого ради, как сказал я прежде, шествуя по пути добродетели, надо быть внимательным к своему внутреннему миру и молиться Богу со слезами, чтобы не оставил нас искушенными от дьявола и погубившими наш труд; особенно в таких бедах, как вражеское нашествие, надо углубиться в самопознание и молить Бога со слезами, чтобы в один час не погибнуть и телом, и душою; поэтому и просим в молитве: «Не введи нас во искушение», — то есть просим не быть побежденными искушением, душою и телом совершая подвиги до смерти, претерпев искушение, приходящее к нам от врага-дьявола, чтобы принять от Бога венец терпения.
Въ то же время у нѣкоего воина плениша жену. Онъ же, вземъ съ собою единаго пса да секиру, поиде въ слѣдъ ихъ. Они же приидоша въ некое село болярьское, людемъ выбежавшимъ, и обрѣтоша множество пития. И многаго ради зноя упившеся зъло, и спаху, яко мертви; воинъ же секирою поотсѣче всѣмъ главы. И влѣзъ въ едину отъ клетей, и видѣ жену свою со княземъ ихъ лежащу на одрѣ, такоже ото многаго пияньства спящу. Она же, видѣвши мужа, возбуди варвара. Онъ же въставъ и нача битися съ мужемъ ея, и, одолѣвъ ему, сѣдяше на немъ, и наченъ имати ножь, хотя заклати его. Песъ же его, видѣвъ господина своего хотяща заклана быти, вземъ варвара за усты, за видение и за главу, совлече его со господина своего. Онъ же, въставъ, уби варвара, и, вземъ жену свою, новую Далиду,[83] отъиде, и сотвори ей, елико восхотѣ.
В то же время пленили жену некоего воина. И он, взяв с собою одного только пса и меч, пошел вслед за врагами. Они же пришли в одно село боярское, оставленное людьми, и нашли много хмельного пития. И опились им из-за сильного зноя, и спали, как мертвые; воин же секирою всем отсек головы. И вошел в одно из жилищ, и увидел свою жену, лежащую на постели с главным из врагов, спящую, как и они, после долгого пьянства. Она, увидев мужа, разбудила язычника. А он, встав, начал биться с ее мужем и, победив, сидя на нем, стал вынимать нож, чтобы его зарезать. Пес же, увидев, что его хозяин может быть убит, стал хватать врага за губы, глаза и голову, стащил его со своего господина. И он, встав, убил язычника, и, взяв жену свою, новую Далилу, ушел оттуда, и поступил с ней, как захотел.
Оле бѣсованиа женьскаго! И звѣрей явися злѣйши: сей убо избави господина своего отъ смерти, жена же предаде его на смерть. Изъначала убо вся злая роду человѣческому быша жены ради: Адамъ жены ради изъ рая испаде,[84] и того ради весь родъ человѣчь тлѣниемь и смертию осуженъ бысть; Соломонъ премудрый женъ ради отъ Бога страненъ бысть;[85] такоже и Самсонъ великий, освященный отъ чрева, женою преданъ бысть иноплемянникомъ,[86] и ослепленъ, и удалися отъ Бога. Не точию въ Древнемъ, но и въ Новѣй благодати, не въ мире сущии токмо, но и иноци, и пустыньский прибытокъ лобызавше, женъ ради погибоша и иноческый трудъ погубиша. И изъначала и до сего часа врагъ женами прельщаеть родъ человѣчьскый. Елици побѣдиша таковый искусъ, — якоже прекрасный Иосифъ,[87] и сего ради въ вѣкъ вѣка похваляемъ есть, аще послѣди и жену имѣ, — а девъство до конца в Ветхомъ мали зѣло сохраниша. А отнелиже отъ Дввы израсте цвѣтъ жизни, Господь нашь Исусъ Христосъ, оттуле множество безчислено сохраниша и сохраняютъ подвигъ дѣвъственный, паче песка морьскаго, не точию иноци, но и въ мире сущии, и бракъ презирають, и дѣвъственый подвигъ подвизающеся и до кончины живота въ славу Богу, ему же слава нынѣ, и присно, и въ вѣки вѣкомъ. Аминь.
О, бесование женское! И зверей явилось злейшим: пес избавил своего хозяина от смерти, жена же предала его на смерть. Изначала все злое роду человеческому было от женщины: Адам из-за жены был изгнан из рая, и поэтому весь род человеческий был осужден на тление и смерть; премудрый Соломон из-за жен отстранился от Бога; также и великий Самсон, освященный в чреве матери, женою был предан иноземцам, и ослеплен, и удалился от Бога. Не только в Ветхом, но и в Новом завете, не только миряне, но и монахи, и те, кто возлюбил пустынное житие, из-за женщин погибли и иноческий свой труд погубили. Сначала и доныне дьявол женщинами прельщает род человеческий. Таких, победивших этот искус, — как прекрасный Иосиф, которому за это из века в век творят похвалу, хотя он потом и имел жену, — и девство сохранивших, в Ветхом завете было очень мало. А с тех пор, как от Девы произрос цвет жизни, Господь наш Иисус Христос, бесчисленное множество людей сохранило девственность и совершает этот подвиг; их больше песка морского, не только монахов, но и мирян, которые брак презирают и в подвиге девственности подвизаются, и творят его до конца жизни во славу Бога, ему же слава ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Повѣда нам нѣкий отець: «В нѣкоемъ селѣ к нѣкоему прозвитеру приидоша насельници того села въ святую Великую среду, еже приати во святый Великий четверток пречистое тѣло и честную кровь Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, якоже обычай есть христианом. И с вечера в среду обычному правилу скончану, и поновивъ священникъ покаанием всѣх. В нощи же четвертъка нѣкий муж, уловленъ от диавола и побѣженъ похотию, прииде на жену свою, еже совокупитися с нею. Она же много его наказоваше, сокращение времени предлагающи и труд пощениа, и како малыя ради похоти лишитися имамы животворящаго тѣла и честныа крови Господа нашего Иисуса Христа. И много наказавъ его, и не повинуся ему. Онъ же, усрамився глаголъ еа, отоиде. От диавола же распалаемъ, не възможе удержатися, и, пореваемъ на свою погыбель, вниде в коньское стоялище, и нача совершати грѣх над скотиною, и абие пад, умре смертию, рыдания достойною. Во утрие же взыскаша его и не обретоша. Егда же восхотѣша кони вести напоити, и под нагами их обрѣтоша того человѣка мертва; и вси убояшася страхомъ велиим зѣло.
Поведал нам некий отец: «В некотором селе к одному пресвитеру пришли сельские жители в святую Великую среду, чтобы по христианскому обычаю в святой Великий четверг причаститься пречистого тела и честной крови Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. И вечером в среду после окончания обычного правила священник исповедовал всех. В четверг же ночью некий человек, прельщенный дьяволом и побежденный похотью, пришел к своей жене, чтобы совокупиться с нею. Она же долго его поучала, указывая ему на то, что скоро кончится время поста, и напоминая о постнических трудах, которые он претерпел, и о том, что из-за малой похоти приходится им лишиться животворящего тела и честной крови Господа нашего Иисуса Христа. И долго она поучала его, и не повиновалась ему. Он же, устыдившись ее речей, ушел. Но, распаляем дьявольским желанием, не мог удержаться, и, стремясь к своей погибели, вошел в конюшню, и начал совершать грех со скотиною, и внезапно упал, умерев смертью, достойной рыдания. Утром стали его искать и не нашли. Когда же хотели вести коней на водопой, под их ногами обнаружили того человека мертвым; и всех охватил великий страх.
И ино, подобно тому же, бысть в нѣкоем монастыри, емуже бяше близ село; и нѣкий инок шед в него, и побѣжен бысть похотию, и совокупися с женою. И лежащу ему на ней внезапу мертвъ бысть».
И другое, подобное тому, было в некоем монастыре, близ которого было село; один монах пошел туда, и был побежден похотью, и совокупился с женщиной. И, когда лежал на ней, внезапно умер».
Таковыа убо смерти случаются за небрежение конечное человѣка. И Господь, прогнѣвався, не дастъ ему дождати урока жизни своеа конечнаго ради небрежениа, срьпом смертным посѣкаеть и преже времени, и яко да и живии, зреще таковаа, убоатся, не впасти в таа же, или, якоже пишет: «Враг, — рече, — зрит пяту человѣка, сирѣчь конець жизни его, и в той час уловляет». Еже согрѣшити к Богу в он же приближися конець живота его — и не возможет покаятися, но во грѣсѣ своем умрет, по пророческому словеси: «В немже тя обрящу, в том и сужу ти», — глаголетъ Господь. Сего ради подобает всякому християнину на всякъ час молитися, чтобы далъ Богъ не вскорѣ, но в покаании христианьский скончати живот свой, и всегда помышляти безвѣстное нашествие смерти.
Так случается умереть тем, кто не радеет о конце человеческой жизни. И Господь, прогневавшись, не дает ему дождаться урочного часа ради пренебрежения к концу жизни, серпом смерти посекает его прежде времени, чтобы и живые, видя это, убоялись и не оказались в таком же положении, как пишется: «Враг видит пяту человека, то есть конец его жизни, и тотчас уловляет в свои сети». Грешить перед Богом человеку в то время, когда приблизился конец его жизни, значит — лишиться покаяния и умереть в своем грехе, по пророческому слову: «Каким тебя обрету, таким и судить буду», — говорит Господь. Поэтому подобает каждому христианину ежечасно молиться о том, чтобы Бог дал не скорую смерть, а позволил в покаянии принять конец христианской жизни, и всегда думать о неожиданном пришествии смерти.
И праведным убо случаются скорыа смерти в наше накозание, яко да мы, убоявшеся, покаемся, а имъ в том нѣсть поврежениа, но болшая похвала, яко всегда готови суть. Горе же мнѣ, таковаа, и сущим, подобным мнѣ! Господь убо человѣколюбець, егда видит скончавающеся урокъ жизни человѣку, нѣкыя ради первыя добродѣтели обратит ему мысль на покаяние, якоже пишет въ Отечьнице: «Нѣкая инокини изыде от монастыря и много время пребысть в телесном грѣсѣ. Потом обратися на покаание и поиде во свой манастырь, и пред враты, пад, умре. И открыся о ней нѣкоему ото отець: бѣсом съ аггелы прящимся о ней, яко: “Наша есть и много время работала нам!” Аггели же глаголаху: “Но покаяся”. Бѣси же глаголаху, яко: “Не успѣ и в манастырь внити”. Аггели же отвещавьше, яко: “Та убо покаяниемъ владяше, Богъ же — животом”. И, вземше душу ея, оттоидоша, а бѣси посрамлени быша».
И праведным случается быстро умереть ради наставления нам, чтобы мы, убоявшись, покаялись, а им в том нет вреда, но большая похвала, так как они всегда готовы к смерти. Горе мне, такому, и другим, подобным мне! Господь-человеколюбец, когда видит подходящий к концу урок жизни какого-либо человека, ради какой-нибудь прежней его добродетели обратит его мысль на покаяние, как пишется в Отечнике: «Некая монахиня ушла из монастыря и долгое время пребывала в телесном грехе. Потом покаялась и пошла в свой монастырь, но перед воротами, упав, умерла. И было откровение о ней некоему монаху: бесы спорили с ангелами о ней: “Наша есть и много времени работала у нас!” Ангелы же говорили: “Но покаялась”. Бесы утверждали так: “Не успела и в монастырь войти”. Ангелы отвечали: “Как та владела покаянием, так Бог — жизнью”. И, взяв душу ее, отлетели, а бесы были посрамлены».
Сице убо Господь-человѣколюбець творит милости ради своея; вселукавый же врагъ зритъ человѣку конець уреченных денъ и прелщаетъ его сътворити грѣхъ, якоже преди рѣхъ, яко да не получит времени покаяниа; инѣх же прелщает согрѣшати и до самого конца, и восхищаеми бывают бес покаяниа.
Это Господь-человеколюбец совершает по милости своей; вселукавый же дьявол видит конец установленного срока человеческой жизни и прельщает его совершить грех, как я прежде говорил, чтобы тот не имел времени для покаяния; иных же прельщает грешить до самой кончины, и те восхищаемы бывают без покаяния.
Повѣда нам отець Паисѣя Ярославовъ:[88] «Во отходѣ у нѣкоего манастыря инок живый, и по времени нача глаголати старцем, яко: “Являет ми ся, — рече, — Фома-апостолъ”. Они же глаголаша ему: “Не приемли того, мечтание есть, но твори молитву”. Онъ же рече имъ: “Мнѣ молящуся и той со мною молится”. Они же мьного наказоваху его, онъ же не послуша. Прелщенный же инок не причащашеся божественым тайнам, крови и тѣлу Христову, много время. Старьцы же и отець Паисѣа возбраняху ему; онъ же укрепленъ прелестию вражиею и глагола старцем: “Фома-апостолъ не велѣлъ мнѣ причащатися”. Старцы же и отець Паисѣя глаголаше ему с великим прещением: “Старче безумный, прелщенъ еси бесовьским привидѣниемъ”, — и многыми жестокими словесы укаряху его, и укрепляху не внимати вражей прелести. Прелщенный же инокъ глагола старцем: “Как приидет ко мнѣ Фома, и яз с нимъ спрошуся, велит ли мнѣ причащатися”. И по малех днех глагола прельщенный инок: “Велелъ мнѣ Фома-апостолъ причащатися и говѣти седмицу и с пятка на суботу”. Братиа того манастыря на завьтрене не обрѣтоша того инока. Игуменъ же посла в кѣлию навестити его: егда убо болит и сего ради не прииде. Пришедше же, обрѣтоша его мертва, удавлена руками за щеки от злаго бѣса, являющагося ему во образѣ Фомы-апостола».
Поведал нам отец Паисий Ярославов: «Рядом с одним монастырем жил инок-отшельник, и спустя время он начал говорить старцам так: “Является мне апостол Фома”. Они же сказали ему: “Не воспринимай это наваждение, но твори молитву”. Он же отвечал им: “Когда я молюсь, и тот со мной молится”. Старцы долго наставляли его, он же не послушал их. Длительное время прельщенный монах не причащался божественных тайн, крови и тела Христова. Старцы и отец Паисий корили его за это; он же, побежденный кознями дьявола, отвечал монахам: “Апостол Фома не велел мне причащаться”. Старцы и отец Паисий говорили ему с великим осуждением: “Безумный инок, ты прельщен бесовским наваждением”, — и многими жестокими словами укоряли его, и наставляли не внимать козням дьявола. Прельщенный же монах говорил старцам: “Как придет ко мне апостол Фома, я у него спрошу, велит ли мне причащаться”. Спустя немного времени прельщенный инок сказал старцам: “Апостол Фома велел мне причащаться и говеть неделю, с пятницы до субботы”. Но на заутрене среди монастырской братии не оказалось того монаха. Игумен послал проведать его в келию: может быть, заболел и потому не пришел на службу. Пришедшие нашли его мертвым, удавленным за щеки руками злого беса, который являлся ему в образе апостола Фомы».
Многообразнѣ вселукавый Сотана тщится на погубление человѣку. Аще кого видит не послушающа на злыа дѣла и подвизающася на добродѣтель, уловляет его послѣдовати своей воли и ни с ким же совѣтовати, якоже святый пишет Дорофѣй:[89] «Во мнозѣ совѣте спасение бывает, послѣдуя же самосмышлению падаетъ, якоже листъ». Потом же влагает ему тщеславиа помыслы, и то самосмышление — начало и корень тщеславиа, понеже мнит себе доволна суща не точию свой животъ управити, но и всѣх разумнѣйша и не требующа совѣта, и яростию не дастъ ничтоже противу себе рещи, но хощет, да вси словесъ его слушають, яко Богослова. Егда же видит вселукавый, аще укрепится в таковых прилежай добродѣтели, начинает его прелщати блещаниемъ свѣта или зрѣниемъ нѣкоего вида въ образѣ ангела или нѣкоего святого. И аще таковым вѣру имѣть, якоже преже реченный брат, и тако удобъ погибает человѣкъ; не точию злым прилежа, но и благаа творя, — от самосмышления погибаеть.
Вселукавый Сатана, принимая разные образы, стремится погубить человека. Если видит кого не совершающего злые дела, а подвизающегося в добрых, стремится подчинить его своей воле и заставить ни с кем не советоваться, как пишет святой Дорофей: «Во многом совете спасение бывает, последующий самосмышлению падает, как лист». Потом вселяет в него дьявол тщеславные помыслы, то самосмышление — начало и корень тщеславия, так как человек мнит себя не только способным как следует жизнь свою устроить, но и самым разумным, не нуждающимся в совете, он с яростью отвергает против него сказанное и желает, чтобы слова его, как речи Богослова, слушали. Когда же видит вселукавый дьявол, что укрепится в этом прилежащий к добродетели, то начинает прельщать его блистанием света или каким-нибудь видением в образе ангела или святого. И если человек в это поверит, как вышеназванный брат, то тогда погибает; не только прилежащий злу человек, но и творящий добро, — погибает от самосмышления.
Повѣда нам священноинок Иона, духовникъ пресвященнаго епископа Тверьскаго Акакиа.[90] «Еще ми, — рече,—пребывающу в манастыри Святаго Николы на Улейме,[91] священноинок нѣкий нача служити во обители святую литургию. И егда восхотѣ чести святое Евангелие, внезапу паде, яко мертвъ. Они же, вземше его, изнесоша. По днех же нѣких проглагола. Братиа же начаша его вопрошати о случившемся ему. Он же нача повѣдати со слезами: “Азъ, убо окаянныа, нечювъствием многим одержим, творя любодѣяние и дерзаа служити божественую литургию. И во едину от нощей на своей недели быв в веси и сотворивъ грѣх любодѣяниа. И въ толико нечювьствие приидох, яко не потщався ни поне водою омыти скверну тѣла моего, ниже оскверненую ризу премених, и, проскомисав, начах служити божественую литургию. И егда прочтоша апостольское учение и начаша пѣти «Аллилуиа», азъ же восхотѣвъ пойти чести святое Евангелие, — и видѣх мужа, брадата и стара, стояща за престолом и жезлъ в руцѣ имый (ото образа его разумѣти, яко святый Николае есть). И рече ми съ яростию: «Не дерзай служити, окаянне!» Аз же мнѣхъ, яко призракъ есть, и времени принужающу устремихъся чести. Онъ же удари мя по главѣ и по раму жезломъ, сущимъ в рукахъ его. И падохъ, яко мертвъ, и пребысть, лежа на одрѣ, много время полсухъ”. Глаголаше же той священноинокъ Иона: “И, егда отойдохъ ото обители, не вѣм, что ему конець бысть”».
Поведал нам священноинок Иона, духовник преосвященного тверского епископа Акакия: «В то время, когда я еще жил в монастыре Святого Николы на Улейме, некий священноинок начал служить святую литургию в обители. И, когда хотел читать святое Евангелие, внезапно упал, как мертвый. Монахи, взяв его, вынесли из церкви. Через несколько дней к нему вернулся дар речи. Братия стала спрашивать его о случившемся. Он же начал рассказывать со слезами: “Я, окаянный, лишившись разума, совершал прелюбодеяние и осмеливался служить божественную литургию. И в одну из ночей на неделе, в которую служил, был в селении и совершил грех прелюбодеяния. И до такой степени утратил рассудок, что не потрудился после этого не только омыть нечистое тело, но и переменить оскверненную ризу, и, выполнив проскомидию, начал служить божественную литургию. Когда прочли Апостол и начали петь «Аллилуйя», а я хотел пойти читать святое Евангелие, то увидел старого человека с бородой, стоящего за престолом с жезлом в руке (по облику можно было узнать, что это святой Николай). И сказал он мне с яростью: «Не смей служить, окаянный!» Я же думал, что это призрак, и, чтобы не опоздать, поторопился начать чтение. Он же ударил меня по голове и плечам жезлом, который был в его руках. И я упал, как мертвый, и долгое время лежал на постели парализованный”. И сказал тот священноинок Иона: “Не знаю, каким был его конец, ибо я ушел из монастыря”».
Сущии убо в мирѣ, елици издадятъ себе неудержанно въ скверну злаго любодѣяниа, и, аще не покаются, множайше себѣ возжигаютъ пещь огня негасимаго; кольми паче иночески живуще и въ таковаа впадающе, множайше себѣ, паче мирьских, огнь геоньский возжигают. Кто может изрещи, иже не точию в мире сущии, но и во иночествѣ пребывающе любодѣяниемъ побѣжаеми; множае мирьских осужение приимутъ, аще деръзнут на священничество; и в мирѣ сущии после жены своея, побѣжаеми любодѣяниемъ и дерзающе служити, паче простых осужение приимутъ; сущии же во иночествѣ и побѣжаеми любодѣянием и дерзающе на священничество и касатися некасаемых, ихже и самиитииань[92] глаголи трепещутъ, они же, побѣжаеми конечным нечювствиемъ и отчаянием или невѣрьем хотящаго быти суда и воздааниа, дерзают на таковое таиньство и касаются некасаемых. И не точию до священничества, таковыми же сквернами побѣжаеми, дерзают служити, но и по священничествѣ, тая же творяще, дерзают служити, иже не суть достойнии ко олтарю приближитися.
Миряне, которые не удержатся и впадут в скверну злого прелюбодеяния, если не покаются, разжигают для себя печь великого неугасимого огня; но более мирян возжигают геенский огонь монахи, впадающие в такой грех. Кто может вымолвить, что не только в мире живущие, но и в иночестве пребывающие побеждаются любовной страстью; больше мирских наказание они примут, если посягнут на священнические обязанности; и мирские попы после жен своих, побежденные любовным влечением, которые решаются служить в церкви, больше простых смертных будут осуждены; монахи же, одержимые любовной страстью и дерзающие быть священниками и касаться неприкасаемых, чего трепещут касаться и слова самаритян, а они, теряя последний рассудок и надежду, побеждаемые неверием в грядущий суд и воздаяние, осмеливаются совершать таинство и касаются некасаемого. И не только до священничества, побеждаемые нечистыми помыслами, дерзают служить, но и после принятия священства, совершая то же, осмеливаются творить службу, хотя недостойны и к алтарю приближаться.
И Господь-человѣколюбець, аще восхощет нѣкиа ради добродѣтели на кого от тѣхъ излияти каплю милости своея, послет на нь скорбь, и возбранит ему от таковыя дерзости, и скорбьми обратит его на покаание. Аще ли же которым попустит и не возбранит им скорбьми от таковыа дерзости, всеконечно оставляеми суть от Бога и достойни слезамъ, яко тамо вѣчно отомщение восприимут своея дерзости. Не точию священноиноком и мирьским иерѣем, но и простым иноком и миряномъ, уклоняющимся неудержанно к плотским сквернам, сущих въ жизни сей, и дерзающим приимати пречистыя тайны без достойнаго запрещениа и покаяниа, аще скорбьми не возбранит имъ от таковых, но на концѣ или после смерти объявитъ на нихъ, которому осужению достойни. Сие творит не им ползу сотворяа, но нас въ страх и на покаяние наставляа. Такоже и добродѣтелныхъ в конець и по кончинѣ благими знаменми объявляа, нас наставляа ко уподоблению их, и прославляет угодивших ему, якоже преди рекохъ.
И Господь-человеколюбец, если захочет ради какой-либо добродетели на кого-нибудь из тех излить каплю своей милости, пошлет на него скорбь, и запретит такую дерзость, и страданием обратит на покаяние. Если же от кого отступится и не оградит страданиями от такой дерзости, те навсегда будут оставлены Богом и достойны слез, так как там обретут вечное наказание за свой грех. Не только священноинокам и мирским иереям, но и простым монахам и мирянам, которые неудержимо стремятся к существующим в этой жизни плотским грехам и осмеливаются принимать причастие без должной епитимий и покаяния, если страданием не оградит их Бог от этого, то в конце жизни и после смерти укажет им, какого наказания они достойны. Бог это творит не ради их пользы, но наставляя нас на страх и покаяние. Также он и добродетельных в конце жизни и после смерти объявляет добрыми знамениями, поучая нас быть подобными им, и прославляет угодивших ему, как я прежде говорил.
Повѣда нам отець Иосифъ: «Пребывающу ми въ честнѣй обители преславныа Богородица на Симоновѣ,[93] повелѣниемъ державнаго привезоша в той манастырь человѣка разслаблена и постригоша. Идохъ же посѣтити его и вопросихъ вину болѣзни его. Он же, воздохнувъ, рече: “Господине отче, се есть вина напасти моея. Приближающуся празнику святых верховных апостолъ Петра и Павла,[94] у тѣхъ бо церкви азъ живяхъ, и, совѣщавъ с сосѣды, въ честь святых апостолъ обще сотворихом питие медьвеное. Аз же, акаанный, на святый празникъ преже литургиа поемъ с собою нѣкиа и начахом пити преже литургиа. И лежащу ми, яко въ изступлении, и видѣхъ мужа, емуже брада черна, поизвита, плешивъ и възоромъ страшенъ. И возрѣвъ на мя ярымъ оком, и удари мя десною рукою за ланиту; и от страшнаго ударениа всь разслабленъ быхъ, яко мертвъ лежахъ, и ис тоя страны испадоша зубы моя. Внидоша же въ храмину сущии в дому моем, мнѣвше мя спяща, еже возбудити к литургии, и видѣвше мя, разслаблена всего и исполумертва, и обрѣтоша пять зубов на постели моей. Вопрошаем же от них о случавшемся мнѣ. Аз же, окаянный, едва приидохъ в себе и исповѣдахъ имъ вся, якоже и тебѣ; и приятъ страхъ вся, и разумѣша ото образа, яко апостолъ Павелъ бѣ явлеися мнѣ.” И со многими слезами прославиша Бога и святыхъ апостолъ, молящеся, да милостивъ будет ему молитвами святых апостолъ. Пребысть же лѣто едино в манастырѣ, каяся, и преставися».[95]
Поведал нам отец Иосиф: «Когда я был в честной обители преславной Богородицы на Симонове, по повелению правителя привезли туда расслабленного человека и постригли. И я пошел посетить его и спросил о причине его болезни. Он же, вздохнув, сказал: “Отец мой и господин, вот причина моей напасти. Когда приближался праздник святых верховных апостолов Петра и Павла, у церкви которых я жил, то, посоветовавшись с соседями, сотворили мы в честь святых апостолов сообща хмельной напиток из меда. Я же, окаянный, на святой праздник до литургии, взяв с собой некоторых, начал пить вино. И, когда лежал я, словно в исступлении, увидал человека, борода которого была черной и вьющейся, а сам был плешив и взором страшен. И посмотрел на меня с яростью, и ударил меня правой рукой по щеке; и с той стороны выпали зубы мои, а я от страшного удара был весь расслаблен и лежал, как мертвый. Вошли в комнату бывшие в моем доме люди, думая, что я сплю, чтобы разбудить к литургии, и увидели меня, расслабленного и полумертвого, и нашли пять зубов на моей постели. Спрашивали, что случилось со мной. Я же, окаянный, едва пришел в себя и рассказал им все, как и тебе; и охватил всех страх, и поняли по описанию, что мне являлся апостол Павел”. И со многими слезами прославили они Бога и святых апостолов, молясь, чтобы милостив был к нему Бог молитвами святых апостолов. Пробыл он год в монастыре, каясь, и потом умер».