Электронные публикации

ТРЕТЬЯГО СЛОВА СУТЬ СТИХОВЕ ВСИ 1654

ВСЕГО В ТРЕТЬЕМ СЛОВЕ 1654 СТИХА

 

СЛОВО 3

СЛОВО 3

 

1. Яко ничтоже творит душа или дѣйствует кромѣ тѣла, но его всѣми уды дѣйствует и познаваеться, какова есть и колика.

1. Что душа ничего не совершает и не делает помимо тела, но действует только с помощью всех его членов, а через это и познается, какова она и какая.

 

2. Яко аще не въ свершенъ възрастъ приидут уди и части телесныя, дѣйства душевная неявлена суть.

2. Что если не полностью разовьются члены и части тела, действия душевные останутся непроявленными.

 

3. Яко аще что от удовъ телесных погибнет или инако вредиться, бездѣльствуеть душа к служенью его.

3. Что если какой-нибудь из членов тела погибнет или иначе повредится, душа окажется не в состоянии действовать присущим этому члену образом.

 

4. Убо в коей части тѣла пребыванье уму мнѣти достоить.

4. В какой части тела следует считать пребывающим ум.

 

5. Яко сраслена есть душа телеси и вкупѣ душа и вкупѣ и тѣло, не бо прежнѣйшее единъ другаго.

5. Что сращена душа с телом и одновременно появились душа и тело, а не одно прежде другого.

 

6. Яко, тѣлу разрушаему, не сраздрушаеться с ним и душа, и како бесмертное и славное с мертвым и неславным создано бысть, и которое котораго первозданно бысть.

6. Что с разрушением тела не разрушается с ним и душа; и о том, как бессмертное и славное было создано со смертным и бесславным, и что чего первозданней.

 

7. Убо кто согрѣшивы въо Адамѣ изначала — душа или тѣло, и яко смерть не мука есть, но врачеванье и смотренье добрѣйшее, и яко душа, дондеже привязана есть сей плоти, мысленая видѣти не может.

7. Кто согрешил в Адаме сначала — душа или тело, и — что смерть не мука, но врачевание и прекрасное предусмотрение, и что душа, пока привязана к этой плоти, мысленного видеть не способна.

 

8. Иже по образу и по подобью кое есть, и кто от обою имат то — душа или тѣло.

8. Что у человека по образу и что по подобию, и кто из обеих обладает этим — душа или тело.

 

9. Убо тлѣнна ли Адамова плоть или нетлѣнна создана бысть.

9. Тленной или нетленной была создана Адамова плоть.

 

10. И гдѣ хощем глаголати преже отшедшие сущиа душа; яко в последний день хощем вси от вѣка усопшеи вскреснути и какови.

10. Где следует считать пребывающими души прежде отошедших, и — что в последний день все от начала веков умершие воскреснем и какими.

 

11. Христосъ, сшед въ адъ, вся ли иже от вѣка тамо сущая душа свободи, по Писанию, или ни, и како и ким образом познают душа каяждо свое тѣло в въскресении.

11. Христос, сойдя в ад, все ли от века там находящиеся души освободил, по Писанию, или нет, и как и каким образом каждая душа опознает свое тело при воскресении.

 

12. Яко обещно тогда быти и познанье на всѣх, дондеже ови от десныя, ови же ошююю разлучаються, и тако будет паки праведным познание, грѣшным же ни.

12. Что все тогда будут узнавать всех, пока не разделятся на стоящих справа и слева, после чего одни только праведные будут узнавать друг друга, а грешные нет.

 

13. Яко на воскресение всячьская тварь обновиться в нетлѣние к лучше добротѣ и видѣнию, — подобнѣ и человѣчьская телеса, с ними же и душа, но не тричастны будут тогда, якоже нынѣ, но отимуться двѣ части от них — ярость и желание.

13. Что с воскресением всяческая тварь обновится, сделавшись нетленной и став лучше и красивей, также и человеческие тела, а с ними и души, но не трехчастны, как теперь, они тогда будут, ибо отнимутся две части у них — способности ярости и влечения.

 

14. И еще о въскресении.

14. И еще о воскресении.

 

НАЧАЛО ТРЕТЬЯГО СЛОВА

НАЧАЛО ТРЕТЬЕГО СЛОВА

 

Душа: Се другое взискание, се и другое впрошенье. От нихже впросих тя вчера и во втором словѣ, многа ми явила еси и многа сказала ми еси. Хотѣх же увѣдѣти, гдѣ хощем глаголати преже умершихъ душа быти: аще въ адѣ речеши ми, — да гдѣ есть адъ? Рци ми се явственѣ, рци и не облѣнися.

Душа: Вот новая тема, вот и новый вопрос. Из того, о чем я спросила тебя вчера, во втором слове, ты многое мне раскрыла и много мне сказала. А теперь я захотела разузнать, что надлежит нам думать о том, где пребывают души прежде умерших: если «в аду» скажешь мне, — где ад? Ответь мне на это ясно, ответь, не поленись.

 

Плоть: Невнимателна о мнозѣ еси, о душе моя. Аще бо бы внимала, смѣреная, от ихже прочитаеши и от ихже поеши многажды на который же день, хотяше многая навыкнути и разумети вся си, учителя не бы требовала, ниже сказателя. Слышано ли бысть се, владычице, да не знаеши сия, но впрашаеши рабу свою, мене оканную!

Плоть: Ты очень невнимательна, о душа моя. Ведь если б ты внимала смиренно тому, что читаешь и что многократно каждый день поешь, то очень много узнала бы, и поняла все это, и не имела бы потребности ни в учителе, ни в толкователе. И слыхано ли это, владычица, не знать этого и спрашивать свою рабу, меня, окаянную!

 

Душа: Аще убо не навыкну от тебе, от кого научюся? От Писания слышах, еже впрашати убо лучше есть и еже свѣтовати мьногых спасително есть.

Душа: Коль от тебя не узнаю, у кого научусь? А из Писания я слышала, что спрашивать полезно и советоваться со многими спасительно.

 

Плоть: Да что есть и каково дѣло, еже имаши, и где скытаеться умъ, и где обьходит, скажи.

Плоть: Да какое же дело теперь тебя занимает, и где, скажи, твой ум скитается и блуждает.

 

Душа: Кое убо дѣло — еже испытовати божественое: и отнуду же придох, и еже ради вины, и кто есть зижитель мой, и како честнѣйшю всѣх иже в мирѣ створи мя тварей и под руку далъ есть скоты же и звѣря, и гад, и птица, и ина глаголю вся, небо с своими ему, земля и иная паки, — и како мя затворилъ есть в тебѣ смраднѣй, и идеже паки поиду, отлучився тебе конечнѣй.

Душа: Такое дело — постигать божественное: откуда я пришла, и по какой причине, и кто создатель мой, и почему, создав меня высшей всех сущих в мире тварей и подчинив мне животных, зверей, и гадов, и птиц, и прочее, можно сказать, все: небо вместе с тем, что в нем, и землю, и иное, — при этом он поместил меня в тебе, смрадной, и куда потом я пойду, с тобой, наконец, расставшись?

 

Плоть: Право убо отвѣща ми, и добрѣ отглагола; сия поучайся всегда; сия тебѣ да суть дѣло; да навыкнеши от них лучшая, божественая.

Плоть: Ты правильно ответила и хорошо сказала; и это постигай всегда; пусть это будет твоим делом, чтобы ты научилась лучшему и божественному.

 

Душа: Азъ убо се желаю воину и хощю поучение незабытно имѣти ми в сѣхъ. Но якоже вепрь калу радуеться и сквернѣ и на кождо день валяеться, услажаяся в немь, тако и ты, всезлая плоти, всяко с сими плотьскыми своими страстми и сластьми студными и скверными дѣянми съкверниши мя на кождо день, валяющися в них без боязни, якоже свинья, и низъвлачиши мя долѣ, и никакоже оставляеши мя горняя зрѣти и мудрьствовати, и в горняя входити. Зрительное угасила еси — еже есть умъ мой. И како взмогу навыкнути, помрачена сущи и ослѣплена всячесьскы, зрѣти не имущи!

Душа: Я ведь того и желаю всегда и хочу хорошее поучение об этом услышать. Но как свинья, что нечистотам радуется и скверне и каждый день валяется в них, наслаждаясь, так и ты, презлая Плоть, вечно этими своими плотскими страстями, и усладами постыдными, и скверными деяниями оскверняешь меня каждый день, валяясь в них безбоязненно, словно свинья, и вниз меня влечешь, и никак не позволяешь мне взглянуть ввысь, о горнем помышлять и к горнему стремиться. Способность видеть, то есть ум мой, во мне ты угасила. И как смогу я понимать, будучи помраченной и ослепленной во всем и видеть неспособной?

 

Плоть: Да вѣдѣ ты водиши мя и ты всяко носиши! Да вѣдѣ ты обращаеши мя, якоже снузнець коня. Азъ убо кромѣ тебе ничтоже отнудь творю: ниже доброе, ниже злое, ни посреднее спроста. Да что мя укаряеши много и что мя бесчестиши? Или убо добрѣ, или злѣ живемъ — твое еже хотѣти.

Плоть: Да ведь ты руководишь мною, ты меня повсюду носишь! Ты ведь управляешь мною, как всадник конем. Я без тебя вовсе ничего не совершаю: ни добрых дел, ни злых, ни тех, что между злым и добрым. Так за что же ты меня укоряешь и за что бесчестишь? Хорошо ли, дурно ли мы живем — зависит от твоей воли.

 

Душа: Непщюеши, злѣйшая, благословленѣ противится мнѣ? Но нѣсть, ты якоже рече, нѣсть, якоже глаголеши! Но — якоже конь сверѣпъ, егоже глаголють Етиарь,[1] неудержим, зловидень и непокоренъ зѣло, внегда хопит узду, стища зубы своими, и въздвигъ выю яростнѣ и к брегом устремиться и в пропасть, и рассѣлины, и ровища калная и самъ себе низъринет вкупѣ со всадникомъ; аще ли въспящаеться, то паки горше есть, — сицевому подобно стражем обѣ вкупѣ. Сверѣпѣеши, якоже онъ предреченъ мною конь, вражедная, и тогда не могу повести тя, якоже хощю, но яможе ты хощеши, водиши мя нехотящю. Аще убо ураню тя жезлом и умучю тебе, или гладом озлобя тя и жестоцѣм житием, аще труды тебѣ наведу многы и великы и подвигы нанесу ти, яко да постражеши — да некако буяеши, и играеши, и скачеши отнуд, — и положю долу тя мертву, полумрщвену паки, — въ еже показати тя паки покориву быти, и не имамъ служащаго ми, ниже помагающаго, не имам с ким добродѣтели сдѣяти! И како сию да стяжю и како сию створю?

Душа: Полагаешь, злейшая, что разумно мне перечишь? Но не так обстоит дело, как ты сказала, не так, как говоришь! Но словно конь свирепый, что зовется Сиртиарий, неудержимый, страшный и весьма непокорный, когда грызет узду, стиснув ее зубами, и, шею яростно задрав, к берегам устремляется, и в пропасти, и в ямы, в рвы, наполненные грязью, сам себя повергает вместе со всадником; если же попятится, то будет еще хуже, — подобно этому и мы страдаем обе вместе. Ты, враждебная, свирепеешь, как этот названный мной конь, и тогда я не могу вести тебя, куда хочу, но ты, куда хочешь, несешь меня против моей воли. Если же я побью тебя палкой и помучу тебя или голодом накажу тебя и суровой жизнью, если трудами нагружу тебя многими и тяжелыми и работы возложу на тебя такие, чтобы пострадала ты — чтоб не буйствовала больше, не озоровала, не скакала совсем, — умерщвленной и полумертвой низложу тебя, чтобы заставить тебя быть покорной, то лишаюсь тогда своего слуги и помощника, и не с кем мне будет добрых дел сделать! Как добродетель тогда стяжать и сотворить мне?

 

Аще ли же упокою тя и угожю ти, паки на мя въстаеши злѣ и ратуеши мя бѣснѣ, и низълагаеши мя долѣ в дѣяния неправедна. Обаче помагаеши ми нѣкогда створити любимая к Богу, пособьствуеши мя во многая, но и ратуеши мя; и помощника имам те, и съперника паки, и ратника нещадна, и врага же сверѣпа. Горе, горе мне! Како: враг — и друг любы мнѣ! И что сдѣяти, недоумѣю, и что створю, не вѣмъ. Аще убо створилъ бы Богъ, да свобожюся тебе, изъшла бы твою темницю и зловонья смраде, изъшла бых убо, наставлена от ангела, вскорѣ в моя си, в мое отечество, и, яже в мирѣ оставльши, в премирных жила бых.

А если же дам тебе покой и угожу тебе, вновь на меня восстаешь со злобой и бешено воюешь со мной, и низвергаешь меня вниз, в деяния неправедные. Однако же иногда ты помогаешь мне совершить любимое Богом, способствуешь мне во многом, но воюешь со мной; и помощник ты мне, и соперник разом, противник беспощадный и враг свирепый. Горе, горе мне! Как это: враг — и друг мой любимый! Как мне поступить, не знаю, и что сделать, не ведаю. Если бы дал Бог от тебя освободиться, вышла бы я из твоей зловонной и смрадной темницы, быстро пошла бы, наставляемая ангелом, в мое отечество и, оставив все мирское, в надмирном мире жила бы.

 

Плоть: Много възвысися, о душе, много възнеслася еси — яко невеществена и добра и яко превышши, яко мыслена и словесна, и бесмертна сущи, и яко от вышняго и небеснаго мира, сей миръ убо нѣсть достоинъ тебѣ, азъ есмь злородна, азъ есмь раба от сего мира тлѣньнаго, премѣннаго и сквернаго, от четырех его всѣх ставъ вся есмь — и мерзка, и сквернава, и нечиста, якоже глаголеши. И глаголи еже хощеши, госпожа бо ми еси. Но убо яже укаряеши злую мене, юже бесчестиши, — аще мя не бы имѣла, владычице, не бы достойна мѣдницю.

Плоть: Слишком возвысилась ты, о душа, и чрезмерно вознеслась: и невещественна ты, и добра, и все-то ты превосходишь, и осмысленна ты, и словесна, и бессмертна, и происходишь из вышнего небесного мира, а этот мир недостоин тебя, а я злородна, я раба из этого изменчивого и скверного мира, из всех его четырех стихий вся состою, и мерзка я, и скверна, и нечиста, как ты говоришь. И говори, что хочешь, ведь госпожа ты мне. Но хотя ты меня и называешь, укоряя, злой и бесчестишь, но если бы ты меня не имела, владычица, не стоила бы ты и медяка.

 

Душа: Да како обесрамися, и како обесчестиши мя, и како охуди мя? Хощу навыкнути, еже рече.

Душа: С чего ты потеряла стыд, с чего бесчестишь ты меня, что унижаешь? Хочу понять твои слова.

 

Плоть: Вонми, прочее, и слыши, и не огорчевайся отнудь, ни же гнѣвайся на мя всуе туне тако, елма обезчивихся тебѣ, елма обесрамихся и стыдение отложих от моего лица. Рьку тебѣ истину, или хощеши, или не хощеши. И вонми здѣ смысленѣ и разумѣй яже глаголю.

Плоть: Тогда внимай и, слыша, не огорчайся и не гневайся на меня понапрасну, как если бы я бесчестила тебя, как если бы я обнаглела и стыд отложила от лица моего. Скажу тебе правду, хочешь ты того или не хочешь. Послушай теперь осмысленно и разумей, что я буду говорить.

 

Кромѣ ссуд моих удовъ, госпоже, Творца своего и Бога славословити не можеши, — аще не имаши сдѣлницю мене и помощницю свою. Но ниже благодарити яко творенье Создателя, ни о нихже согрѣшила еси сама покаятися можеши кромѣ слезъ и въздыхания, якоже она блудница и Петръ. Внегда убо мене отлучишися, разумѣеши, кто еси?

Без помощи моих органов, госпожа, Творца своего и Бога не можешь ты славословить, — если ты не имеешь меня своей сотрудницей и помощницей. Без меня не можешь ты ни возблагодарить своего Создателя как его творенье, ни покаяться в согрешениях со слезами и воздыханиями, как это сделали блудница оная и Петр. Со мной расставшись, разумеешь ли, кто ты есть?

 

Душа: Да како отнудь глаголеши и како имаши уста и всяко противь глаголеши ми и не срамляешися?!

Душа: Да как только вообще язык твой поворачивается говорить мне такое, и при этом ты не стыдишься?!

 

Плоть: Да почто да не глаголю и почто и престану, елма предана бых тебѣ, яко да мя имаши рабу? Вину же не свѣм и како рещи не вѣдаю. Не бо преже мене еси, но вкупѣ ты же и азъ. Еда бо мене скудѣлник созда, Богъ же тебе? И что еси кромѣ мене и кая еси, скажи? Невидима и незнаема всѣм вся еси, никтоже познаваяй тя, никтоже видяй тя, или добра, или зла, не вѣсть какова еси — или мудра, или буя, или смыслена же, или разумна и препроста паки.

Плоть: А почему бы мне не говорить и отчего умолкнуть, если я отдана тебе, чтобы ты имела меня своей рабою? Вины своей я не знаю и, что сказать, не ведаю. Ведь ты не прежде меня возникла, но вместе со мной. Неужто горшечник меня создал, а тебя Бог? Что ты такое без меня и какая, скажи-ка? Невидима, неведома для всех ты вся, и никто не может знать тебя, никто и не увидит тебя, добра ли ты или же зла, никто не распознает, какая ты — мудра, или безумна, или смышлена, или разумна и притом простодушна.

 

Душа: Да како есть еже глагола? Реченое не разумѣх.

Душа: Да что такое ты говоришь? Я не понимаю сказанного.

 

Плоть: Слыши убо и вѣруй и покорись имже глаголю. Сущая убо вся познаваема суть чювством, умная же умнѣ постизаема суть. Яже убо чювьствена суть чювство чювственѣ познаваем, а яже паки мыслена — мыслена, якоже рѣх. Показанье чювство чювственѣе имат, постизаемое же мысленѣ, о страстная, не от того самаго познаваеться, но от дѣйства. Невѣдома сущи, о душе, и невидима вся, вправду убо познаваешися от дѣйствъ, якоже и Богъ от своих ему твари. Бога никтоже видѣ никогдаже отнудь, невидимо бо есть сущьством и естествомъ, но убо познаваеться нѣколико от глаголаных. Невидимая бо Его, — рече божественый Павелъ, — и от тварей разумѣваема,[2] зрящи, от еже въ тварех, — рече, — премудрости бывшая Творець и Создатель познаваеться яковъ. Яже тѣмъ бываемая на всяк день Сдѣтеля поравеньству проповѣдають. Доброта тварем, величьство сим бывают, Творца их явьственѣ сказует. Азъ оживляюся с тобою и движюся, госпоже, от ихже всяко мною дѣйствуеши же и твориши познаваема еси от мене, якова и колика еси. Аз показую тя ныне всѣм, якова же еси и како еси дѣлателна и дѣйствена в житьи. Имаши бо уды моя и ссуды вся и тѣми дѣйствуеши и с сими дѣлаеши, скрыта сущи во мнѣ и затворена. Невидима, яко невеществена вся всегда еси, помышленье и разумѣнье все же, аще имаши, скровена суть, о госпоже. Яже в тебѣ ни вѣтий, ни любомудрець, ни земовѣрьник пакы, но ниже волхвъ враг, — никтоже знает та, дондеже приимеши от мене шестострунная уста и къ голосу подобному органскыя моя уды: горло же и душник, гортань же и языкъ, зубы и устны с ними, — и глас вершиши. И тако тогда бывают скровенная вѣдома и явлена, якоже рѣхом, разумѣнья твоя. Приничеши очима моима и блюдеши убо вся, и глаголеши языком моимъ, и слышиши ушима, обонѣваеши ноздрема моима, и рукама дѣлаеши хытрости паки обои и художьства вся от малых и худых даже и до великых. Мене бо кромѣ никакоже твориши что отнудь житийско и телесно, и духовное весма. Азъ тя обиявих, азъ прославих тя. Не хвалися в моих, ни взносися толико. Аще ли хощеши увѣдѣти, яко истинно еже глаголю, и сдѣ вонми разумно и навыкнеши удобно.

Плоть: Так слушай же и верь, и соглашайся с тем, что говорю. Все существующее познаваемо чувством, а умственное умом постигается. Итак, все чувственное мы познаем чувством ведь, а мысленное — мыслью, как я уже сказала. Чувственное способно давать показания чувству, а постигаемое мысленно, о страстная, не прямо само по себе познается, но по действиям. Неведомою будучи, о душа, и полностью невидимой, ты правильно познаешься от собственных действий, как познается Бог по им сотворенному. Ведь Бога никто никогда не видел, ибо он невидим существом и природой, но отчасти познается так, как сказано. Ведь что невидимо в нем, то, сказал божественный Павел, путем наблюдения по тварям уразумевается, от заключенной в тварях премудрости Творец-Создатель бывает познаваем, каков он. Все, чему он дает бытие, равно всякий день своего Создателя проповедует. Красота творения и его величественность ясно свидетельствуют о своем Творце. Я тобою, госпожа, оживляема и движима, и от того, как ты мною действуешь и что делаешь, через меня ты познаешься, какая ты и что ты есть. Я ныне показываю тебя всем, что ты собой являешь, какова ты на деле, что совершаешь в жизни. Ведь ты владеешь всеми моими частями и органами, ими действуешь и с их помощью все делаешь, сокрыта будучи во мне и заперта. Ты невидима, ибо ты вся и всегда невещественна, помышления и все рассуждения, какие ты имеешь, сокрыты, о госпожа. То, что в тебе, ни ритор, ни философ, ни также геометр, ни враг-колдун, — никто не знает то, доколе ты не воспримешь от меня шестиструнные уста и потребные для голоса мои приспособленья: горло с легкими, гортань с языком, зубы и губы с ними, — и произведешь голос. И лишь тогда становится сокровенное открытым, и известными делаются твои рассуждения. Глядишь ты моими глазами и все видишь, говоришь моим языком, слышишь ушами, обоняешь моими ноздрями, а руками занимаешься ремеслами и всякими художествами от малых и незначительных до самых великих. И без меня никак не можешь ты ничего сделать ни из житейских и телесных дел, ни из духовных. Я всем тебя явила, я прославила тебя. Не хвались моим и столь не заносись. А если хочешь убедиться в том, что правдива моя речь, внимай теперь с умом, и ты легко все постигнешь.

 

Вѣдѣ еси велика и добра, якоже мниши, устроена во мнѣ и свершена вся всяко абье от самоя утробы. Аз же, внегда рожюся, несвершен младенець есмь, малѣйше отнудь отрочя, якоже рѣх. Как абие не дѣйствуеши что-либо всяко, не глаголеши бо явѣ, ходиши же никако, рукама же спроста не дѣлаеши никако, но вся недѣйствена всегда бываеши. И ждеши, владычице, мене, твою рабу, — дондеже удове мои и части тѣла вся взрастут помалу и одебелѣют сия и доспѣют, якоже рѣх, в мѣру взраста. И тако тогда тѣми дѣйствуеши, яже хощеши. И по сих же паки аще что от удовъ моих случиться и погибнет, якоже не хощеши, любимая, к дѣланью его и паки забавляешися, не могущи его навершити дѣло. Аще же мозгъ мой уязвенъ будет мечем, или инако паки вреженъ будет, ослѣплена бываеши, не зрящи спроста ни добро, ни не таково, несмыслена и скудоумна вся всегда еси и вся недѣйствена, якоже преди рекохъ. Якоже очи азъ погублю, вся помрачена бываю, ничтоже дѣлающи, якоже рече и Христосъ в Благовѣстованьихъ,[3] и вѣдѣ имам прочая уды моя вся цѣлы. Тако и ты, прелюбезная, умъ аще погубиши. Ума же потребнѣйше паче всѣх удовъ и органъ добрѣйши вглавны мъзлъ есть. И живут в немь 3 силы умныя: памятное, мечтанье и размысленое же. Мечтанное убо спреди, памятное же сзади, размысленое же посреде чрева вглавнаго, явѣ яко. Разумѣвай добрѣ яже глаголю: тричастное твое не потребно кромѣ сего бывают, и вѣдѣ пребываеши сдраво и цѣло все то: помысленое и яростное, глаголю, с третиимъ, еже есть, владычице моя, похотное, имиже бытие души исперва и еже быти прияти и бысть со мною создана бысть, 3-ми сими умными твоими сставы. Мозгу бо моему сущу сдраву, и цѣлы, 3 силы, о душе, ражают тебѣ 4-ри родныя добродетели и колесницю 4-роконечну: правду и мудрованье ражает помысленое твое, цѣломудреное же пакы похотное твое, с сими и яростное ражаеть тебѣ мужьство... вкупѣ же и умныя силы, о господыне: памятное, мечтанное и размысленое же, с сими и пять твоих чювствъ, любимая: умъ и мысль, славу и мечьтание, и чювство послѣднее; и моя же такоже; зрѣнье, обонѣнье, слух и вкушение, и осазанье, вселюбимая — отходят вся отнудь — умная, и чювственая, и мысленая с сими.

Тебе ведь кажется, что ты большою и красивой помещена во мне и совершенна от самой утробы. Я же, когда рождаюсь, как известно, несовершенным младенцем пребываю, из детей малейшим. И ты тогда сразу ничего не можешь делать: явственно не говоришь, совсем не ходишь, и руками вообще не владеешь, но во всем бездейственной оказываешься. И ждешь ты меня, владычица, твою рабу, — пока мои члены, все части тела, понемногу вырастут, окрепнут и станут, как я сказала, зрелыми в соответствии с моим возрастом. И лишь тогда ты ими можешь действовать как хочешь. А после этого, опять же, если какому-либо из моих членов случится погибнуть, то и против желания, любимая, ты в деле его снова становишься бессильной, не будучи способной то дело делать. Если же мозг мой поражен будет мечом или как-нибудь иначе поврежден будет, слепою ты делаешься, не различающей доброе от недоброго, становясь навсегда полностью бессмысленной и скудоумной, во всем бездельной, как прежде я сказала. Так же, если я потеряю глаза, во мраке пребываю и в бездействии, как и Христос в Евангелиях сказал, хоть и прочие мои все члены целы. Так и ты, прелюбезная, коль скоро ум погубишь. А для ума нужнейшим изо всех прочих членов и наилучшим из органов является головной мозг. В нем обитают три умственные силы: память, воображение и мышление. Воображение находит себе место впереди, а память сзади, мышление же в середине головы, конечно же. Старайся хорошо уразуметь, что я говорю: три твои части, ума лишившись, ни на что не нужны, хотя бы все это пребывало здоровым и целым, — я имею в виду способности мышления, ярости и третью, каковой является, владычица моя, влеченье, ради которых изначально душа существование приняла, быв со мной создана, — эти твои три умственные стихии. А если мой мозг здоров и цел, то три твои умственные силы, о душа, рождают в тебе четыре родственные им добродетели, четвероконную их упряжку: мышление порождает справедливость и мудрость, влечение — целомудрие, а ярость рождает в тебе мужество. (Но стоит головному мозгу стать хромым, теряешь все: и справедливость, и мудрость, и мужество, и целомудрие), а с ними и умственные силы, о госпожа, — память, воображение и мышление, а с ними и пять твоих чувств, любимая: ум и мысль, представление и воображение, и, наконец, понимание; а также и мои все: зрение, обоняние, слух, вкус и осязание, вселюбимая, — отходят все полностью — и умственное, и чувственное, и мысленное с ними.

 

И вѣдѣ имаши тричастное твое все здраво — словесное и яростное и желательное же, — но обаче недействена и непотребна суть 3 та, не сущу тому сдраву — мозгу, глаголю. Аще ли продолжаться живота моего днье и доспѣют 80-мъ лътомъ быти или вяще, и ослабѣют вси уди мои, части тѣла, с чювствы моими, имиже украсуешися, ниже тако имаши сдраво мудрованье и цѣло, ниже егда от огня жгомъ есмь зѣлнѣ, якоже убо раздрушаеться сила моя, нынѣ сраздрушаеться и умное мудрованье и разумъ. Не имѣю бо органъ крѣпок же и цѣлъ, не может хитростное дѣйство гдѣ показати. Егда бо расту, растеть, и егда бо престану, престанет. Аще бо слабъ есть органъ, слабо есть и пѣнье. Азъ зрю очима, ты же умомъ. Не сущу убо тому сдраву, погубила еси вся. Разумѣй, о душе, еже преже мала ти рѣх, яко без мене сама не бы достойна цатѣ?

И пусть твои три части совершенно здоровы — разум, ярость и влечение, но, однако, бездейственны и неприменимы все три, коль скоро тот не будет здрав, — я о мозге говорю. И если так продлятся дни моей жизни, что восьми десятков лет достигнут или больше, и ослабеют все мои составы, части тела, вместе с чувствами моими, какими ты гордишься, не будет тогда и мышление твое здравым и ясным, и то же — если я буду сильно обожжена огнем, потому что разрушится моя сила, а с нею и способность ума мыслить и рассуждать. Ибо если не имеет ум в своем распоряжении здоровый и неповрежденный орган, то ни в чем не сможет показать свое искусное действие. Когда я расту, — он растет, я перестану — и он перестает. Ведь если слаб орган, слабо и звучание. Я зрю глазами, ты же умом. Коль тот нездрав, погубила ты все. Уразумела ли ты, о душа, то, что немного раньше я тебе сказала, — что без меня ты сама и гроша не стоишь?

 

Душа: Разумѣх и домыслихся и удивихся отнудь. Ей, воистину, якоже рече, тако есть, служителнице. Кто есть научивый тя и откуду сия навыче, и откуду сия вѣси?

Душа: Уразумела, и поняла, и весьма удивилась. В самом деле, как ты сказала, так оно и есть, служанка. Кто же тебя научил, где ты это постигла и откуда это знаешь?

 

Плоть: Удивляюся и чюжюся, и что рещи не имам: како впрашаеши, яко поселяныни! И слышай дивиться. От чрева матере моея ничтоже отнудь свѣм. Отнели же родихся и в житие приведен бых слышах глаголющаго: «Просяй примет и ищай прилѣжнѣ, еже хощет, обрѣтает».[4] Тѣмже и азъ, о нудная, ищю и навыкнуя. Но услыши мя, владычице, и вонми сде.

Плоть: Удивляюсь и изумляюсь и, что сказать, не знаю: ты спрашиваешь, как деревенщина! И слышать странно. От чрева матери моей я совсем ничего не знаю. Но с той поры как родилась и в жизнь приведена была, я слышала, что сказано: «Просящий получит, и прилежно ищущий, что хочет, обретает». Вот так и я, о мучительница, ищу и постигаю. Теперь слушай меня, владычица, и внимай.

 

Аристотель мудрый и с нимъ Пократ[5] в сердци глаголют уму пребыванье имѣти. Галин[6] же не тако, не в главнѣм моззѣ. Нисьскый же Григорий[7] не согласует к сим, но спротивь глаголеть к ним и инако научает, глаголеть бо бестелесному неописану быти: не мѣстным описаньем бестелесное естество и телесными нѣкими частми умъ не держиться. Но всем убо телеси проходя, на сущих сдравых органѣх телеси, удѣх всѣх телесных, дѣйствует свое. На немощных же недѣйственъ пребывает и не может хитростное движенье створити.

Аристотель мудрый и с ним Гиппократ говорят, что ум пребывает в сердце. Гален же не соглашается и говорит, что он в головном мозгу. Григорий Нисский не согласен с ними и иначе, чем они, учит, так как называет бестелесное нелокализуемым: нельзя пространством очертить бесплотную природу, и никакими частями тела ум не содержится. Но по всему телу проходя, на всех здоровых органах тела, частях телесных, он осуществляет свое действие. В немощных же остается бездейственным и не может никакого искусного действия произвести.

 

Якоже кузнець, различная держа орудья к дѣянию своему и хитрости своей, и с ними дѣлает яже любит и хощет, но убо два потребьнъйшая от всѣх яже имат, нужнѣйшая, душе, наковальна и омлат есть, кромѣ бо сих никакоже отнудь дѣлает. Сице ми разумѣй умъ: аще сия не имат, сердце и главный мозгъ, сдрава же и цѣла сия два уда, недѣйствен пребывает.

Как кузнец, что различные орудия для дела и искусства своего ремесленного держит и с ними делает, что ему нравится и что он хочет, — но среди тех, что он имеет, есть два, что всех других потребней, о душа: это наковальня и молот, — без них он ничего не делает. То же и про ум уразумей: если он не имеет сердца и головного мозга, двух этих органов, здоровых и неповрежденных, бездействен пребывает.

 

И глаголю ти, о владычице, величайшее и болшее. То, еже быти тобѣ, душе, свѣтоявленѣ таковѣ и умнѣ, и невещественѣ, и божественѣйши же, еже сущи и быти тебѣ во мнѣ; не в себѣ же прияла еси начало, но во мнѣ сставися. Аще бых не создана азъ, не бы создана ты со мною. Еда бо особнѣ бысть и азъ паки особнѣ? Ни, окаянная, ни, не непщюй се отнудь. Но въедино сзидаеть Создатель и обѣ. Ни бо тѣло преже душа, ни же душа преже тѣла сзидася или бысть, якоже мнози мнят, но обѣ въедино, кромѣ первозданаго не пребываеть едино другаго, якоже рѣх. Купнолетна купносъзрастна ми еси по всему. Ни бестелесна душа, ниже безъдушно тѣло ни бысть, ни бывает исперва, разумѣй. Но от одушевленных — одушевлено, от живых же паки живо, — тѣло убо живо и одушевлено ражаеться. Человѣк, якоже показах, тлѣньно животное.

Скажу тебе, владычица, и нечто большее и важнейшее. Тем, что ты, душа, — такая светоявленная, и умная, и невещественная, и божественная, обязана тому, что ты во мне бываешь сущей; ведь не в себе ты зачалась, но во мне образовалась. Не будь я создана, не была бы создана и ты со мной. Или ты отдельно и я также отдельно появились? Нет, окаянная, нет, не думай того вовсе. Ведь в единстве создает Создатель нас обеих. Ни тело раньше души и ни душа прежде тела создались и возникли, как то многие считают, но обе разом, ни одна не будучи первозданной и другой не опережая, как я уже сказала. Единовозрастная, ты ровесница мне во всем. Бестелесною душа и бездушным тело не были и не бывают с самого начала, пойми. От одушевленных — одушевленное и от живых — живое, — живым и одушевленным рождается тело. Вот и оказывается, что человек есть тленное животное.

 

Душа: Неудобьпостижно нѣкое реченое бывает о мнозѣ; преславенъ соузъ обѣма есть. Но скажи ми обьявленье и силу слову: елма Зижитель созда обѣ наю вкупѣ и спряже и съедини нас обѣю вкупѣ, рабыне, как убо напрасно отбѣгаеши от мене, смраде, и растичешися абье и бываеши персть и прах, аз же не разрушаюся, но присноживотна пребываю? И ты нѣси безъ мене, аз же есмь тебе кромѣ. Еже жити ти без мене не имаши, азъ же живу бес тебе.

Душа: Довольно непросто постичь сказанное; невероятен союз нас двоих. Так разъясни же мне значение и смысл речи: если Творец создал обеих нас одновременно, сопряг нас, рабыня, двоих и соединил, почему же ты, смрадная, вдруг отбегаешь от меня, и тотчас разлагаешься, и становишься пылью и прахом, а я не разрушаюсь, но пребываю вечно живой? И тебя без меня нет, я же существую и помимо тебя. Ты без меня жить не можешь, а я без тебя живу.

 

Плоть: Слыши убо, вселюбезная, и како есть еже рече. От Писания еже навыкох, она и реку тебе.

Плоть: Так послушай, любезная, как обстоит то, о чем ты говоришь. Что я поняла из Писания, то тебе и скажу.

 

Еже от некотораго движимое все еже аще есть, а не от себе, прочее, животно имат, но от иного яве убо и иже подвижающаго то; на толице есть и живет, и пребывает, дондеже силы действующая, глаголю, в себе имат, дондеже здержится. Внегда же престанет, прочее, действующее, тогда исчезает движимое, не сущу движащему. Ты сама, госпоже моя, самодвижимаа сущи, еже быти имаши неспрестанно, никогда же исчезаеши; последует бо в том же еже приснодвижне тебе, самодвижне вкупе всегда сице быти; а еже пакы приснодвижное и непрестанно есть; непрестанное же, вселюбимая, и бесконечно некако; бесконечное же бесмертно и приснодвижно всяко. Аз же тленна и текущи и мертва вся есмь, но оживляюсь тобою и движусь абие. Внегда оставиши мя, ктому не пребываю, но, прочее, отходу в та и от нихже съставлена бых. И бес тебе ничтоже есмь, но зловонный смрад.

Все, что ни есть, чем-либо движется; и, стало быть, не от самого себя жизнь получает, но явно от чего-то иного, движущего его; и дотоле существует, и живет, и пребывает, доколе имеет в себе действующую силу, — я разумею — ему сопутствующую. Когда же действующее перестает действовать, тогда исчезает и движимое, — по причине отсутствия движущего. А ты, госпожа моя, будучи самодвижущейся, имеешь непрестанное бытие, никогда не исчезаешь; ибо вместе со способностью самодвижения тебе свойственно вечное движение; а тому, чему свойственно вечное движение, свойственна и непрерывность; непрерывное же, вселюбимая, некоторым образом и бесконечно; бесконечное же всегда бессмертно и вечно живо. Я же тленна, и изменчива, и смертна вся; лишь благодаря тебе я и живу, и движусь. После того как оставляешь ты меня, я уже не пребываю, но отхожу тогда в то, из чего была составлена. Так что без тебя я ничто, один зловонный смрад.

 

Душа: И како азь, яко славна, не сь славнымь быхь и не прьвѣе быхь яко велика и болши, ты же послѣди яко менша сьздана бысть, о рабыне? И какое бесьмертное мрьтвеному сьпрежено бысть?

Душа: Как же, будучи столь знатной, я была создана вместе с презренным, а не прежде, как великая и большая, а ты была создана не после меня, как меньшая, о рабыня? И каким образом бессмертное было сопряжено со смертным?

 

Плоть: Хоще ли навыкнути еже выпрашаеши? Вьнми, госпоже, здѣ.

Плоть: Хочешь уразуметь то, о чем спрашиваешь? Тогда, госпожа, послушай.

 

Мирь душу ради сьздань бысть убо весь, а не душа его ради сьздана бысть, любимая. И обыче меншее прьвѣе творити Зиждитель, болшее же непослѣдокь, тако бо есть подобно. Вьнегда же душа чьстнѣйши, о любимаа, всего мира, якоже Христос рекль есть,[8] достоаше вьселение тое прѣжде быти и жилище все, и тако тои убо. И два мира сьздаль есть: горнѣго и долнѣго. Горнѣго убо — мысльная, долнѣго же — чювьствна. И аггелы сьздал есть вь вышнемь мирѣ умны же и невеществены и духь огненосный. Вь нижнем же пакы различна животная земная же и водная, и птица же такожде. Ибо подобнѣ сьзда и вь лѣпоту вса: вь мысленых — мысльнная, аггелы глаголю все; вь нижнии же чювствнаа, яко чювьствены и сь, всѣми видимая и явлена вса. И от тѣхь человѣка сугуба стварѣеть: небесна и земна, животно смѣшено, госпожде, — и вещестьна, и невеществена, словесна и бесловесна же, мрьтвна и бесьмрьтна, видима и невидима, — лучьшее от вышнаго, от нижнѣго же тѣло, примѣсивь душу божественую кь земному. И посрѣде ту положи одушевленыхь и бездушныхь, чювствных и мысльных, якоже нѣкый образь, яко да свойствнѣ кь тѣмь от обоихь сихъ яко сьродникь наслаждение котороеждо имать: Божие убо душею, яко сущи божественѣйши, благых же на земли пльтию бренною приносити то и без боязни потрѣбу якоже дань. Естьство бо мысльное, такожде и аггельское, хранит же и щедить сих спасение. Божественный бо апостоль учит ме сему: «Не все ли суть служьбнии дуси посилаеми, — рече, — на служения ради хотещихь, прочее, наслѣдовати царствие?».[9] Нь убо и Господь вь Еуангелихь: «Да не прѣобидите, — рече, — единого от малыхь сихь, яко аггелы ихь зреть на всакь день лице Отца моего, иже есть на небесехь».[10] Тѣмже и прежде създа мирь и яже вь немь посрѣднѣя вса, явѣ елика зриши, господыне.

Весь мир был создан ради души, а не душа ради него была создана, любимая. И обычно Зиждителю творить сначала меньшее, большее же напоследок, ибо так и подобает. Поскольку же душа драгоценней всего мира, как сказал Христос, надлежало, чтобы сначала появились поселение ее и жилище, а потом — она сама. Бог создал два мира: вышний и нижний. Вышнему принадлежит мысленное, нижнему же — чувственное. И в вышнем мире создал он ангелов, умных и бесплотных, дух огненосный. В нижнем же — различных животных земных и водных, а также птиц. Подобающим образом и прекрасно создал он все: в мысленном мире — мысленное, я имею в виду всех ангелов; в нижнем же — чувственное, поскольку чувствен и он, всеми видимое и все явленное. И из того и другого сотворил он человека двойственным: небесным и земным, животным смешанным, госпожа, — и вещественным, и невещественным, словесным и одновременно бессловесным, смертным и бессмертным, видимым и невидимым, взяв лучшее из вышнего, из нижнего же — тело, примесив божественную душу к земному. И поместил ее посреди одушевленного и бездушного, как некий образ чувственно-мысленного, чтобы, будучи тому и другому родственным, человек мог наслаждаться всем: божественным — благодаря душе, каковая более божественна, земными же благами — благодаря бренной плоти, чтобы те приносили потребное ей, словно дань. Природа же умственная, точно так, как и ангельская, охраняет его и заботится о его спасении. Божественный ведь апостол учит меня этому: «Не все ли они суть служебные духи, посылаемые, — говорит, — на служение тем, кто имеет наследовать царствие?» Подобным образом говорит и Господь в Евангелиях: «Не презрите, — сказал, — ни одного из малых сих, ибо ангелы их видят каждый день лицо Отца моего небесного». Потому-то прежде он создал мир и все то, что в нем, то есть то, что ты видишь, госпожа.

 

Мирь имать четыри стихия великая, яже испрьва Зиждитель приведе всячьскымь, от не сущих прьвѣе вь бытие сьставивь; вьздухь глаголю и огнь, землю же и воду. И иная же вса, о душе, яже посрѣди сих якова и елика суть, мала и велика всако, звѣре, скоты, и гады, и садовные роды, и сѣме иже всѣхь, и былий всачьскыхь вины приеть убо от четырехь сих. И яко прѣмудрь сьдятель сьтварѣеть вся не от не сущихь, ни убо якоже и стихия. И егда сьврьши всего сего мира, створи человѣка вь еже обладати и мирь и царьствовати над нимь, якоже волить и хощеть. Ни бо бѣше подобно от обладающаго явитисе обладаемымь прьвѣе, нь напослѣдокь убо, уготовленѣ бывши прѣжде многа власти явѣ, яко явити же се послѣжде цару его; якоже убо благьгоститель нѣкый сый не прѣжде уготовления сьнедныхь всехь гостимаго, душе, вьводить вьнутрь, нь благолѣпнь обѣд устроивь всь и еже кь пищи все виды прѣуготовавь, вьведена послѣжде творить обѣдника. Нь паства прьвѣе, послѣди же скоти; прочее, понеже бысть, якоже прѣдрекохь выше, тварь душу ради, тѣмже убо и тѣло кь послужению бываеть и службѣ ее, якоже отци глаголють и учителе вси. Еже нѣчьсого ради бываемое все, аще есть, безчьстнѣише есть оного, егоже ради бываеть, яко учить и Христос вь Еуангелихь: «Вещьши есть душа пищу»,[11] и в лѣпоту, и пакы: «Одежде тѣло болше есть».[12] Не бысть бо душа сньди ради, любимая, ниже тѣло пакы одежду ради, нь обоя убо ради — душу и тѣла. Тѣмже, якоже показасе, тое ради и сей, глаголю же тѣло колесницу души быти. Нь слыши, владычице, и вьнми мое слово.

Мир состоит из четырех стихий великих, которые прежде всего Создатель всего ввел в бытие, из небытия составив; я имею в виду воздух, огонь, землю и воду. Остальное же все, о душа, что посреди них, какое бы оно ни было, малое и великое все, звери и скоты, и змеи, и виды растений, и семена все, и травы всяческие — основание получило в этих четырех. И, как мудрый мастер, он создал все уже из сущего, не как стихии. А когда завершил весь этот мир, сотворил человека, чтобы он обладал миром и царствовал в нем по своей воле и усмотрению. Ведь подобает владеющему являться не раньше владеемого, но позже, чтобы сначала было подготовлено владение, а затем явился и его царь; так же и гостеприимный хозяин приводит приглашенного, душа, не раньше, чем заготовит все снеди, но благолепно весь обед снарядив и все виды пищи приготовив, напоследок вводит гостя. Ведь пастбище — сначала, затем — скоты; стало быть, поскольку, как я сказала выше, сотворенное появилось ради души, так же и тело, — для того, чтобы помогать и служить ей, как отцы говорят и учителя все. Ведь ради чего-то существующее все, что ни есть, менее важно, чем то, ради чего оно существует, как и Христос в Евангелиях учит: «Душа больше пищи», — и справедливо, и опять же: «И тело важнее одежды». Ибо душа появилась не пищи ради, любимая, ни опять же тело одежды ради, но и то и другое — ради души и тела. Стало быть, как ясно из этого, я могу назвать тело колесницей души. Послушай еще, владычица, и будь внимательна к моим словам.

 

Понеже сугуба вьсхотѣ створити того — от душе и тѣлесе — пръвое тѣло сьздаваеть от четырехь, любимая, стихий мира великыихь: топлаго и студенаго же, мокра и сухаго, — и крьвь, и хракотину, и слузь, и жльчь створаеть, и от тѣхь вину яко хытрець вьземлеть, и пльть устрои на служение ее. Душу же потомь вьдьхну, якоже вѣсть, и отнуду же вѣсть самь, и якову, вѣсть единь, не от сьставь имуще бытие, якоже иная, нь от Бога, яко же рѣхомь, и от вышнѣго мира, невеществну сию, и разумну, и бесьмрьтну всу, причястну сущу вышнѣго и божествнаго благосрьдия и кь нему вьсѣчьски присно ведущесе; или кь горшему привезавшесе тѣлу, яко подвигомь и борбою же иже кь нижнимь симь вышнюю славу и пищу наследуеть всако. И страдание имать, добродѣтѣли, подвигы и труды, а-не уповаемая тьчию Божий будеть дар, и яко да и горшее нѣкако к себѣ привлѣчеть и выше положить, раздрѣшивши помалу и се от тежести и дебельства тѣло земное, накажеть же добрѣ служительницу вещь и присвоить Богови купноработное тое. Пльть глаголю веществну и от нижнѣго мира, душю убо яко владычицу, пльть же яко рабу кь послужению души и угождению ее.

Поскольку двойственным Бог пожелал сотворить человека — из души и тела, — сначала создал он тело из четырех, любимая, стихий мира великих: теплого и холодного, влажного и сухого, — и кровь, и мокроту, и слизь, и желчь сотворил, и взял их, как мастер, за основание, и устроил плоть для служения душе. Душу же потом вдохнул, как и откуда — знает только он сам, и какую — знает он один, — не из стихий этих составленную, как остальное, но от Бога, как мы сказали, и из вышнего мира, совершенно невещественную, разумную и бессмертную, причастную высшему и божественному благородию и к нему всячески всегда стремящуюся; с худшим, чем она, связанная телом, подвигом и борьбой с низменным вышнюю славу и пищу наследует она непременно. Ведь испытание добродетели сопряжено с подвигами и трудами, — чтобы то, на что она уповает, не было только Божьим даром,, чтобы она и худшее к себе привлекла и возвысила, избавив понемногу его от тяжести и грузности, тело земное, и научила хорошо служанку-материю, и присвоила Богу товарищей той по рабству. Я имею в виду вещественную плоть, происходящую из нижнего мира, и душу уподобляю владычице, плоть же — рабе для прислуживания душе и угождения ей.

 

Се, госпожде, рѣхь тебѣ, како не сьздана бысть прѣжде яко славна и велика и зѣло высочайши, и како, сущи бесьмрьтна, мрьтьвному сьпрежесе.

Вот, госпожа, я сказала тебе, почему ты, славная и великая, ни с чем не сравнимая, не была создана первой и почему, будучи бессмертной, ты сопряжена со смертным.

 

Душа: Вѣрно слово есть, и вса приемлю ти, вса ти вѣровахь, развѣ единого точию сего, от нихже ныня рекла еси, льжно есть, рабыне. Прѣжде мала бо научи сьрасльна обоя, и ныня глаголеши послѣжде души быти, прьвѣе же тѣло ее. И како есть еже глаголеши?

Душа: Истинны твои слова, и все их я приемлю, во всем тебе поверила, разве только одно, из того, что ты сказала, неверно, о рабыня. Ибо чуть раньше ты сказала, что сращены мы обе, а сейчас говоришь, что душа после появилась, а сначала тело. Так как же было в действительности то, о чем ты говоришь?

 

Плоть: Како убо есть, ныня слыши, добрая, еже глаголю. И якоже не сльгахь вь инѣхь, ниже вь сихь.

Плоть: О том, как было в действительности, послушай теперь, добрая, что я скажу. И как в ином не лгала, так и в этом не солгу.

 

Прѣотечьская, о душе, Адама же и Евы богозданна благотворна тѣлеса тѣхь без сѣмене сьздашесе и кромѣ смѣшения. Мужу убо от прьсти, женѣ же от его ребра сьзидашу. Разумѣй, душе моя, разумѣй: недвижима и безъдушна Адамова пльть прьвѣе сьздана бысть и послѣжде одушевлена. Елма же не сьхраньшу повелѣние Сьздателѣ прѣльстию зьмииною и завистию диаволею, погубише еже испрьва сьздание оно и вь сие одѣашьсе кожное, увы мнѣ, мертвное и тлѣнное и текущее и пльное смрада. Тѣмже изселени быша из рая и клетву приемлють якоже прѣступници. Ева убо слыша, еже: «Вь печелех родиши чеда».[13] Раждаемое же, прочее, вь утробѣ есть вѣдѣ, а еже в ней раждаемое без сѣмене нѣсть. Се сѣме и зачетие — оттолѣ и доныня — и смѣшение мрьзко вь еже быти глаголю одушевлена тѣлеса мужьска же и женска. Адам же, сый одушевлень, одушевлень сѣеть сѣме вь утробѣ прѣматерни, и той одушевленѣ, Каина убо роди одушевлена всего, пльть и душу вькупѣ рождьши, господыне. Подобнѣ и прочии человеци и доныня: одушевлень человек одушевлено сѣеть сѣме въ утробѣ, глаголю, женьстѣй, якоже прѣжде мала рѣх ти, и растуть обоя и множутсе сия — душе же и тѣлеса — даже и до кончания вь роды и роды, якоже видиши, госпожде.

Тела праотцев наших, о душа, Адама и Евы, богозданные, богосотворенные, без семени были созданы и помимо соития. Мужское — из праха, женское же — из его ребра. Разумей, душа моя, разумей: недвижимой и бездушной Адамова плоть сначала была создана и лишь после одушевлена. Поскольку же не сохранил он заповедь Создателя из-за обмана и зависти дьявола, потерял то, что было создано сначала, и оделся в это кожаное, — увы мне, — смертное, тленное, изменчивое и полное смрада. Потому выселены они были из рая и прокляты как преступники. И Ева услышала: «В печалях будешь рожать детей». И после того рождаемое обязательно пребывает во чреве и без семени не зарождается. И вот семя и зачатие с тех пор и доныне, и соитие мерзкое — для того именно, чтобы появились одушевленные тела, мужские и женские. И Адам, будучи одушевлен, одушевленное посеял семя во чреве праматери, тоже одушевленной, и зачал целиком одушевленного Каина, плоть и душу разом зачав, госпожа. Подобным образом и прочие люди доныне: одушевленный человек одушевленное сеет семя в утробе женской, как незадолго до этого я сказала тебе, и растут и те и другие и множатся — души и тела — вплоть до конца света, из рода в род, как видишь, госпожа.

 

Душа: Раздрешила еси невѣрное. К тому же сумнюсе, рци ми, о служителнице, и научи ме и се. Елма, якоже показала еси душю убо госпожду, пльт же рабыню и подручиницу тое, бывшее грѣхопадание, прьвозданныхь глаголю, еже нѣкогда злѣ сьдѣяше вь раи, убо кто есть повинень о семь, рци ми: словесное души или бесловесное тѣла? Хотѣла бых навыкнути, кто есть прѣжде сьгрѣшивый.

Душа: Непонятное ты мне объяснила. Чтобы я не сомневалась больше, скажи мне, служительница, и научи меня вот чему. Поскольку ты уподобила душу госпоже, плоть же рабыне, и подручнице ее, кто повинен, скажи мне, в грехопадении первозданных людей, которое некогда они совершили в раю: словесная способность души или бессловесная сила тела? Хотела бы я понять, кто первый согрешил.

 

Плоть: Вьзыскание твое, владычице, выше мене есть, неудобь достежно, неудобь разумно, непостижимо всако. Но обаче от Писания маль искусь яко имущи, яже навыкох, та и вьзвещю ти, госпожде, и слыши, любьзная моя, мала от ихже ищеши.

Плоть: Интересующее тебя, владычица, выше меня, трудно для постижения, трудно для уразумения, непостижимо совершенно. Но, однако, поскольку я немного знаю Писание, что сама поняла, то и расскажу тебе, госпожа, а ты послушай, любезная моя, немного о том, что тебя интересует.

 

Словеснѣйшая душа от Бога испрьва вьоружена бысть оружми силными кь помощи ее двѣма вькупѣ: яростнымь и похотным же. И сия, имиже вьоружена бѣ кь помощи ее, злѣ потрѣбова та вь час онь, внегда начелникь злобѣ змиею глагола прѣлестные глаголы и льсти испльнены: «Бози будете абие, аще снѣсте от дрѣва».[14] Слыша убо жена обожение, усладисе, и помысльнимь злѣ расуди, яко добро обожение помышлѣеть абие. Такожде и другое, — похотное глаголю, — прѣвращьсе и се: вьжелѣваеть дрѣву — сласть убо прьвѣе и потомь тьщеславие, ова бо показал и дрѣво яко добро и краснѣйше то вь снѣдь есть, любимая, ово же обожение самое, яко быти лучьшу всехъ. Двѣ сии, владычице, прѣльстише Еву, и Адама прѣльсти подобно, яко и ону. Усладишесе злѣ вь разсуждении сих, прѣдаше истиное, прѣльстившесе, увы! Нь убо и другое, глаголю же яростное, добрѣ не потрѣбова, нь зѣло блазннѣ: не бо прогнѣвасе на врага и мужьскы исьпротивисе, еже не покоритесе тому и послушати его. Слышаных явъ, яко радость и чаание умь ее ослѣпи, душевное глаголю око, и упованиемь падесе обожения внезаяпу. Здѣ вьнми, о душе, и виждь страсть велику пагубную и лютую, и силу, юже имать. На небеси како възможе! Ужаснисе, душе моя, ужаснисе! Оттуду бо сьврьже иже иногда Денницу, тьщеславие глаголю родителницу, увы мне, и доилицу, якоже писано есть, грьдости, ееже ради онь отпаде.[15] Поругасе симь. И зри здѣ, владычице, стрьпьтную страсть, како Бога сьпротивоборца имать, иже сее рабь, сьпротивника же — и лукаваго сьпричестника и друга. Понеже грьдымь сьпротивльетсе, якоже и сих прьвому вьспротивисе вьскорь.

Словесная душа была с самого начала вооружена Богом для содействия ей двумя видами сильного оружия: яростностью и влечением. Она же, будучи вооружена ими для содействия ей, во зло использовала их в тот час, когда начинатель зла, змей, сказал обманные слова, ложью исполненные: «Богами станете тотчас, если вкусите от дерева». Ведь услышав про обожение, женщина прельстилась и, помыслив, дурно рассудила, что о хорошем обожении идет здесь речь. Также и другая способность — имею в виду влечение — извратилась и та: вожделела плода дерева, — сладости, во-первых, и затем тщеславия, ибо дерево показалось ей красивым, а плоды его в высшей степени пригодными для еды, а обожение — наилучшим из всего. Эти две причины, владычица, способствовав обману Евы, и Адама ввели в обман так же, как и ее. Так они, насладившись дурно, предали истинное, обманувшись, увы! Но ведь и другое — я имею в виду способность к ярости, не использовал он подобающим образом, ибо не прогневался на врага и не воспротивился ему мужественно, чтобы не покориться ему и не послушаться его. Ясно, что радость и надежда от услышанного ослепили его ум, имею в виду душевное око, и, надеясь на обожение, он внезапно пал. Здесь внимай, душа, и увидь страдание великое, пагубное и тяжелое, и силу, какую оно имеет. Как можно посягать на небо! Ужаснись, душа моя, ужаснись! Оттуда ведь Бог сверг некогда Люцифера, тщеславия я имею в виду прародителя, — увы мне, — и питателя, как написано, гордости, из-за которой он и отпал. Посмеялся тот и над ними. И обрати здесь внимание, владычица, на пагубность страсти — ведь ее раб восстает на Бога, Божьего же супостата имеет лукавым союзником и другом. Поскольку Бог гордым противится, и этому первому из них он быстро воспротивился.

 

Душа: Се, прочее, якоже глагола, тѣло обидимо бысть: елма сьгрѣшение душевно бысть, как казнь — тѣлѣ? Сие бо бысть текуще и страдателно абие, многострастно же и гнило, и многоболѣзнно зѣло, тлѣнно и мрьтвно же, якоже зриши, и охуждено зѣло. Душа же прѣбысть якова же бѣ и прѣжде того — невеществена всѣ, умна и бесмрьтна, рабыне, ничтоже бо пострада люто, яко смерти достойна.

Душа: Из того, что ты сказала, следует, что тело было обижено: раз согрешение было душевным, почему наказание — телу? Оно ведь тотчас стало изменчивым и подверженным страданиям, многострастным и гниющим, многоболезненным весьма, тленным и смертным, и, как видишь, гораздо худшим. Душа же пребывает какой была и прежде того — совершенно невещественной, умственной и бессмертной, рабыня, ибо никак не пострадала, хотя и была смерти достойна.

 

Плоть: Да слыши, о владычице, и разумьй, сьлучшаасе. Мучение, добрѣишая, якоже подобитсе, все не прикоснусе тьлу, нь той самой души, аще и васнь явлѣется та ничтоже зла пострадавши. И слыши притчю и от сее увѣришисе.

Плоть: Так слушай, владычица, и разумей, что тогда случилось. Вся кара, добрейшая, как и подобало, коснулась не тела, но именно души, хотя на первый взгляд и кажется, что она ничего плохого не претерпела. Послушай притчу, и ты поймешь.

 

Внегда бо нѣкый царь искупить раба от жестока, и стрьптива, и лукава владыкы, убога же и нага и зловида зрѣниемь, сухотна же и истьнена, и охудевша зѣло, страстна же и окаянна, и непотрѣбна отнудь, всего струпива, всего крастава и измьждала от рань, и глада же, и злострадания; и очистить тогожде от всякое скврьны, облѣчет же его вь свѣтлу и мекку одежду, сотворит же и кнеза велика же и явлена, дарует же и имѣния, и стежания, и богатьство, и прьваго устроить и вь всей полатѣ. Он же, злѣйший неблагодарествный рабь, вьскоре вьздвигнеть ковь на цара, и на царство его вовьступити вьсхотѣвь. Царь же вьзмлеть от него имѣния и богатьство, сьвлѣчет же и одѣяния, поясь же и вса цвѣтная одеяния окааннаго оного, и рубище прѣветхое и растрьзано все, худо и непотрѣбно, и истлѣвъше всако облѣчеть навѣтника и страстнаго оного и ижденеть его далече от полаты вь пусто и невьселено и непроходно мѣсто, еже быти тому в нем дажь до конца жизни. И пребудет ему рубище оно ветхое или 7, или 8, или 10 лѣт, и тако распадъся погибнет до конца, оттолѣ убо ходит нагъ, якоже родися, дажь до конца жизни, и раздрушиться нужнѣ.

Некогда один царь купил себе у жестокого, строптивого и лукавого хозяина раба — убогого и нагого, безобразного на вид, высохшего и отощавшего, весьма исхудалого, страдальца и горемыку, совершенно непотребного, всего в струпьях, в коросте, обессиленного от ран, голода и тяжких страданий; и очистил его от всяческой скверны, облек его в светлую и мягкую одежду, сделал его князем великим и славным, подарил ему и имения, и имущество, и богатство, и сделал его первым в своем дворце. Тот же, злейший неблагодарный раб, вскоре устроил заговор против царя, на царство его вступить захотев. Царь же лишил его имения и богатства, снял и одеяния, пояс и все цветные одежды окаянного того, и в рубище преветхое и рваное все, худое, и непотребное, и истлевшее совершенно облек наветника несчастного этого, и прогнал его далеко от дворца в пустое, и ненаселенное, и непрохожее место, чтобы был тот там до конца жизни. И продержится его рубище то ветхое или семь, или восемь, или десять лет, а затем рассыплется окончательно, и с тех пор будет ходить он нагим, как и родился, до самого конца жизни, пока не вынужден будет с нею расстаться.

 

Въпрашаю тя, превысокая, на коем есть мученье и кто казнь приятъ о оном согрѣшении убо: рабъ ли лукавый — яко повиненъ сый — обнаженый и лишивыйся богатства же и славы, яко самовластенъ, прочее, и словесенъ сый, или имѣнья та и богатство оного, яко безъдушьна и нечювствена и недвижима вещь?

Спрашиваю тебя, превысокая, кто претерпел мучения и казнь принял за то согрешение: раб ли лукавый, как виновный, будучи обнажен и лишившись богатства и славы, как существо самовластвующее собой и словесное, или же имения те и богатство его, бездушная, бесчувственная и неподвижная материя?

 

Душа: Якоже обьявися, рабыне моя, — человѣкъ всяко, аще и того никакоже царь тогдашни не ранит отнудь, ниже паки раны нанесе, но то есть пострадавы лютое мученье.

Душа: Ясно, рабыня моя, — конечно, человек, хотя царь тот вовсе его не поранил, ни страданий ему не причинил, однако же перенес он тяжелое мучение.

 

Плоть: Въпрашаю тя, отвещай же ми, госпоже моя, к сему: суд убо царевъ праведенъ ли бысть или не тако, яко абье изрину того от царскых дворовъ?

Плоть: Спрашиваю тебя, — ты же ответь мне, госпожа моя, на это: суд царев праведным ли был или нет, когда изгнал он того из царских дворцов?

 

Душа: Ни, рабыне, но праведенъ зѣло. Аще бо не бы былъ благъ царь онъ и кроток, очи убо ему от него изял бы, а не бы на имѣнья токмо излиялъ гнѣвъ, и казнь отпустилъ навѣтному рабу.

Душа: Конечно, рабыня, вполне праведным. Если бы не был тот царь добрым и кротким, он лишил бы его глаз, а не только на имения излил бы гнев, и казни предал бы заговорщика-раба.

 

Плоть: Добрѣ оглагола ми, о господыне моя, о сем. Сице ми разумѣй, любимая, и о души и о тѣлѣ. Понеже не въсхотѣ пребывати якоже создана бысть, но забы абье благородие свое и вънутрь предѣлъ своихъ не въсхотѣ пребывати и миро сь, егоже зриши, имѣти в жребии собѣ, но наслаженье, радость и веселие, но обоженье самое всхотѣ похитити, равночестна, равна Богу по оному быти; вправду убо Богъ възнесе суд и тѣло богозданное, еже исперва ону оболче обрадованную, и чюдное, совлече яко согрѣшшю: да не како и паки согрѣшит.

Плоть: Хорошо ты ответила мне, госпожа моя, на это. То же разумей, любимая, и о душе и теле. Поскольку не захотела душа пребывать такой, какой была создана, но тут же забыла о благородстве своем и внутри пределов своих не пожелала оставаться, и мир этот, который ты видишь, иметь как свою долю, но наслаждение, радость и веселие, даже обожение самое захотела получить и равной в чести быть Богу; справедливо Бог совершил суд, и то тело, каким он сначала облек ту, обрадованную, богозданное и чудесное, совлек, как с согрешившей: чтобы как-нибудь вновь не согрешила.

 

Аще ли хощеши увѣдѣти естество и доброту тѣла оного якова и колика, — звѣздам точно являеться и лунѣ, яко наго не требоваше одежа ни покрова, но якоже солнце само своею наготою украшаеться ныне, такоже и оно оставлено бысть естественным. От того совлече ту и облече и в мерзкое и гнусное и скверное се; обаче не измѣни перстнаго существа, но премѣни ему естества, еже исперва, и от Едема изрину его тогда абие, и взбрани ему причаститися древу и плоду жизньному, милуя его, не завидя же, да не будет, животу бесмертьному, но удержавая добрѣе устремленье грѣховное. Смерть бо, прочее, не мученье бывает, но врачеванье добрѣйше и спасенье паче, и смотренье, державная, премудрости исполнено, удержавает бо яко намнозѣ греха устремленье, умры бо, рече, оправдися от нея. Прочее, работаеть души елико силу имат: или 10, или 20, или 50 лет, или много убо дващи толико глаголю, — и тако разрушаеться, растлѣвает же и в четыри сия отходит сставы, от нихже сставленье от Бога прият: яко от земля — паки в землю, по глаголу Его.

Хочешь узнать о природе и красоте тела того — каковы и какой меры, — звездам подобным было оно и луне, ибо нагое не нуждалось ни в одеждах, ни в покрове, но как солнце само своей наготой украшается ныне, так же и оно оставлено было естественным благообразием украшаться. Совлек он с нее то тело и облек ее в мерзкое, и гнусное, и скверное это; не изменил он, однако, самой его земной сущности, но переменил изначальную природу и из Эдема изгнал его тотчас, и запретил ему прикасаться к дереву жизни и его плоду, — жалея его, не отказывая, ни в коем случае, в жизни бессмертной, но наилучшим образом удерживая устремленность ко греху. Смерть, таким образом, не местью оказывается, но врачеванием наилучшим и скорее спасением, устроением, державная, премудрости исполненным, так как в большой мере удерживает устремление ко греху, ибо умерший, говорят, уже за него наказан. Итак, рабствует оно душе, насколько силу имеет: или десять, или двадцать, или пятьдесят лет, или, если долго, дважды столько, — а затем разрушается, подвергается тлению и распадается на четыре те составные части, из которых Богом было составлено; из земли исшедшее снова уходит в землю, по слову его.

 

Ты же, госпоже моя, нага оставлена бывъши, уединена всячьскы, не имущи тѣла и еже тя здѣ сдержащаго яко съжителя имѣя, — паче же та сдержит то, и стяжет, и имат, — абье убо всходить в своя ея: аще схранила есть добро еже по образу ея неблазньно и чисто и настоящем житии, яко умна — ко умным, яко и невеществена — невещественым, — тоя, глаголю, сродником, ангелом святымь свѣтозарным же свѣтлым в горний миръ. Аще свѣтла, къ свѣтлым сочтаваеться абие, яко от вышних — горѣ, и радости исполняеться. Аще ли очернися и помрачися вся въ страстехъ пагубьных и нечистых паки, к темным и мрачным ангеламъ сочтаваеться, яко темна — темным и мрачным лицем, яко тѣх сдѣлавши хотѣния и дѣла. От дѣяньи своих душа въображаються и каяждо являеться, якова есть и колика убо: дѣла свѣта светлы и свѣтоносны, дѣла же тмы черны и мрачны творят. Душа бо, господыни моя, с тѣлом въспитана, къ видимым симъ и чювственым попущьшися, ничтоже бестелесно когда видѣвши спроста, дондеже привязана есть сей земнѣй плоти; внегда же совлечеться, видит невъзбранно.

Ты же, госпожа моя, нагой оставлена, будучи одинокой совершенно, не имея тела, которое тебя здесь содержало и сожителем имело, — а скорее, ты содержишь его, и образуешь, и имеешь — тотчас восходишь в свою область: если хорошо сохранила то, что у тебя по образу Божию, неоскверненным и чистым в настоящей жизни, то как умственная — к умственным, как и нематериальная — к нематериальным, к своим, имею в виду, родственникам, ангелам святым, светозарным и светлым, в вышний мир. Если душа светла, со светлыми сочетается тут же; будучи от вышних, восходит вверх и радости исполняется. Если же она погрязла и помрачилась вся в страстях пагубных и нечистых, то к темным и мрачным ангелам причисляется; будучи темной — к темным и лицами мрачным, так как их она выполняла желания и дела. От дел своих душа получает образ и каждая является такой, какова она есть: дела света делают светлыми и светоносными, дела же тьмы черными и мрачными. Душа ведь, госпожа моя, с телом воспитана, ко всему видимому и чувственному прилепившись, ничего бестелесного никогда не видит, пока привязана к этой земной плоти; когда же она совлечет ее, видит без помех.

 

Се тебѣ притча конець сдѣ въсприятъ. Аще ли не мнить ти ся подобнѣ реченая рещися, яже рѣхом притча нынѣ въ словѣ, испытай, что ни что есть притча, — ни всячьскы имат, притча позънавай, госпоже, равное въсприемлет, зане и не бывала притча, якоже рѣхом, но тождьство паче.

Вот тебе смысл этой притчи. Если же тебе кажется, что нами здесь сказанное выражено неподобающим образом, ибо я говорила притчей, поинтересуйся тем, что такое притча, и знай, госпожа, что притча не во всем в равной мере точна; иначе она и не была бы притчей, но скорее тождеством.

 

Душа: Да коего глаголеши человѣка, рабыне, рци ми, имущаго якоже мощно еже по образу Божию и по подобию Его, — сам бо реклъ еси — тѣло се тлѣнное или душю самую? Моусии человѣка рече по образу Божию еже изначала первозданнаго быти.[16] И како наречеться человѣкъ безъдушное тѣло? И пакы же словесное души како наречеться, не сущу телу человѣка отнудь? Рече бо нѣгдѣ Моисий в Бытии тако: «И созда Богъ человѣка персть от земля». Се тѣло человѣка нарече, о рабыне. «И тако дуну на лице его дыханье животно, — якоже пишет, — словесно и божествено, и бысть человѣкъ въ душу живу тогда».[17] Еже по образу, рабыне моя, в чом отдамы — и в плоти ли, служителнице, или въ души самой?

Душа: А что в человеке, рабыня, скажи мне, имеет, насколько это возможно, образ Божий и подобие его, ты говоришь? Что он имел в виду — тело это тленное или же душу? Моисей сказал, что человек первозданный был создан по образу Божию. А можно ли назвать человеком бездушное тело? И опять же, можно ли назвать так словесную силу души, если не будет тела у человека совершенно? Сказал ведь, кажется, Моисей в Книге Бытия так: «И создал Бог человека из праха земного». Это он о теле человеческом сказал, рабыня. «И затем вдунул в лицо ему дыхание жизни, — как он пишет, — словесное и божественное, и стал человек душою живою тогда». То, что по образу, рабыня моя, в чем оно находится — в плоти ли, служительница, или в самой душе?

 

Плоть: Слыши, господыне моя, сдѣ речение Павлово и разумѣеши искомое удобь от сего: «Елико внѣшний нашь человѣкъ растлѣваеть, толико внутрений обнавляеться вяще».[18] И два убо человѣка наречена съединена, внутреняго и внѣшняго, человѣкы именует, си рѣх душа и тѣло — обоих тако. Но убо воистину человѣкъ душа глаголеться. Не смотряй, господыне моя, внешняго человѣка, ниже сумнися отнуд о создании его, то бо покрывало есть и одѣвало тоя. Еже по образу же — душа, и по подобию его. Не мни же, господыне моя, человѣка глаголитися тѣло се тлѣнное и человѣка внѣшняго. Но егда убо Писание услышиши, глаголющее: «Створим человѣка по образу Своему»,[19] — и внутреняго разумѣвай человѣка, душевное существо, не явлено се, но скровеное, си невидимое и незримое естеством. Истиннѣе же яко внутрь паче есмы. По внутренему бо человѣку «азъ» паче есмь, внѣшняя же не «азъ», но «моя» разумѣвай. Не рука бо «азъ», прочее, или нога «азъ» паки, но «азъ» — словесное души в лѣпоту. Рука же убо, и нога, и прочая части человѣчьскаго тѣла суть уди. Тѣло бо ссуд есть васнь, и колесница, и соузъ души человечестѣй. Воистину же человѣкъ душа глаголеться. А помыслъ убо — властник страстемъ и владыка. По властному убо бывати ту вѣмы и паки в помысленѣм стяжаньи быти ради истиннѣйшая части быти ума ея и премудрости, яже Богъ дарова тому.

Плоть: Послушай, госпожа моя, здесь изречение Павлово и уразумеешь искомое из него: «Насколько внешний наш человек истлевает, настолько внутренний больше обновляется». Двух соединенных человек упоминая, он называет так, внутренним и внешним человеком, душу и тело, обоих. Но ведь по-настоящему-то человеком душа называется. Не смотри, душа моя, на внешнего человека и не обманывайся относительно его сути, ибо это лишь покрывало и одежда той. А что касается образа и подобия, относится к душе. Не думай, госпожа моя, что человеком называется это тленное тело, человек внешний. Но когда слышишь Писание, говорящее: «Сотворим человека по образу Своему», — то внутреннего подразумевай человека, душевное существо, которое не явленно, но сокровенно, и невидимо, и незримо по природе. Больше правды в том, что мы преимущественно внутренней жизнью живем. Ибо ко внутреннему человеку более «я» относится, под внешним же — не «я», но «мое» подразумевай. Не рука ведь «я», стало быть, и не нога «я», опять же, но «я» — это, конечно же, разумность души. Рука же, и нога, и прочие части человеческого тела суть члены. В соответствии с этим тело есть орудие, колесница и союзник души человеческой. Воистину же человеком душа называется. А разум — господин страстей и владыка. Мы знаем, что она должна быть покорной владыке и пребывать в стяжании смысла, при помощи истиннейшей части ума ее и посредством мудрости, которую Бог тому даровал.

 

Подражаваеть бо нѣкако умъ человѣчьскы Бога, во мъгновеньи бо обтичет вся, и сообращаеться, — и вечерняя, вкупѣ и всточная, паки и ужная, и сѣверная, и яже под землею, и небесная же убо и невходимая она, — не сущьством своим, не непщюй се отнудь, — мечтаньем же единѣм помысленым, госпоже. Единъ бо Богъ существом и естеством, сице и премудростью Своею, и силою же паки, имат неописаное выше всякого естества. Еже по образу, владычице, обладателно знаменуеть. Якоже никтоже вышши на небеси есть Бога, всех Творца — видимых и невидимых, сице никтоже на земли вышши от человѣкъ есть. Но якоже имат Богъ всѣх владычьство, сице далъ есть и тебѣ бесловесных и животных, всѣми убо владем вкупѣ, скоты же и звѣрми, и всѣми господьствуем — птицами, и гады, и рыбами, всѣми и животными, ихже положилъ есть Богъ в сем мирѣ. Сим есмы, якоже показася, по образу Божию.

Походит ведь некоторым образом ум человеческий на Бога, ибо во мгновение обходит он все и охватывает — и запад, и восток, и юг, и север, и то, что под землей, и что на небесах, и то, куда нет входа, — но не существом своим — вовсе этого не подумай, — а представлением только мысленным, госпожа. Одному ведь Богу с его существом и естеством, а также премудростью и силой свойственна неописуемость, превышающая всякую природу. То, что по образу, владычица, обозначает властвующее. Как никого нет на небесах выше Бога, Творца всех, видимых и невидимых, так никого на земле нет выше человека. И как Бог владычествует всем, так и тебе подчинил бессловесных животных, чтобы мы вкупе всеми владели и над всеми скотами и зверями господствовали — над птицами также, и змеями, и рыбами, и всем живым, что поместил Бог в этот мир. Вот что у нас, как показано, по образу Божию.

 

А еже по подобию — мы исправляемъ от хотѣния нашего и произволенья же, на подобительное взводимся тому. Подобны быти тому далъ есть власть нам, вложивъ, прочее остави повелѣнию нас дѣлателя быти свѣтом и хотѣнием — еже к нему, госпоже моя, подобна глаголю — и яко да конець, прочее, будеть нашему труду, дѣланья мзда. Вонми, душе, и разумѣй, яко да всяко будет исправление твое, а не чюжо то, тебѣ остави се, еже по подобию быти, яко же рече: «Будите свершени, якоже свершенъ есть наш небесный Отець»[20] же и Владыка, яко солнце свое сияеть на вся, злыя же и благыя, и дождить паки сице. Аще же и ты, госпоже моя, злобоненавистна будешь, и непамятозлобна, и кротка, братолюбива и милостива, Богу поподобишися тѣм. Еже по образу убо Богъ дарова тебе — еже имѣти словесное, и обладателное тако же, и самовластное же в себѣ, господыне. Бываеши и по подобию — благостию, аще хощеши. Аще бо и по подобию тя бы Богъ створилъ, где ть благодать, страстна? Чесого ради венчалася бы? Царство небесное како отверзло ти ся бы? Добро есть душе спастися от подвигъ и от трудовъ, яко долж ы въздание, а не дар ы благодать, еже есть неразумѣва и лениваго раба.

А то, что по подобию, — то мы осуществляем в зависимости от желания нашего и произволения, путем уподобления возводясь к нему. Дал он нам, вложив, возможность уподобиться ему. И оставил нашему произволению, быть ли нам по своей воле и желанию создателями его, госпожа моя, подобия, чтобы это и было венцом нашего труда, платой за работу. Внимай, душа, и разумей: чтобы именно твоим был успех, а не чужим, тебе предоставил он это, быть по его подобию, о чем и сказал: «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш небесный» и Владыка, ибо солнце его сияет на всех, на злых и на добрых, и мочит дождь тоже так же. И если ты, госпожа моя, ненавистницей зла будешь, незлопамятной, кроткой, братолюбивой и милостивой, то Богу уподобишься. То, что по образу Бог даровал тебе, — иметь разум и власть, а также свободу своей воли, госпожа. Бываешь и подобной — благостью, если захочешь. Ведь если бы по подобию тебя Бог сотворил, на что тебе благодать, о страстная? За что венчалась бы? Царство небесное как открылось бы тебе? Прекрасно для души спастись за подвиги и труды, получив спасение как долг и награду, а не как подарок и милостыню, подобно неразумному и ленивому рабу.

 

Душа: Добрѣ и сия рекла еси и ктому не сумнюся. Обаче и еще ми сие скажи, о рабыне: тѣло праотца Адама, рци ми, како создано бысть убо — тлѣнно ли, или нетлѣнно, мертвено или не тако?

Душа: Хорошо и это ты сказала, и больше я не сомневаюсь. Однако вот что еще скажи мне, рабыня: тело праотца Адама, объясни мне, каким было создано — тленным или нетленным, смертным или же нет?

 

Плоть: И о сем, владычице, речем ти яже вѣмы: ни же тлѣнно, ни нетлѣнно, ни бесмертно паки. Посреде бо то созда тля и нетлѣнна, посреде мертвости, глаголю, и бесъмертия. Яко да аще изволит душа добрая и сладкая, бесмертна будет от дълъ лучьших, якоже убо и выше научило есть слово. Аще ли паки телесным страстемъ поведеться, тлѣненъ и мертвенъ будет, еже и пострада. Аще бо бы смертна Богъ створилъ того, не бы осудилъ есть смертью согрѣшша, смертному бо мертвость никтоже осужаеть. Аще ли паки бесмертъна, не бы пища требовал телесныя же и тлѣнныя и погибающая, ни аще покаялся бы о нихъже сдѣя, ниже паки бесмертное мертвено тѣм створилъ бы. Ниже бо являет о согрѣшших ангелѣх се створивъ Богъ же и Владыка, но естество имут еже исперва, паки бесмертни пребыша, обаче не свѣтоносни, и нужди ждут, прочее, о согрьшьши казнь.

Плоть: И об этом, владычица, скажем тебе, что знаем: ни тленным, ни нетленным, и не бессмертным. Ибо он создал его между тлением и нетлением, между смертностью и бессмертием. Чтобы, если решит душа его добрая и сладкая, бессмертным оно стало через добрые дела, как и разъяснено уже в сказанном выше слове. А если же телесным страстям предастся тленным и смертным будет, как с ним и случилось. Ведь если бы смертным Бог сотворил его, не осудил бы на смерть согрешившего, ибо смертному смертность никто не присуждает. А если бы бессмертным, не нуждался бы он в пище телесной, тленной и погибающей и не покаялся бы в содеянном, и смертным не сделал бы тем самым бессмертное. Ибо не видно, чтобы так поступил Бог и Владыка с согрешившими ангелами, ведь имеют они первоначальную свою природу, оставшись бессмертными, хотя и не светоносными, и вынужденными, стало быть, ожидать за согрешение наказания.

 

Душа: Надолго прострохом бесѣду, о рабыне, сирѣчь любопрѣние, еже любезнѣ речеся, не вражебнѣ — да не будет, — приятелна же паче. Прочее, и взисканья разрѣшила ми еси абье. Нынѣ же убо скажи ми, иже исперва впрашах, да некако и забытие будет и не въспомяну се. Обаче вся прости ми, яже преже глаголаная.

Душа: Долго мы беседуем, рабыня, спорим, но в хорошем смысле слова, можно сказать, по-дружески, не враждебно нисколько, скорее приятельски. Итак, вопросы мои ты хорошо разрешила. А теперь скажи-ка мне о том, о чем вначале я тебя спрашивала, чтобы не забыть нам как-нибудь и не упустить этого. А кроме того, прости мне прежде сказанное.

 

Плоть: Да убо что есть впрошенье твое, забыла есмь.

Плоть: А о чем вопрос твой — я забыла.

 

Душа: Въпросих, о рабыне моя, и суприжница, и другине, гдѣ препочивают душа праведных, подобнѣ и грѣшьных, и кое есть мѣсто их даже до вскресенья и Христова пришествия.

Душа: Я спрашивала, рабыня моя, соупряжница и подруга, где почивают души праведных, а также и грешных, и где пребывают они до всеобщего воскресения и Христова пришествия.

 

Плоть: Аще убо хощеши навыкнути еже впрашаеши, госпоже, и зде вонми разумно и навыкнеши сия.

Плоть: Если хочешь узнать то, о чем, госпожа, спросила, слушай меня теперь вдумчиво, узнаешь и это.

 

Якоже Писание учить мя, на небеси есть идеже препочивает всяка душа праведная. Но и имены многознаменито есть, страна бо живых наречеся, и земля кроткых, паки празднующихъ глас же и сѣнь праведных, пищи поток, исполненъ бесмертья. И слыши и увѣрися от глаголъ Павловых, ихже в Коринфѣ написа, таже и в Филиписих: «Вѣмы бо, вѣмы, — рече, — тѣла нашего сия храмина земная аще разориться, храмину имамъ нерукотворену же на небесѣхъ от Бога, вѣчную и лучшюю».[21] Тьмже, от тѣла исходяще, надѣемся еже внити къ Христу. Се есть любочестье. Добрѣ убо взываше Павелъ с дерзновеньем: «Желание ми есть, — рече, — отрѣшитися и со Христом моим и Богомъ на небесѣх быти».[22] И преже Павла Соломон вопиет сице: «Душа праведных в руцѣ Бога же и Владыкы на небесѣхъ пребывают и суть в мирѣ убо».[23] И Иоанъ Дамаскынъ подобная сим глаголеть: «Душа убо имате, — рече, — на небесѣх в руку Бога жива и того поите от земля, яко со ангелы преставистеся на небеса с славою».[24] Имам ины свѣдѣтеля, душе моя, вѣрнѣйша равно согласующим трием предреченым зѣло.

Как Писание учит меня, на небе находится место, где покоится всякая душа праведная. Названий же у него много, ибо и страной живых оно называется, и землей кротких, и празднующих воспеванием, и сенью праведных, и пищи потоком, наполненным бессмертия. Послушай и убедись словами Павловыми, написанными им в Коринфе и в Филиппах: «Ибо знаем, знаем, — сказал, — что, когда тела нашего этот земной дом разрушится, мы имеем дом нерукотворный на небесах от Бога, вечный и лучший». Потому, от тела отходя, мы надеемся войти к Христу. Это и есть любочестие. Хорошо взывал Павел, с дерзновением: «Желание у меня есть, — сказал, — разрешиться и со Христом моим и Богом на небесах быть». И раньше Павла так сказал Соломон: «Души праведных в руке Бога и Владыки на небесах пребывают и находятся в мире». И Иоанн Дамаскин подобное же говорит: «Души ваши, — сказал, — на небесах в руке Бога живого, и его воспевайте с ангелами, потому что с земли преставитесь на небеса со славою». Имею и других свидетелей, душа моя, вернейших и вполне согласных с тремя уже приведенными.

 

Душа: Да како си зовими суть и коея страны, глаголи.

Душа: А как они зовутся и из какой страны, скажи.

 

Плоть: Назианзу Григорие, Василие Великый и Златый во всем языкомъ Иоанъ,[25] и всебожественый ликъ отеческы — вси на небесих быти душамъ праведным глаголють: и мѣсто и число наполняют оно, отнуду же отпаде злѣ ангельское множьство вкупѣ и с первым тѣх отступником злѣйшим, — яко да исполнится вышьний миръ, любимая. Якоже Григорие Богословесный[26] пишеть: «Внегда бо испльнитьсе вышний мирь, глаголя, ожидай скончанья настоящего вѣка». Вси бо явственѣ о сем свѣдѣтельствуют. Елма же убо глава всѣм нам есть и глаголеться, и первы же от мертвыхъ вскреснути, но убо и первѣнець из мертвых вскресе, и первѣнець, душе, или первородны многых иных братей есть и первый — Христосъ, 2 Адамъ, конечнаго ради благоутробия и «предтеча о нас», по гласу Павлову,[27] на небеса убо взиде к своему Отцю и того убо сѣде одесную, господыне. Идеже убо глава, вмалѣ елико послѣдует и прочее все тѣло. Исполненье бо главѣ бывает тѣло, исполненье тѣлу глава бывает. Ни бо тѣлу мощно есть без главы быти, ниже паки главѣ, тѣлу не сущу.

Плоть: Назианзин Григорий, Василий Великий, Златоустый во всем Иоанн и всебожественный лик отеческий — все говорят, что на небесах находятся души праведных и что место они занимают и число восполняют, погибельно отпавшего ангельского множества во главе с первым из них злейшим отступником — чтобы наполнился вышний мир. Как и Григорий Богослов говорит: «Когда наполнится вышний мир, ожидай окончания настоящего века». Все ведь явственно об этом свидетельствуют. Главой же всех нас является и именуется, и первым из мертвых воскрес, и первенцем, душа, или первородным и первым среди других братьев является Христос, второй Адам; по причине крайней доброты и «предтеча за нас», по выражению Павла, на небеса он взошел к своему Отцу и сел от него по правую руку, госпожа. А ведь где голова, туда вскоре последует и прочее все тело. Ибо завершение головы — тело, завершение тела — голова. И ни телу невозможно без головы быть, ни также голове без тела.

 

Нынѣ же убо всходять вся душа точью спасаемых, владычице, святыхъ и праведных к своей убо главѣ, рекъше Христу. О чюдо! По воскресении же и с телесы убо. Дивство славы Христовы и чьсти, душе моя, и человеколюбия его и благыхъ всѣх, ихже всприяхомъ вкупѣ исперва, создани бывше, и паки же напослѣдок по благости его! Прочее, душе моя, вѣруй: сих свѣдѣтельство истиньно и извѣстно в вѣру сущее. И сия убо рекошася о душах праведных, еже от сея лютыя злобы очищешихся.

Ныне же возносятся лишь души всех спасаемых, владычица, святых и праведных, к своей голове, то есть ко Христу. О чудо! По воскресении же — взойдут и с телами. О чудо славы Христовой и чести, душа моя, и человеколюбия его и благ всех, которые все мы восприняли и с самого начала, будучи созданы, и напоследок вновь по благости его получили! Итак, душа моя, веруй: свидетельства эти истинны, надежны и заслуживают доверия. Сказано же это было о душах праведных, очистившихся от всей лютой злобы.

 

Аще же и грѣшных душа увѣдѣти хощеши, и кдѣ затворяються и суть, о душе моя, и о сих от Писания отвѣщаю тебѣ. Подо всею земьлею долу суть, господыне. И слыши, и рыдай преже конца зде: сѣнь смертную, преисподний ровъ ада сего нарече, тѣм же и взывает: «Взвелъ еси от ада душю мою»,[28] на мнозѣ не оставилъ еси тамо пребывати. О адѣ убо и Иовъ, плачася, глаголаше: «Земля темьная, и мрачная, и вѣчьная тма, животъ человѣчьскы не видѣти, свѣта бо тамо нѣсть». Адъ мѣсто убо есть долнѣйшее долних преисподних мрачных, болѣзнено естеством, во н же сниде Христосъ и, душа исхитивъ, ихже держаше исперва от первосозданаго, изиде яко побѣдитель. Благо же, Христе мой блаже!

Если же и о грешных душах узнать хочешь и где они затворяются и находятся, о душа моя, и о них от Писания отвечу тебе. Под всей землей внизу они пребывают, госпожа. Слушай и рыдай, пока не кончилась здешняя жизнь: сенью смертною Давид, преисподним рвом, адом то место назвал, почему и взывает: «Ты вывел из ада душу мою», надолго не оставил ее там пребывать. Об аде ведь и Иов, плача, говорил: «Земля темная и мрачная, и вечная тьма, жизни человеческой там не видно, ибо света там нет». Ад ведь есть место нижайшее из нижних преисподних, мрачных и мучительных по природе мест, куда сошел Христос и, захватив души, содержавшиеся там изначально, начиная с первозданного, вышел победителем. Прекрасно, Христос мой благой!

 

Но будущее слыши и встрепещи преже конца: во вторый приход и Христово пришествие и общее вскресенье исходят изъ ада; каяждо убо свое всприемлет тѣло и паки възвращается къ аду, — увы мнѣ, — якоже рече Пѣснопѣвець,[29] яже о них: «Тогда да възвратяться, — рече, — грѣшници въ адъ».[30] А еже «да възвратяться» являеть, отнуду же изидоша. Оттолѣ лютѣйше перваго и горше, горчайше и зѣлнѣйше, болѣзнуют и рыдают, сѣтуют же и плачют без успѣха, душе моя, бесконечнѣ и вѣчьнѣи. Пощади, Христе мой, пощади!

Но о будущем слушай и вострепещи прежде конца: во второе пришествие Христово и явление при общем воскресении выйдут все они из ада; каждый свое восприимет тело и вновь возвратится в ад, увы мне, как сказал Песнопевец о них: «Тогда да возвратятся, — сказал, — грешники в ад». Слова «да возвратятся» показывают, откуда они вышли. И с тех пор будет им еще хуже и горше, тяжелее и больнее, будут мучиться и рыдать, сетовать и плакать безнадежно, душа моя, вечно и бесконечно. Пощади, Христос мой, пощади!

 

Тогда, душе, отходиши убо к своему тѣлу, егоже преже мала отлучися, бернныя плоти, яко да внидеши в не, якоже Писанье учить. И видиши то смердящее все и осквернено, гнусно и мерьско и сгнившее до конца. И, тако то видящи, отвращаешися, ненавидяще, но от ангелъ страшных биема, увы мнѣ, немилостивно, нещадно, с лютостию многою, входиши паки в то, душе, и нехотящи.

Тогда ты, душа, отойдешь к своему телу, с которым незадолго до того рассталась, к бренной плоти, чтобы войти в нее, как учит Писание. И ты видишь его все смердящим и скверным, гнусным и мерзким и сгнившим до конца. И, таким его видя, отвращаешься с неприязнью, но под ударами грозных ангелов, увы мне, немилосердными, беспощадными, наносимыми с большой суровостью, вновь в него входишь, душа, поневоле.

 

Но не таковая телеса суть яже праведных, но яко блещайся бисеръ сияют с славою и якоже солнце, рече, но и множае сего. Аще ли не вѣруеши ми, о душе, воскресенье повѣдующи, приведу ти свѣдѣтеля вѣрны, имже не невѣруй.

Но не таковы суть тела праведных, но как сверкающий бисер сияют они со славой, словно солнце, и даже ярче него. Если же ты, о душа, не веришь моему рассказу о воскресении, я приведу тебе надежных свидетелей, которым поверь.

 

Душа: Да кто си суть, котораго племени и языка?

Душа: А кто они, какого племени и народа?

 

Плоть: В первых, Иезикил и Исайя, паки и Давидъ праотець и Пѣснопѣвець подобнѣ, иже преже Христа изрядни и велиции пророци; и по тѣх паки Христосъ от дѣлъ увѣряет, но убо и первороденъ от мертвых воскресе, якоже и Писание учит мя Иеуангельское; и Павелъ учит вселеную всю, о воскресении сущим в Коринфѣ пишет: «Падъ убо въ землю, сие вещестное тѣло в немощи и тлѣнии и безъдушно в гробѣ сгнивающе и разрушаемо, и в ничтоже бывшее, встает нетлѣнно и духовно в славѣ, бесмертно, и присноживотно, и обрадованно».[31] Да реку ти и притча, юже сам реклъ есть: яко зерно наго, в земную боку пад убо и сгнивъ, не наго въстает, яково же наго паде зерно, едино паки, но и зѣло благороднѣ и одѣяно бывает: стебль, листвие, колѣнца, осилия, — и иная зерна приносит многосугубна и красна видѣньем, — сице ми разумѣвай и вскресенье еже тогда человѣком всѣмъ убо, малымъ же и великымъ.

Плоть: Во-первых, Иезекииль и Исайя, затем Давид-праотец и Песнопевец он же, прежде Христа бывшие избранные и великие пророки; а после них также и Христос делами уверяет, ведь он первый из мертвых воскрес, как учит меня Евангельское Писание; и Павел учит всю вселенную, и коринфянам о воскресении пишет: «Пав в землю, это вещественное тело в немощи и тлении и бездушным в гробе сгнивая и разрушаясь и в ничто превращаясь, встает нетленным и духовным в славе, бессмертным, вечно живущим и обрадованным». Скажу тебе и притчу, которую он сказал: как одно зерно, нагое, в землю упав и сгнив, не нагим встает, каким оно пало, и одним лишь зерном, но весьма благородно одетым в стебель, листья, коленца, колосья и иное, и приносит зерна во множестве и прекрасные видом, — подобным тому представляй себе и тогдашнее воскресение всех людей, малых и великих.

 

И слыши и почюдися Божию смотренью: тогда ни долгъ, ни короток бывает, ниже чернъ, ни бѣлъ, ни тонок, ниже дебелъ паки, ни русъ, ни черменъ, ниже кудрявъ тамо есть; хром, сухорукъ не бывает, ниже бѣснуя кто; единоног, единоокъ, единорукъ, ниже прокаженъ, слукъ же, ни слеп, ни горбав, ни горкавъ, ни гугнив, ни травлуяй, ни премудръ, ниже буй, ни старець, ни отроча, ни рабъ, ни свободь, ни варваръ, ниже скифинъ. Ни мни, яковъ же бѣ умрый, таков и воскреснеть, но яков же первозданый от Бога созданъ бысть и яковъ же бѣ исперва преже ослушания. Тамо нѣсть мужьска полу, ни женьскаго естества, ни дѣтородни уди мужстии и женстии к смѣшенью блудному и скверному, ни убо! Но ино, странно ино, еже вѣсть Богъ единъ, бесмертно и присноживотно и нетлѣнно отнудь, непричастно суще печали же и скорби, попеченья всякого и тщания, к жизни сдѣлующаго. Бракъ никакоже бывает отнеле же воскреснем; ни посагают, прочее, не сущу ражженью тогда; естество женско никако, но ниже скопець есть; желанье телесное нѣсть, ни помыслъ блудный; но ниже бѣси тамо, ниже брань, ни свары, но яко аньгѣли Божии суть вси. Христосъ бо се рече нѣкогда к садукеим.[32]

Послушай и удивись Божьему устроению: тогда ни высоких, ни низких не будет, ни черных, ни белых, ни тонких, ни толстых, ни русых, ни рыжих, ни кудрявых там не будет, ни хромых, ни сухоруких, ни бесноватых, ни одноногих, одноглазых, одноруких, ни также прокаженных, согбенных, слепых, горбатых, картавых, косноязычных, шепелявых, ни мудрых, ни глупых, ни старых, ни юных, ни рабов, ни свободных, ни варваров, ни скифов. Не думай, что каким умер, таким и воскреснет человек, но — каким первозданный Богом был создан и каким был изначально, прежде ослушания. Там не будет ни мужчин, ни женщин, ни детородных органов мужских и женских для соития блудного и скверного, никаких! Но — иное все, совсем иное, что знает один Бог, бессмертное, вечно живое и нетленное, непричастное печали и скорби, всяких хлопот и забот, с жизнью связанных. Брака вовсе не будет по воскресении; не будут тогда выходить замуж по причине отсутствия влечения; естества женского не будет никакого, но также и скопцов не будет; ни желания телесного, ни помысла блудного; и ни бесов там, ни брани, ни свары, но все — словно ангелы Божий. Христос ведь это некогда сказал саддукеям.

 

И еще же не умершеи и погребеньем скрытии, но въ житии обращаються — мали же и велиции — и вси в мегновении измѣняться тогда. Будуть же вси въ едином взрастѣ, якоже предрекох преже мала в словѣ, нази же вси вкупѣ и обьвленѣ. Нагое же, господыне моя, и обьявленое, яко от предложенья овчатъ разумѣвай, еже на жертву Богу приводимых всѣх. Якоже она кожа одираема тогда во испытанья всякоя кости же и мозга, являхуся внутрь скровеная явѣ, сице котораго же дѣяния являються. Различье слышащи, сице ми разумьй: се нѣсть отъятье самого существа, но убо мертвости иждие же и престание и тли изнурение. Смерть бо сия тѣло не погубляет, но тля разоряет. Сущство же, добрѣйшая, пребывает же и есть, славою множайшею встающее тогда. Но не о всѣх, владычице, глаголахъ азъ. Се въскресение убо общее всѣм будет; вскресение же, душе, еже с славою, будет иже правѣ пожившихъ, въскресение бо животу сии; злая же сдѣлавшеи — в судъ мученья.

И также еще не умершие и погребеньем не скрытые, но в жизни вращающиеся, малые и великие, все мгновенно изменятся тогда. Будут же все в одном возрасте, как прежде я сказала тебе, совершенно нагими и открытыми. Наготу же их, госпожа моя, и открытость по подобию жертвенных ягнят разумей, приводимых на заклание Богу. Ведь как с тех кожа сдирается для испытания сокрытых внутри них костей и мозга, так же и деяния каждого объявляются. Что касается различья, пойми следующее: это не будет отъяти-ем самого существа, но смертности утратой и прекращением и от тления избавлением. Ведь эта смерть тела не губит, но тление его разоряет. Существо же, добрейшая, пребывает и остается, со славой множайшей вставая тогда. Но не обо всех, владычица, я говорила. Это воскресение общее для всех будет; воскресение же, душа, со славой будет лишь для праведно поживших, ибо они пробудятся для воскресения жизни; зло же соделавшие — для суда мучительного.

 

Душа: Несуменно слово твое, и вся приемлю ти, вся ти вѣровах, развѣ точью сего единого, егоже слышыши Писание явѣ вопиющее. Внегда убо Христосъ сниде въ адъ душа вся исхитити еже тамо сѣдящая, от Адама и прочая по ряду свободи вся. Ты же рече нынѣ быти душамъ тамо всѣм грѣшником и нечьстивым, о рабыне. Аще убо изятъ тыя от утробы адовы, и кая благодать будет, аще и еще оны паки яко осуженици суть подъ адом? Прочая, не согласна к Писанью твоя обрѣтаю и непщюю, яко ты не истиньствуеши, рабыне.

Душа: Не вызывает сомнений речь твоя, всю ее принимаю, во всем тебе поверила, кроме одного только того, о чем, как ты слышишь, Писание ясно гласит. Ведь когда Христос сошел в ад, чтобы души все освободить, там пребывающие, он освободил всех начиная с Адама и прочих по порядку. Ты же, о рабыня, сказала теперь, что там находятся души всех грешников и нечестивых. Но если он тех изъял из утробы адовой, то где же тут благодать, если они вновь, как осужденные, находятся под адом? Значит, несогласие с Писанием я нахожу у тебя и предполагаю, что ты, рабыня, неправа.

 

Плоть: Слыши убо мя, владычице, и вонми нынѣ сде и Писание и истину, с нею и азъ глаголю, и разумѣй глаголемое от притча.

Плоть: Послушай же меня, владычица, и пойми теперь и Писание, и истину, которую я тебе скажу с помощью притчи.

 

Нѣкако положи быти нѣкоему мучителю, злодѣю и отступнику, отбѣгнувъшу ему нѣкогда от царя и отшедшю далече в не же вжелѣ мѣсто, и тамо град создавшю высокъ же и великъ столпьем отвсюду утверженъ зѣло. Посреде же его ископаша ровъ глубок и велик — глубину дажь до дна земьнаго и вяще, в широту же широкъ паче всѣх широтъ, злосмраденъ и мрачнѣиши и теменъ зѣло, и стража всячьскыя тамо устраяет, смраднѣйша, увы мнѣ, тыя же и зловонны зѣло. И по сих, разумѣй ми, вражий гнѣвъ во всю землю протече; и собра многы звѣря и ядовитыя гады, змия же и смоквы, скорпия и ехидны, и прочая от всѣх по ряду, и сия убо затвори въ мрачнѣйшем рвѣ на мученье явѣ якоже тамо человекомъ с нужею хотящим затворятися от него. Луна и звѣзды никакоже, ни солнце нѣсть тамо, глаголю, в градѣ вражьи, но мгла часта. Близь града же оного путь бяше народный, и инуду не бѣ пути еже ити в весь миръ. Имже путем прохожаху вся племена и языци, цесаревы вси врази и друзи вкупѣ. Прочее, приходяще в руцѣ, и не хотяще, вси отступнику и врагу, мали же и велици, и всѣх превзмагаше, и всѣх держаше. Силою убо ручною, нужею и областию связуя руцѣ же и нозѣ, лютѣ страстоваше и затвореныя вся воряше, и темницю исполни темныя она вся. Не терпяше убо царь неправды сия, намнозѣ не остави люди озлоблятися, но посла тамо сына своего, глаголя: «Поиди и исхити люди наши вся от руку лукаваго и отступника вскорѣ». Он же, пришед и ем спротивника, вся ему сломи и кости и жилы и с полумертва створи и недѣйствена того, ископа очи его и зѣница очныя; верея и врата низложивъ и затворы скрушив, изять всѣх яко побѣдник и удолник, — врагы и другы вкупѣ, — от преисподних и възведе въ горняя всѣх от глубины, и от узъ убо разрѣши твердых вся, и на лици земнѣм ходити остави. И по сих зри ми разсужение добрѣйшее: другы избра отца своего присныя и, поим сих, отиде к своему отцю въ красную полату и чюднюю ону — еже быти тѣм всегда съ цесаремъ и веселитися имъ купно с ним в вѣк. Врагы же и нечестивыя остави убо тамо, дондеже изволиться отцю о них подобное, и изречет отвѣтъ праведны о них.

Существует, положим, некий мучитель, злодей и отступник, бежавший некогда от царя и ушедший далеко, в какое ему понравилось место, и там выстроил город, высокий и великий, стенами отовсюду хорошо защищенный. Посреди же его он выкопал глубокую и великую яму, глубиной даже до дна земного и больше, в ширину же шире всех широт, злосмрадную, мрачнейшую и очень темную, и сторожей всяческих там он поставил смраднейших, увы мне, весьма зловонных. И после этого, правильно пойми меня, злобная враждебность на все земли распространилась; собрал он многих зверей и ядовитых гадов, змей, пресмыкающихся, скорпионов и ехидн и прочих всех тварей такого рода, и запер их в мрачнейшей яме, чтобы мучить, конечно, людей, которых он хотел туда заключать. Ни луны, ни звезд, ни солнца там нет, я имею в виду в городе вражьем, лишь мгла густая. Вблизи же этого города путь был торный, и иной дороги не было, какой можно было бы пройти в весь мир. Этим путем шли все племена и народы, как враги царя, так и его друзья. И вот все они приходили, того не желая, в руки отступника и врага, и малые и великие, и он всех их одолевал и всеми овладевал. Пользуясь силой рук, мощью и своим могуществом, связывая руки и ноги им, он страшно лютовал и обращал их в заключенных и темницу наполнил темную ту всю. Не стерпев же несправедливости этой, царь не оставил надолго людей выносить страдания и послал туда сына своего, говоря: «Пойди и скорее освободи людей наших всех из рук обманщика и отступника». Тот же, придя и схватив противника, все ему сокрушил — и кости, и жилы и оставил его полумертвым и бездейственным, вырвал глаза у него и глазницы; запоры и ворота поверг, и засовы сломал, и освободил всех как победитель и хозяин добычи, — разом и врагов, и друзей, — из преисподни их всех вывел наверх из глубины, и от крепких уз освободил всех, и по лицу земли ходить им предоставил. А после этого, смотри, он принял прекраснейшее решение: избрал верных друзей отца своего и, взяв их, ушел к своему отцу в прекрасный и чудесный его дворец, — чтобы те были всегда с цесарем и веселились вместе с ним вовеки. Врагов же и нечестивцев он оставил там, пока отец не решит, что им подобает, и не вынесет он суд справедливый о них.

 

Къ сим ты, госпоже моя, како непщюеши: убо прияша ли и ти нѣкоего благодѣтельства — нечестивии же и врази глаголю цесаревы, — или не мниться благодати быти? Како любо се? Азъ убо се непщюю спасенье велие еже бо мучителя яти и связати спротивника узами нерѣшимами, тому же и очи изяти, и от безднъ земных възвести сих, и темница мрачныя, и узы, и затворы, и злосмрадныя воня же, и гады ядовитыя — сих всѣх злых свободны створити и ходити сѣмо и онамо свободни въ ослабѣ, не сущю темничнику, не сущим слугам, враг бо погибе со всѣмъ воиньством крѣпцѣ.

Как ты на это смотришь, госпожа моя: не получили ли и те тогда некоторого благодеяния, — нечестивых я имею в виду и врагов цесаревых, или же ты не думаешь, что было для них совершено благодеяние? Как тебе кажется? Я же считаю, что благом великим было то, что мучитель был схвачен и связан противник узами нерасторжимыми, и что глаз был лишен, а из бездн земных были выведены те, и из темниц мрачных, из уз и запоров, от смрадного зловония и гадов ядовитых, — от всех этих зол освобождены и что было им предоставлено свободно ходить повсюду, ибо не стало тюремщика и его слуг, так как враг погиб со всем своим воинством, быв побежден.

 

Аще бо и быти слышала еси, душе, убо быти въ адѣ, но не суть, якоже первѣе, в болѣзнех тяжкых, ниже в нужах, ни убо, ни въ узах нерѣшимых, но въ ослабѣ отчасти и в малѣ покои. Мнѣ убо велико являеться се благодѣтельстово. Разумѣ ли всяко реченое, или сумнишися и еще?

Хоть и слышала ты, что в аду находятся души, но они не так пребывают, как прежде, не в страданиях тяжелых, не в нуждах, ведь нет, не в узах нерасторжимых, но в частичном послаблении и в некотором покое. Мне это представляется великим благодеянием. Все ли ты поняла из сказанного или и еще сомневаешься?

 

Душа: Разумѣх и домыслихся, и являешися истиньствовати. Всѣх облагодѣтель есть по праведному суду: врагы убо мнее, другы же большее. И благодѣть сия велика глаголеться от всѣх добрѣ смыслящих, и есть велика паче зѣло.

Душа: Уразумела и поняла я, правду ты говоришь. Всех он облагодетельствовал по правому суду: врагов меньше, друзей больше. И благодать эту великой называют все добромыслящие, и она весьма велика.

 

Плоть: Госпоже моя, како разумѣ реченое гаданье мое? Хощю увѣдѣти, аще добрѣ реченая разумѣ.

Плоть: Госпожа моя, как же ты поняла рассказанную мной загадку? Хочу узнать, хорошо ли ты сказанное уразумела.

 

Душа: Да слыши, служителнице, раздрѣшение сих сдѣ. Отступникъ есть спадый Денница, град же, егоже созда, адъ; якоже мню, ровъ глубочайший и темницю его — суть, служителнице, чрево адово, народны же путь — житие се есть, имже ходим мали и велици вкупѣ; мучительство же вражье и разбойничьство его — смерть, якоже подобиться, яже въсхищает всѣх, къ аду лютому отпущает абье; а иже во рвѣ гади и лютии звърье, якоже мню, — нестерпимая болѣзнь, яже тамо есть; царь же — Богъ, и Сынъ его паки избавитель есть Христосъ роду человечьскому; друзи — иже праведнии, нечестиви же паки — врази его, вкупѣ грешники непщюю; красная же полата, и веселие его, и радость непрестанная Небесное Царство есть.

Душа: Слушай, служительница, теперь ее отгадку. Отступник — это падший Люцифер, город же, который он построил, — ад; как я думаю, яма глубочайшая и темница его — это, служительница, чрево адово, торный же путь — это жизнь, которой мы идем, малые и великие вместе; мучительство же вражеское и разбойничество его — смерть, как представляется, которая похищает всех и в лютый ад посылает тотчас же; а находящиеся во рву гады и лютые звери, как я думаю, — тамошнее нестерпимое страдание; царь же — Бог, а сын его, избавитель рода человеческого, — это Христос; друзья — праведники, а нечестивые — враги его и грешники, полагаю; прекрасный же дворец и веселье в нем, и радость непрестанная — это Царство Небесное.

 

Плоть: Добрѣ и зѣло и благоумьнѣ разумѣла еси реченое мною, госпоже моя и владычице, и благодѣть Христу моему! Но вѣжь, яко притча не по всему имат равное и приемлеться. Елма не бы была притча, якоже рѣхом, но тожьдьство паче. «Взлегъ, почи, якоже левъ»,[33] — слышала еси патриарха, глаголяще о Христѣ, господыне. И паки убо в другом: «Срящю тѣх же, — рѣче, — яко медвѣдь страшнѣйши гладенъ зѣло». Убо приуподобим ли яже звѣрем сущая вся сдѣ Христови? Ни убо, владычице моя. Но подобает потребное избравшим от сих въ еже приято есть, то прочее убо все оставлено творяще удобь, мимоидѣмъ сия. Страшное убо лвово и цесарское всприимем, медвѣдя же паки точью мучительное, а не ино что, ихже имат. Такоже и о прочихъ притчах творити, И слыши, господыне моя, яко имам и еще сдѣ мужа свята и премудра — Иоана зѣлнаго Дамаскина и Мансура[34] — и множае увѣришися. Той бо опаснѣйше яже тамо бывшая научаеть добрѣ и явственѣ всѣх. И навыкни, яже рече здѣ нѣкако на стихи:

Плоть: Хорошо и весьма разумно поняла ты сказанное мною, госпожа моя и владычица, слава Христу моему! Но знай, что притча не во всем точна и не должна восприниматься буквально. Иначе это не притча была бы, как мы сказали, но скорее тождество. «Возлегши, уснул, как лев», — слышала ты патриарха, говорящего о Христе, госпожа. И еще в другом месте: «Встречу их, — сказал, — как медведь страшнейший, голодный весьма». Разве применимо зверям присущее все здесь ко Христу? Нет ведь, владычица моя. Но подобает, нужное взяв, что подходит, прочее все оставить, пройдя мимо него. Выберем здесь страх, который внушает лев, его царственность, и только мучение от медведя, а не что-либо иное из того, что им свойственно. Так же и к другим притчам относись. Послушай, госпожа моя: у меня здесь есть и еще один муж святой и премудрый — знаменитый Иоанн Мансур Дамаскин, — и ты еще больше уверишься. Ибо он более точно о том, что там будет, учит прекрасно и открыто для всех. И послушай, что он сказал здесь некоторым образом в стихах:

 

«Не просто бо спаслъ есть жизнодавець Христосъ, сшедъ въ адъ, всѣхъ, но рѣчеся, яко тамо вѣровавъшихъ, иже суть отци и пророци, судья и царье, с ними и мѣстни князи, и инии нѣции от людей жидовескых бесчислени и предъявлени всѣм. Мы же сия противо речемъ сдѣ сущим, яко: ни даръ или богатство, слава, ниже чюдно и славно сие, еже спасти Христу преже вѣровавшая, елма ссуди праведенъ есть единъ, и всяк иже тому вѣровавый не погибнет. Достояше бо сим спастися всѣм и от адьскых узъ избавитися схожениемь Бога и Владыкы, еже и бысть того промышленьемь. А иже паки человеколюбия ради спасъшеся суть, якоже и сии, житие честнѣйше имяху и дѣяние добро всяко свершаху, тонцѣ живуще, въздержателнѣ и цѣломудрьнѣ, вѣру же истинную и божественую не достигоша, не объучени быша всяко, но ненаучени пребывше отнудь. Сих всепромысленик Владыка всѣх привлече и улови мрежами божествеными, и тѣх преклони вѣровати ему, восиявъ на ня божественыя луча и показавъ имъ истинны свѣт; не бо суди, милостивенъ сы естеством, втоще тѣх труды быти, стяжаша бо труднѣйшее житие, болѣзньно же и тѣсно паче слова, самодержьци страстемъ бывше и сласти оплевавше, вкупѣ нестяжанье же всяко исправлеше, вздеръжанье же со бдѣниемь паки, и всяко просто изрядно жителство, не благочестивнѣ убо, но обаче прошедше, вышнии промыслъ, якоже мняху, изряднѣ чтуще, обаче погрѣшнѣ. Суть же нѣции иже божественую славу всемощныя достигоша Троица тонцѣ и темнѣ, но не прославиша обаче. Ини же воплощенье рекоша Слова, страсти честныя и встанье его. Друзии же рожество, еже от Девы, имя же тоя пронарекъше, Мария бо, рече, имя нѣкое отроковици. Паки нѣции предначтоша вся преестественая Христова чюдотворенья, мерътвых же и слѣпых, и гугнивых, прокаженых, и глухых, и огничавых, трудоватых, вкупѣ и сухорукых, и морское хоженье, отсюду хлѣбом благословенье и рыбам, преложенье водѣ в вино паки, кровоточивыя и слукыя вкупѣ здравье предрекъше со инѣми многими. Сих божественая Слова сила не стерпѣ презрѣти погибающихъ, ниже погубити дѣлания изрядных. Заимствованый бо тѣмъ слова конець, якоже рѣхом, не помрачаеться, но схраненъ одѣваеться всѣмъ иже добрѣ пожившимъ с прилогом. А иже не жившеи право житие, сѣмя или плод никакоже стяжавше, и ниже дождя божественаго, съ небесе излиявшася на них, възрастивша всяко, ни бо, яко же варивъ рѣх, вложиша сѣмя, ниже, восиявшю солнцю славы, съзрѣяша, яко бесплодни отнудь. Сих не ползова Христосъ спроста, совъздвигь, якоже мню, падшихъ, яко недостойны всячьскы спасенью, ниже бо вѣроваша ему, мниться мнѣ. Ослѣпи бо тѣх помыслы и, увы мнѣ, и очи сердца тмы взятие, первый змий, емуже служителе исперва, яко да, видяще, не видят вправду и разумѣют отнудь. Ини же вси, сѣмя имуще, и съзрѣяше, солнцю явлешюся, и взрастоша же, дождю бывшю. Сих спаслъ есть, якоже мню, Христосъ мой, егда сниде въ адъ хотѣньем».

«Не просто ведь всех спас живодавец Христос, сойдя в ад, но сказано, что и там — уверовавших, каковы суть отцы, пророки, судьи, цари, а с ними и поместные князья, и некоторые другие бесчисленные из народа еврейского и известные всем. Мы же вот что скажем по этому поводу тем, кто находится здесь: не дар, не богатство, не слава, и не нечто удивительное и невероятное — то, что Христос спас прежде уверовавших, потому что он один судия праведный, и всякий, в него поверивший, не погибнет. Подобало ведь всем им спастись и от адовых уз разрешиться схождением Бога и Владыки, что и произошло по его промыслу. А кто по причине его человеколюбия спасся при этом, как и те, провели честную жизнь и всякие добрые дела совершали, строго живя, воздержанно и целомудренно, веры же истинной и божественной не достигли, не просвещены будучи вовсе, и совершенно ненаученными оставшись. Этих всех людей обо всех заботящийся Владыка привлек, и уловил мережами божественными, и склонил их веровать в него, воссияв на них божественными лучами и показав им свет истины; не захотел он, милостивый по естеству, чтобы вотще их труды были, ибо они избрали труднейшую жизнь, мучительную и невыразимо скудную, быв самодержцами своих страстей и сласти выплевав, вместе с тем и к нестяжанию всякому прилежа, воздержанию со бдением также, и всякому вообще доблестному жительству, хотя и не будучи благочестивыми, но тем не менее высший промысел, как им казалось, наилучшим образом почитая, пусть ошибочно. Есть же некоторые, кто поверхностно и смутно постигли божественную славу всемогущей Троицы, но не прославили ее однако. Иные же предсказали воплощение Слова, страсти его честные и воскресение. Другие же — рождество от Девы, имя ее предсказав, — Мария, ибо, сказали, имя отроковицы. Опять же некоторые предначертали все сверхъестественные Христовы чудотворения с мертвыми и слепыми, косноязычными, прокаженными, глухими, лихорадочными, водяночными, а также сухорукими, и по морю хождение, затем хлебов благословение и рыб, превращение также воды в вино, кровоточивой и согбенной выздоровление предсказав со многим иным. Божественная сила Слова не сдержалась, чтобы пройти мимо таковых погибающих и дать погибнуть делам наилучших. Ибо занятое у них, как мы сказали, с окончанием времени не уничтожается, но, будучи сохранено, возвращается всем хорошо пожившим с лихвою. А те, кто не жил праведной жизнью, семени или плода никакого не стяжали, от дождя божественного, с неба на них пролившегося, вовсе не возросли, ибо, как я прежде говорила, не посеяли они семя и, когда воссияло солнце славы, не созрели, будучи совершенно бесплодными. Таковым не принес Христос пользы вовсе, не совоздвиг их, думаю, видя падшими, потому что они вовсе не достойны спасения, так как не поверили ему, как мне кажется. Ибо ослепил их помыслы и очи сердечные, увы мне, тьмы сгусток, первый змей, которому они служили с самого начала, чтобы, видя, они не видели по правде и не понимали ее ничуть. Другие же все, семя имеющие, созрели, когда появилось солнце, и выросли, когда прошел дождь. Тех спас, как мне кажется, Христос мой, когда сошел в ад добровольно».

 

Душа: Вся добрѣ сказала ми еси, учителнице и рабыне, и истинна и извѣстъна. И не прерѣкую отнудь, но имам еще възыскание, недоумѣнье велико. Рци и се явленѣ, аще можеши рещи.

Душа: Все хорошо сказала ты мне, учительница и рабыня, и правильно, и ясно. И не противоречу я совершенно, но имею еще вопрос, недоумение большое. Скажи мне и об этом ясно, если можешь сказать.

 

Плоть: Да что есть и каково и которое есть, скажи.

Плоть: Да что это такое и каково, скажи.

 

Душа: Како, оставльши убо тлѣнно и нетлѣнно же обрѣтши, тѣло убо свое душа како познает? Ова бо оставила есть слѣпо и безъ очью то, ова же глухо и нѣмо, скудоумна же другая, скопьца же и иная, и тонко, и сухонаво, дебело, полно и тучно же, чревато другая, другая же безъ брады, космато же ти о другая; иная паки женьско, черно иная и смядо, бѣло же пакы другая; без руку и безъ ногу остави паки иная, и младенца иная несвершена и малѣйша зѣло, и старца; и иная съгнивша зѣло, и черно власы другая, бѣло же иная паки. Во вскресенье убо, якоже глаголеши и учиши мя, рабыне, ино от иного бывъшее, якоже варивъ рекла еси, по подобию Адамову, — како убо познает то и не имущее знаменья, ни образы, ни мѣры?

Душа: Как, оставив тленным, а найдя нетленным, тело свое душа узнает? Ибо то, что она оставила, или слепо и без глаз, или же глухо и немо, другое же скудоумно, оскоплено же иное, и тонко, и сухощаво, и толсто, полно и тучно же, брюхато другое, другое же без бороды, космато опять же другое; иное также женского пола, черно иное и мрачно, бело опять же другое; без рук и ног остались также иные, и младенцы иные несовершенные и маленькие очень, и старцы; и иные — сгнившие сильно, и черноволосы другие, иные же светлы. При воскресении же, как ты говоришь и учишь меня, рабыня, тело одно от другого происшедшее, как прежде сказала мне, по подобию Адамову, — как опознается то, не имеющее ни прежних признаков, ни вида, ни размера?

 

Плоть: Да слыши, господыни моя, вещи сея дивное. Тогда не ищи естественаго послѣдования чинъ, но выше естества вся и мъчтайся и разумѣвай. В сем бо житии суть сия вся, в будущем же ничтоже от сих будет тамо. Но промыслом Божиимъ и хотѣньем его знаменье убо дасться, и познаваеть вся едина каяждо совлече ея тѣло, якоже овьца познавает своя агница и младенци доими своим матеремъ не от иного чего, ниже от видѣния, но обонянья точью от единого познавают. Много убо сличная въ агньцѣх бывают, и множайша и ты суща. Видѣх азъ многожды всхожаше и низъхожаше многажды множицею мати, въ агньцехъ свое агня ищющи, и к ней прихожаху много от агнець, никое же не прият, ни накорми ни едино, обонявающи вся, мимоходящи вся, дондеже обрящеть сама свое ея агня. Подобно сему познанье душамъ и тѣлом, еже тогда и будет. Промыслом Христа моего будущее датися от него знамение. Азъ убо не то знаю, — онъ точью един вѣсть. Умнѣ сущи души, умно же и оно; безътелесна же сущи, безътелесно и се, не чювьствено, не вещно, якова суть яже сдѣ. Подобнѣ убо и сродници, и друзи к другом, невѣжде же познают другъ друга тогда, яко ти притча показа, господыне. Да не мнить же никако никтоже, яко еда нѣсть комуждо познание комуждо тогда на страшном сборѣ оном, душе моя: ей, кождо познает тамо искреняго си, — не образом телесным, ниже от знамени, но оком душевнымъ презрительнымъ.

Плоть: Послушай, госпожа моя, об этом странном деле. Тогда не ищи обычного порядка естественного соответствия, но выше естества все вообрази и представь. В этой ведь жизни все такое, какого в будущем ничего не будет. Но промыслом Божиим и желанием его знамение будет дано, и опознают все до одной души свои тела, с них совлеченные, — как овца узнает своих ягнят, и сосунки-детеныши своих матерей не по виду и не по иному чему-нибудь, но обонянием только одним опознают их. А ведь много схожих ягнят бывает, и множество их существует. Видел я многократно, как мать взбиралась и спускалась многое множество раз, своего ягненка среди ягнят разыскивая, и к ней подходили многие из ягнят, — но она никого не подпускала и не кормила ни одного, всех обнюхивая, проходя мимо всех, пока сама не найдет своего собственного ягненка. Подобно этому произойдет опознание душами своих тел, которое будет тогда. Промыслом Христа моего в будущем будет дано от него знамение. Я же его не знаю, — он один только знает. Поскольку душа умственна, умственным будет и то; поскольку ж она бестелесна, и оно бестелесно, не чувственно, не материально, каково все сущее здесь. Подобным ведь образом и родные, и друзья своих друзей, и незнакомые друг друга узнают тогда, как притча тебе, госпожа, показала. И пусть никто не думает вовсе, что не все и не всех узнают тогда на страшном этом соборе, душа моя; да, каждый узнает там близкого своего, — не по телесным образу и признакам, но оком душевным проницательным.

 

Душа: Да откуду се вѣдомо? Впрашаю тя, о рабыне, еже представити свѣдѣтеля о словеси сем. Тебѣ бо яко рабынѣ не вѣрую и сумнюся о нихъже глаголеши.

Душа: Да откуда это известно? Прошу тебя, рабыня, представить свидетеля в подтверждение этих слов. Ибо я тебе как рабыне не верю и сомневаюсь в том, о чем ты говоришь.

 

Плоть: Слыши убо, госпоже моя, въ-первых, Христа моего, явственѣ учаща въ Благовѣстованиих, яко позна богаты Лазаря оного в надрѣх Аврамовых сѣдяща посреде, такоже и Аврама, великаго патриарха; и пакы же другоици рѣче къ июдѣом, яко: «Аврама узрите, и Исака тогда, и Якова, и вся пророкы такоже въ царствии Божии, вас же вънѣ его изганяемъ далече». И да нѣ кто непщюет и рчеть, яко притчею рѣчена бысть убо вещь и разум неприятенъ быти о сих, божественыя бо притча Спасовы, любимая, суть образи истиннии вещем настоящим, възможным, непрелестным и показаным.

Плоть: Послушай же, госпожа моя, во-первых, Христа моего, ясно учащего в Евангелиях, что узнал богатый Лазаря оного на ложе Авраамовом сидящего, также и Авраама, великого патриарха; а кроме того, в другом месте он сказал иудеям: Авраама увидите, и Исаака тогда, и Иакова, и всех пророков также в царствии Божием, себя же — изгнанными далеко вне его. И пусть никто не думает и не говорит, что это только притча и что смысл ее нельзя понимать буквально, ибо божественные притчи Спасовы, любимая, заключают истинные образы вещей настоящих, возможных, необманчивых и явных.

 

Душа: Вѣрнѣйши и добрѣйши свѣдѣтел сея есть. Имаши ли к сему и иного кого, соглашающа и подобная вѣщающа о глаголаныхъ?

Душа: Это — наивернейший и наилучший свидетель. Есть ли и иной кто-нибудь, с ним согласный и то же говорящий об этом?

 

Плоть: Имам, господыне моя, многы, но не могу всѣх нынѣ приносити реченья, лѣню бо ся сия писати. Обаче 3, и 4, и 5 представлю ти и глаголание коегождо сдѣ напишю.

Плоть: Есть, госпожа моя, многие, но не могу всех их теперь приводить изречения, ибо ленюсь их все писать. Однако три, и четыре, и пять могу представить тебе и высказывание каждого здесь напишу.

 

Иоанъ Златы языком сице глаголеть: «Не токмо бо яже здѣ знаемыя познаем, но и ихже никогдаже видѣхом в лице: Аврама, Исака, и Якова, и вся праотца, отца же и дѣдъ и прадѣдъ, пророкы, и апостолы же, и мученикы».[35] Душе моя, си видѣвши, познаеши всѣх абие на торжищи оном велицѣм. И пакы к сим подобна Василие Великый, бесѣдуя к лихоимцем рѣче сице: «Не приимеши ли пред очима своима Христово судище, внегда тя обидут, представше внезапу, и ближни, и дални, и мали же, и велиции, обидѣнии тобою, взопьють на тя. Яможе бо аще възведеши око тогда, узриши убо явѣ озлобленых образы: отсюду убо сирыя, отонуду же убо вдовыя, на иномъ же нищая, ихже обидѣлъ еси всѣх, — сусѣды же вся, яже прогнѣвалъ еси здѣ». Но убо и Григорие Богословный пишет: «Тогда, рече, — Кесария узрю свѣтлоносна, яковъже ми во снѣ явился еси, брате любезнѣйши».[36] Ефрѣмъ же блаженый сице учит, глаголя: «Тогда, — рече, — своя родителя осудять чада своя имъ, увы, осуженья, яко дѣла благая нынѣ не сдѣявшю. И знаемых видят в час онъ. И внегда от них узрят нѣкыя, увы мнѣ, в десных частех причтеных бывша, тогда рыдают убо разлученья и расъпряженья сих».[37] Афанасий Великый чюдный, церковьное основанье и поборьник ея, и се: «Богъ, — рече, — праведником всѣм даровалъ есть познанье общаго и сборнаго, душе моя, вскресенья, еже быти другъ с другом, веселитися и радоватися в вѣки вѣком. Лишени же суть грѣшници утѣшения сего: не имуть познания еже друг с другомъ тогда... Якоже дѣяния вся откровена суть, сице, — рече, — и лица всѣмъ знаема бывают, дондеже всѣх послѣднее разлученье конець приимет и кождо посланъ будет въ свое ему мѣсто: праведьници с Богомъ, такоже и друг с другом, грѣшници же паки в далних мѣстѣхъ. Аще бо и друг с другом будет, но обаче незнаемѣ. Якоже бо предречеся, лишени будут и сего утѣшенья, рекше и благодѣти, таковыя. Аще бо не явѣ будут, — рече, — всѣмъ тогда студъ, которы будет повинным всѣмъ. Тогда бо, — рече, — лютъ есть срам и великъ, внегда кто познавает и познаваем бывает. Всякъ бо стыдяйся знаемых стыдиться, невѣдомых же никако, сущю ему невѣдому. Страм же не бывает никако незазорному».[38] Се убо не невѣрно и не отречено есть, яко явѣ вси другъ друга познаваемъ. Прият ли ми свѣдѣтеля, о нихже рѣх всяко, или еще паки, якоже и мнѣ, не вѣрова и симъ?

Иоанн Златоуст так говорит: «Не только ведь здесь знакомых нам мы узнаем, но и тех, кого никогда не видели в лицо: Авраама, Исаака, Иакова и всех праотцов, отцов, и дедов, и прадедов, пророков, апостолов и мучеников». Душа моя, увидев их, узнаешь ты всех их тотчас же на торжище том великом. Также и Василий Великий, обращаясь к лихоимцам, сказал подобное этому: «Не представишь ли пред глазами своими Христово судище, когда тебя окружат, представ внезапно, и близкие, и далекие, и малые, и великие, обиженные тобою, и будут громко тебя обвинять. Куда только не возведешь глаза ты тогда, увидишь лишь озлобленные лица: с одной стороны — сирые, с иной — вдовые, с другой — нищие, которых ты всех обидел, соседей всех, которых ты здесь прогневил». Также и Григорий Богослов пишет: «Тогда, — говорит, — Кесаря я увижу светоносного, который мне во сне явился, брат любезнейший». Ефрем же блаженный учит, так говоря: «Тогда, — говорит, — своих родителей осудят дети их собственные за то, что дел благих они ныне не сделали. И знакомых увидят в тот час. И когда увидят некоторых из них, увы мне, к правым причисленными, тогда возрыдают они по причине разлуки и расставания с ними». Афанасий Великий, чудный, основание и поборник Церкви, и он сказал: «Бог праведникам всем даровал возможность познания при общем и соборном, душа моя, воскресении, быть друг с другом, веселиться и радоваться во веки веков. Лишены же грешники утешения этого: не смогут они узнать друг друга тогда — (с того момента, как произойдет разлучение их с праведными). Как дела все открыты тогда, так, — сказал, — и лица всех узнаваемы будут, пока окончательно разлучение всех не свершится и каждый не будет послан в свое место: праведники — с Богом и друг с другом, грешники же — в дальние места. Хоть друг и окажется с другом, не узнает один другого. Как уже сказано, будут они лишены и этого утешения или же и такой благодати. Ведь в противном случае явно всем будет, — сказал он, — то стыдное, в чем они все виноваты. Ибо тогда, — он сказал, — будет лютый и великий стыд, когда кто-нибудь узнает кого-нибудь или узнан окажется. Всякий ведь стыдящийся знакомых стыдится, а тех, кого не знает, — нисколько, — ведь и его не знают. От незазорного же не бывает никакого срама». И это верно и потому бесспорно, что ясно мы все друг друга узнаем. Приняла ли ты моих свидетелей, о которых я говорила, или по-прежнему, как и мне, не веришь и им?

 

Душа: Ни, служителнице, ни. Не ктому сомняся, яко зѣло ми благоразумнѣ недоумѣнье се сказала и разрѣшила еси. И благодарствую тя: вѣрнѣйше и извѣстно и истинно есть свѣдѣтельство многих, — от Христа навыкнуя. Нынѣ же имам желанье научитися и сему.

Душа: Нет, служительница, нет. Больше я не сомневаюсь, потому что весьма благоразумно ты объяснила и недоумение мое разрешила. И я благодарю тебя: более верно, надежно и истинно свидетельство многих, как я от Христа узнала. Теперь же я имею желание уразуметь вот что.

 

Предрече бо ми выше в словѣ, рабыне, яко убо измѣнятся на вскресенье небо же и земля в созданье божественѣйше, такоже и телеса человѣкомъ всѣм — в нетлѣнье и та измѣнятся тогда. Убо и азъ ли, служителнице, измѣнюся тогда, или паки буду та же, якоже есмь нынѣ, тричастное неразлучно имущи тогда: помысленое, желательное и яростное же? Убо и тогда ли в самом тождьстоит пребуду, тричастна с тобою буду в вѣкы? И паки которое же дѣйствуют своя, желанье же глаголю и ярость? Такоже во мнѣ зрима суть, окаянно ми и страстно восъкресенье будет, яко паки страстна, и сквернава, и паки нечиста буду сих ради. Аще ли не будут со мною двѣ части сия, цѣла како буду, отъята бывъши сих? Еже бо всяко скудно есть, цѣло како и будет? И аще надво раздѣлюся, не азъ есмь вся, но нѣкаа и несвершена, и скудна, якоже вѣси. Но убо како несѣкомое сѣкомо покажеться. На части же и рассѣченье раздѣляемо тогда? Аще бо, якоже предрекла еси, весь миръ мене ради создася и бысть видимый сей, аще бо в лучшее то премѣниться зданье и естество добрѣйшее и божественѣйшее воистину, свѣтей, краснейше и въобразитися тогда Зижителя и Здѣтеля свѣтомъ и волею, прочее, азъ, рабыне, обидима зѣло, аще и тогда буду якова же есмь и нынѣ, и възращение не прииму, и почтена буду болше, якоже и ты, рабыне, прославишися, якоже рекла еси. Тля бо и мертвости будеши тогда тужда, и нетлънна, присноживущи и бесъмертна будешь. Аще убо плоть, рабыне моя, паче естества почтет Создатель, якоже обѣщася, Богъ и Владыка, владычицю же самую бещестну оставит, долѣ горняя будут, якоже и горняя долняя. Назданѣ бо бывши той назданьем и странным, не подобаеть владычици мнѣ тако презрѣнъ быти, но воистину чюдным изъмѣненьем и странным измѣнитися и мнѣ хотѣньемь Владычним яко царици всего здѣшняго мира сущи, — премѣнитися и самой, яко всѣх вышши. И понеже хощет обновити безъдушьныя стихия и нечювьственая же, и служителная мнѣ, рабыне, мене паче яко словесну и чювствену достояше. Рци к сим, рабыне моя, и что ми подобает надѣятися?

Ты раньше в своей речи сказала мне, рабыня, что при воскресении небо и земля примут более божественный вид, тоже и тела всех людей — и те в нетленные переменятся. А я, служительница, изменюсь тогда или буду такой же, какой являюсь ныне, три свои части сохранив неразлучными: способности к мысли, влечению и ярости? Буду ли я и тогда тождественной себе? Тричастной с тобой вовеки пребуду? И каждая часть опять будет делать свое дело, — я имею в виду влечение и ярость? Если такими же они останутся во мне, тяжелым и мучительным для меня воскресение будет, потому что вновь подверженной страстям, и скверной, и вновь нечистой буду я из-за них. Если же не будет со мной двух этих частей, невредимой как я останусь, будучи их лишена? Ибо то, что как-то оскудеет, может ли быть невредимым? И если я разделюсь надвое, то не буду цельной, но буду в чем-то несовершенной и оскудевшей, сама понимаешь. Да и как неделимое окажется делимым, на различные части будучи тогда разделяемо? Ведь если, как ты прежде сказала, весь мир этот видимый ради меня был создан и появился, и если он в лучшее переменится создание и преобразится тогда в естество воистину прекраснейшее и божественнейшее, более светлое, более красивое, Зиждителя и Создателя желанием и волей, то, значит, я, рабыня, окажусь весьма обойденной, если и тогда останусь такой, какова сейчас, и приращения не получу и не почтена буду, как и ты, рабыня, когда ты прославишься, как ты сказала. Ибо тления и смертности будешь ты тогда чуждой, нетленной, вечно живущей и бессмертною станешь. Если плоть, рабыня моя, сверхъестественно Создатель почтит, как он обещал, Бог и Владыка, владычицу же саму в бесчестии оставит, внизу окажется вышнее, дольнее же вверху. Созданной таким необычайным образом, не подобает мне, владычице, в таком презрении пребывать, но надлежит воистину чудным и странным изменением перемениться и мне по желанию Владыки как царице всего здешнего мира, — перемениться и мне самой, как всех вышней. Ведь поскольку он собирается обновить бездушные стихии и бесчувственные и мне, рабыня, служащие, подобало бы обновить и меня — и как словесную, и как чувственную. Ответь мне на это, рабыня моя: на что мне подобает надеяться?

 

Плоть: Госпоже моя и владычице, в глубину разумѣний и пучину непроходную въвергла мя еси нынѣ. Неудобьдостижно, неудобьразумно взысканье твое есть. И недоумѣю и боюся неудобьно, все суще недовѣдя, стыдящеся, готовападежна явитися. Иного нѣкоего впроси от разумных се, мене же прости, яко невѣжю всяко.

Плоть: Госпожа моя и владычица, в глубину раздумий и пучину непроходимую ввергла меня ты теперь. Трудно для постижения, трудно для уразумения то, что ты спрашиваешь. Я недоумеваю и боюсь, смущенная, не обо всем на свете зная, к стыду своему, оказаться близкой к падению. Другого кого-нибудь это спроси из разумных, меня же прости, так как я вовсе не знаю.

 

Душа: И иного убо не хощю се увѣдѣти, рабыне. Тебе бо сущи близь, далече ити не подобает, и впрашати безнадежнѣ, и трудитися всуе. Прочее, начьни, рабыни моя, покажи, яже вѣси. Аще ли непокоритися мнѣ хощеши, не надѣйся ясти, ни снѣдь бо или питие оставлю тя пряти, нъ ниже песъ изѣлъ есть, якоже мниши, жезла.

Душа: От другого я не хочу это узнать, рабыня. Раз ты поблизости, далеко идти мне не подобает, а спрашивать безнадежно, и стараться напрасно. Так что начни, рабыня моя, покажи, что знаешь. Если же покориться мне не хочешь, не надейся есть, ибо ни пищи, ни питья не позволю тебе принять; и, как ты знаешь, дубинку не съела собака.

 

Плоть: Да слыши, госпоже моя, сде мало и вонми. И видѣ и преже рѣх тебѣ, и нынѣ паки глаголю.

Плоть: Послушай теперь немного, госпожа моя, и пойми. Я ведь и прежде тебе говорила и сейчас опять говорю следующее.

 

Миръ убо видимый, и мысленый такоже, и явлена сия, елика якова суть, Зиждитель и Сдѣтель тебе ради привелъ есть. И паки тогда тебе ради обновит всячская к благоугожению твоему и чести же и славѣ в веселие и радость и красное наслаженье. Обновлеши бо ся и азъ, твоя похвала будет, честь бо и слава моя тебѣ будет тогда, якоже и безчестье мое тебѣ и нынѣ есть.

Мир как видимый, так и мысленный, и явления все, сколько их и какие только ни есть, Творец и Создатель тебя ради привел в бытие. И опять же, тогда ради тебя обновит он все — для благоугождения тебе, для чести и славы, для веселия, радости и для прекрасного наслаждения. Мое обновление станет твоей похвалой, ибо мои честь и слава твоими будут тогда, как и бесчестье мое твоим является ныне.

 

От сих же всѣх ниедино же требует Богъ сущих сдѣ, ни солнечное сиянье, ни небесную доброту, ни земное благолѣпие и приношение всяко: нескуден бо всѣх сый, сих никакоже требует. Тебѣ бо дарована быша та нынѣ и в будущий. Прочее, елма яже о тебѣ сице прославит тогда, кольми паче тебѣ, душе, иже и владычицю сим. Желания и ярости, спитателникъ твои, глаголю, съотъемлет абье вся ис корене, якоже от них ражаемыя и прозябающая страсти. Аще страсти всяко глаголати подобает, или ни, господыни, и именовати та, еже нѣсть сице, егда добрѣ направляет помыслъ сия. Требование сих добро есть, добродѣтель глаголемъ быти, недоброе же паки — злобу створяти. Тогда наглость, ни гнѣвъ, ни ярость приидет ти, но ниже вражда будеть в тобѣ, ни памятозлобие, ни боязнь же, ни страх; ни потреба тогда мужьству; ревность и зависть престанеть от тебе, госпоже; похоть бесловесная и сласть такоже. Матерь же всѣм сим — предреченѣи двѣ. Но ниже мнѣние в тебѣ, ниже тщеславие, но ниже вѣра; надежда съотидеть ти, другине; такоже память престанет, не требуеши бо ея. Пять сия отроди помыслу суть, а не яростному, ни желателному. Сия бо вся отходят, якоже рѣх, от тебе. Желателно послѣднее отнели же кто постигнет, не требует ни единого же от предреченых отнудь, ветхаго бо человѣка совлекшеся всего, с ним совлечеши его студы тогда и скверны и къ животу бестрастьному паки встечеши. Любовь едина будет тобѣ тогда и ничтоже ино, от ихже имам вкупѣ или особь нынѣ. Ни бо сия являються тобѣ существена, не суть бо словеснаго естества сия, ни и убо, бесловеснаго же паче свойствена видяться. Ибо лстиваго зря врага и яраго и брань, юже на тя, ущедривъ Зижитель и въоружи и облече къ отмщенью его обѣма сима, владычице, де некако, нагу обрѣт тя, язвит же и ранить тя елижды аще хощет. Брани же, госпоже моя, тамо яко не сущи, но смѣрению тверду, кая потреба оружию? Врази бо твои погибоша со всѣмъ воинствомъ крѣпцѣ. Здѣ бо есть все: и борбы и побѣды, — тамо же сихъ престанет держава и помощь. Ихже бо съде боишися посмѣешися тогда, въ огнь геоньскый видяще ввержены. Ты же имѣти хощеши тогда несмѣсное и особное все: словесное, госпоже моя, и помысленое же, — боговидно и зрително и богоподобно. Тогда еже по образу чисто первое, якоже и первѣе, яково же исперва прияла еси и пакы въсприимеши божественое вдуновение, аще что се разумѣется. Благороднѣйши бо ты и славнѣйши пакы паче всѣх воиньствъ, глаголя, явишися тогда. О душе, дивно еже слышати, страшнѣйше и преславно еже видѣтися паче: еже по образу его бывше, господыне, имать к первообразному по всему всяко сего ради подобие началообразнаго все: умное убо — умнаго и бестелесное пакы бесмертно, вселюбезно, по всему подобно, яко премѣнено доблества всякого оно и всего убѣгая убо растоятелнаго; сего ради по измѣрению — подобнѣ, якоже и оно, по естѣственому же подобью убо ино что от оного, — глаголю же началодобраго, — разумѣваемъ по Писанию[39] и сущьство, и естьство. Не к тому есть образъ, аще во всѣхъ будеть то же оно, владычице. Но в нихже видится в несозданнѣмь естьствѣ оно, добрѣиша мнѣ, в тѣх же убо и создано естьство показуеть се. И аще се истинно, якоже се истинно есть, убо да что бы хотѣла болшее сея славы, или ино что бы хотѣла лучшее сего быти?

Ведь в том, что здесь, ни в чем не нуждается Бог, — ни в солнечном сиянии, ни в небесной красоте, ни в земном благолепии и приношении всяческом: изобилуя всем, он этого вовсе не требует. Тебе ведь дарованы они в настоящем и в будущем. Так что если то, что существует ради тебя, так он прославит тогда, куда больше — тебя, душа, прославит, владычицу того. Вместе с влечением и яростью, твоими, так сказать, совоспитанниками, он вырвет с корнем и от них рождающиеся и возрастающие страсти. Если только можно вообще, госпожа, называть страстью то, что не является таковым, когда им хорошо управляет разум. Добрый плод таковых мы зовем добродетелью, недобрый творит зло. Тогда ни раздражение, ни гнев, ни ярость не придут к тебе, ни враждебности не будет в тебе, ни злопамятства, ни боязни, ни страха; не потребно тогда мужество; ревность и зависть прекратятся в тебе, госпожа; похоть бессловесная и сластолюбие также. Матери же всего этого — вышеназванные две. И ни самодовольства не будет в тебе, ни тщеславия, но не будет и веры; надежда тоже отойдет от тебя, подруга; также и память действовать перестанет, ибо не будет потребности в ней. Эти пять дети разумности суть, а не ярости и не вожделения. Ведь это все покидает, как я сказала, тебя. С той поры и предела желаний достигнув, никто не будет нуждаться ни в чем из вышеназванного совершенно, потому что ветхого человека совлекши полностью, с ним ты совлечешь и его постыдные дела и скверны и к жизни бесстрастной вновь возвратишься. Одна любовь будет у тебя тогда и ничего другого, из того, чем теперь мы совместно владеем или порознь. Ведь то не является для тебя существенным, так как не принадлежит оно к разумной природе, нет ведь, бессловесной скорее свойством видится. Ибо коварного и яростного врага нападение на тебя увидав, расщедрился Творец и вооружил тебя и снарядил для отпора ему теми двумя, владычица, — чтобы не застал он нагою тебя, и не уязвил тебя, и не поранил, как только захочет. Поскольку же, госпожа моя, там брани нет, но мир твердый, какая потребность в оружии? Враги ведь твои со всем воинством погибнут окончательно. Здесь ведь все это: и борьба, и победа, — там же прекратятся их власть и мощь. Над теми, кого здесь боишься, ты посмеешься тогда, в огнь геенский видя их вверженными. У тебя же будет тогда беспримесное и особое все — и разум, госпожа моя, и мышление, — боговидным, проницательным и богоподобным, по образу Божию, как в самом начале, когда ты получила Божие вдуновение. И вновь ты воспримешь его, что бы под ним ни разумелось. Благороднее, а также славнее всех ангельских воинств, говорю, явишься ты тогда. О душа, дивно и слышать это, и более страшно и странно видеть: ведь то, что создано по чьему-то образу, госпожа, непременно бывает во всем прототипу подобно: разумностью — как разумному, а бестелесному — бессмертностью, вселюбезная, по всему подобно, как лишенное всякой плотности и всей пространственности; поэтому мерою оно — как и то, по природным же свойствам оно представляет собой нечто отличное от того, — я говорю об архетипе, — имею в виду по форме, по природе и по существу. Это уже не образ, если во всем будет таким же, владычица, как и тот. Но что в несозданном естестве видится, добрейшая моя, то же и в созданном естестве обнаруживается. И если это истинно, а это и есть истинно, что хотела бы ты большее этой славы? Или иного чего-нибудь захотела бы ты как лучшего, чем это?

 

Разумѣ ли нынѣ, владычице, добрѣ глаголанная? Вѣрова ли и приятъ яко истинна сия, или яко ложна являють ти ся вся глаголанная и бляди сия тебѣ мнятся? Азъ убо не мня. Рци к симъ, владычице, и како вмѣниша ти ся?

Хорошо ли теперь, владычица, поняла ты сказанное? Поверила ли и восприняла ли ты как истинное это, или ложным кажется все, что я говорила, и вздором тебе представляется? Я ведь не знаю. Скажи, владычица, как ты это уразумела?

 

Душа: Ни, рабыне моя, ни, но сладцѣ и усредно, радостно и весело же и любезнѣ сия и прияхъ и прииму глаголанная вся, обрадованнѣ, яко недоумѣние мое раздрѣшися! Служителнице, невѣруяй велѣнию сему отнудь христианинъ нѣсть, ниже православен тъ, ни части имать никакоже съ Христомь моимъ имать и царствия его не прииметь тогда, но есть весь невѣренъ и от садукей[40] горѣй. Аз же благодатью Божиею вѣрую сия тако и суща и быти хотяща, якоже научи мя. Не невѣрую словесѣмъ твоимъ, не буди ми се. Обаче о семь и еще молюся тебѣ, яко да принесеши ми Писание, да слышю и то. И аще принесеть и то повелѣние согласно тобѣ, тогда паче будеть извѣстнѣйше се, неколѣблемо, недвижимо и добрѣ утвержено. Но убо глаголы Писания да не размѣниши отнудь и на стихы речеши ми тѣхъ силу, но убо тако, якоже суть, сице ми скажи сихъ.

Душа: Нет, рабыня моя, нет, сладостно и с охотой, радостно и весело, с удовольствием восприняла и восприму все сказанное, радуясь, что недоумение мое разрешилось! Служительница, неверующий учению этому вовсе не христианин, и не православен таковой, и общего ничего с Христом моим не имеет, и царствия его не наследует, но весь он неверен и саддукеев хуже. Я же по благодати Божией верую, что это так и есть, и будет, как ты научила меня. Не сомневаюсь в словах твоих, да не будет со мною этого. Однако еще об одном молю тебя, — приведи мне свидетельство Писания об этом, чтобы мне и его услышать. И если окажется, что и то учит согласно с тобой, тогда все это будет более ясным, непоколебимым, надежным и крепко утвержденным. Но слов Писания ты не изменяй совершенно и не в стихах передавай мне их смысл, но именно такими, каковы они суть, мне их и прочти.

 

Плоть: Слыши убо, госпоже моя зде, прочее, и вонми. Мужь мудръ, и святъ, и благороден сугубо иного нѣкоего премудра еже о Христѣ премудростию впрашаше сице, ихже ты ищеши, тричастное души како есть, увидѣти хотя. И нынѣ вонми разумно того впрошение сдѣ.

Плоть: Тогда послушай, госпожа моя, теперь и понимай. Некий мудрый, святой и сугубо благородный муж иного некоего премудрого Христовой премудростью человека спрашивал именно то, чем ты интересуешься, трехчастность души в чем состоит, желая узнать. А теперь внимательно выслушай этот его вопрос.

 

ГРИГОРИЯ НИСЬСКАГО ВОПРОС ОТ МАКРИИНИХ[41]

ГРИГОРИЯ НИССКОГО ВОПРОС К МАКРИНЕ

 

Умно глаголють быти сущьство душа и телесну сущу с᾿суду животную силу къ чювьственѣй силѣ въдваряти. Не бо точью о художьственѣй же и зрителнѣй мысли и дѣйства есть наша душа, въ умнѣмь сущьствѣ таковое дѣлающи; ниже чювьства едина къ еже по естьству дѣйству устраяеть; но много убо еже по желанию, много же еже по ярости движение видимо есть въ естьствѣ. Коемуждо сихъ обоих роднѣ в насъ сущу, на многа же и различна разньства видимъ происходящее дѣйствы обоихъ движенье. Многа убо есть видѣти, имиже дѣлателное обладаеть, многажды от яростьныя вины прозябають. И никое же сихъ тѣло есть; бестелесное же умно всяко. Умную же нѣкую вещь душю уставъ нарече. Яко убо двѣма безмѣстныма другое от послѣдования възникнути слову: или ярость и желание ины в насъ быти душа и множьство душь вмѣсто едины видѣтися, или ниже смысленое еже в насъ душа мнѣти, умное бо равно всѣмъ приуподобляемо. Или вся сия душа покажеть, или котороеждо сихъ от равнаго собьства души изметь.

Умным называют существо души и говорят, что к чувственным свойствам телесного организма оно добавляет жизненную силу. Ибо наша душа действует не только в сфере познавательной и теоретической мысли, осуществляя таковую деятельность умственной частью своего существа; и органы чувств не сами по себе прилежат свойственной им по природе деятельности; но ведь, как можно заметить, многое в нашей природе движимо влечением, а многое и яростью. Поскольку и то и другое нам родственно, мы видим во многих различных видах движение, совершаемое энергиями обоих родов. Ведь многое можно опознать, чем вожделение управляет, и многое также, что от порыва ярости произрастает. И ничто из этого не является телом; бестелесное же обязательно принадлежит к сфере ума. Умственной некоей вещью определение называет и душу. Следуя логике речи, приходим, таким образом, к одной из двух нелепиц: либо влечение и ярость составляют в нас иные души, и тогда различаем множество душ вместо одной, либо и присущий нам смысл нельзя считать душой, ибо к умственному относится равным образом все. Либо все это — души, либо все эти свойства нельзя считать равным образом присущими душе.

 

ОТВѢТ МАКРИНИ

ОТВЕТ МАКРИНЫ

 

Многымъ убо инѣмъ ищющимъ словесе по ряду сам поискалъ еси, яко: что убо подобаеть непщевати быти желателное же и яростное — или ссущьствена души и от перва абие устроения с нею суща, или что ино у нея быти и послѣ же намъ прибывъша. Еже бо зрѣтися въ души симъ, от всѣхъ равнѣ исповѣдуеть; а еже что подобаеть от тѣхъ мнѣти, не у опаснѣ обрѣло есть слово яко извѣстно еже о сихъ имѣти мнѣние. Но и еще мнози различными еже о сихъ славами съмнятся. Мы же, оставлеше внѣшнее любомудрьство, различно сущее, свѣдѣтеля божественое и боговдохновеное Писание сътворимъ, еже ничтоже изряднѣе душа быти възаконѣвати, еже в ней божественаго естьства свойствено. Яко подобие Божие душа быти, сице все, еже чюжее быти есть Бога, кромѣ быти устава душевнаго отрече. Ни бо в размѣненыхъ спасеться подобное. Тѣмже елма таково ничтоже съ божественнымъ видится естьствомь, ни же души ссущна быти сия по слову убо кто помыслит. Что убо есть, иже глаголемъ? Словесное се животное, человѣкъ, ума же, художьства приятно быти и от внѣшнихъ слова, еже на насъ свѣдѣтельствовася. Не убо сице уставу естьство наше написующю, аще зрѣлъ бы ярости и желание и яже от нихъ прозябающая ссущьствена естѣству, ни бо о иномъ нѣкотором уставъ кто отдасть подлежащимъ, общее вмѣсто особнаго глаголю. Елма убо желателное же и яростное по равности и в бесловеснѣм же, и словеснѣмь естьствѣ видится. Никтоже благословнѣ от общаго въображаеть особное. А еже и къ естьственому написанию лихо есть и отвержено, како мощно есть яко часть естьства на взбранение устава крѣпость имѣти? Всякъ бо уставъ сущьства къ особному подлежащаго зрить, яко аще внѣ особящагося будеть, яко чюже призираеться уставу. Но убо еже по ярости и желании дѣйство общее, всего быти бесловеснаго исповѣдуется естьства. Все же общее не то же есть со особнымъ. Нужда убо сихъ ради есть не в сих быти та помышляти, в нихже по изрядному человѣческое въображаеться естьство. Но якоже ощютителное, и напитателное, и растителное в насъ кто видѣвъ, не възвращаеть ради сихъ отъдаанаго от души устава. Не бо понеже се есть въ души нѣсть онъ. Сице и яже от ярости и желани поразумѣвъ естьства нашего движения не ктому благословнѣ со уставомь свариться, яко скудно показавшю естьству. Явѣ убо яко отвнѣуду видимыхъ суть сия, страсти естьственыя сущая, а не сущьствомь обое. Еже есть ярость же, възрѣние окрестъ сердечныя крови мнозѣ быти мнится; индѣ же — желание же въозопечалити преже наченшаго, якоже мы непщуемъ или ярость есть устремление озлобити раздражившаго. Ихже ничтоже еже о душе уставу случается. И аще желание о себѣ уставимъ, похотѣние речемъ потребнаго, или любовь сладостных наслажения, или печаль о еже не въ области сущему в помыслѣ, или нѣкое къ сладкому любление, емуже настоить в᾿сприятие. Сия убо вся и таковая желание убо и показують, уставу же душевному не прикасаются, но елика ина о души зрятся, яже от спротивныхъ другъ къ другу видимая, рекше страхование и дерзость, болѣзнь и небрежение, и елика таковая, ихже коеждо сроднѣи убо имѣти мнится к желателному или яростному, особящему же ся уставу свое написуеть естьство, яже вся о души суть, душа не суть, но якоже мравия нѣкыя от помысленыя части души прозябающе; яже части убо быти, заеже с нею быти мняться, а не оно быти, иже есть душа по сущьству.

Пришел и твой черед задать этот интересующий многих вопрос: чем надлежит считать влечение и ярость — чем-то присущим душе и с момента первого ее устроения с ней пребывающим или посторонним для нее и позже у нас появившимся. Все равно полагают, что они свойственны душе, но я еще не нашла убедительного ответа, позволяющего составить твердое мнение о том, чем они являются. И до сих пор многие расходятся в своих о них предположениях. Но мы, оставив пеструю внешнюю философию, сделаем свидетелем божественное и боговдохновенное Писание, которое учит, что ничто нельзя считать свойством души, что не свойственно божественной природе. Поскольку душа является подобием Божиим, все чуждое Богу оказывается за границей души. Ведь в изменившемся не сохранилось бы подобия. А поскольку ничто такого рода не может считаться свойственным божественной природе, постольку нельзя считать это и соприсущим душе. Что означают наши слова? Человек — это словесное животное и людьми внешними по отношению к нашему Слову определяется как существо, восприимчивое к уму и науке. Если бы определение не так описывало нашу природу, если бы оно рассматривало ярость и влечение и то, что из них произрастает, как соприсущее ей, то не иначе как такое определение отдало бы предпочтение общему вместо частного. Ведь влечение и ярость равным образом свойственны природе и бессловесных, и словесных существ. А никто в здравом разуме не определяет по общему частное. А что не годится и отбрасывается при определении природы, как может, будучи ее частью, служить помехой для определения? Ведь всякое определение указывает на особенность подлежащего определению существа, и если оно упустит особенное, рассматривается как чуждое определению. Но ведь связанная с влечением и яростью деятельность признается общей для всей бессловесной природы. Все же общее не совпадает с особенным. Поэтому следует думать, что они не принадлежат к тому, что способно служить для определения особенности человеческой природы. Подобным образом, видя у нас способность чувствовать, необходимость питаться, возможность роста, из-за них не отменяют данное душе определение. Ведь дело не меняется оттого, что все это не принадлежит душе. Подобным образом неразумно, и указывая на связанные с влечением и яростью движения нашей природы, отвергать определение как якобы ограниченно ее раскрывающее. Ясно ведь, что те находятся за пределами рассмотрения, будучи свойственными природе страстями, а не ее существом. Что же касается того, что представляет собой ярость, то многим она представляется кипением околосердечной крови, другому — стремлением доставить ответную неприятность напавшему первым, мы же предполагаем, что это — побуждение причинить зло раздражающему. А из этого ничего к определению души не относится. И если мы станем давать определение влечению самому по себе, то назовем его или тягой к недостающему, или стремлением к чувственному наслаждению, или печалью по причине необладания желанным, или своего рода предчувствием сладости, каковую предстоит вкусить. Все это и тому подобное показывает, чем является влечение, определения же души не касается, но представляется чем-то посторонним душе и противоположным друг другу, как-то: страх и отвага, печаль и (радость), и тому подобное, — все это родственно влечению и ярости и подмешивает к отличительной особенности души свою природу, и все это около души находится, душою же не является, но как некие муравьи из помыслительной части души вырастает; и кажется — по причине сопребывания — ей принадлежащим, но это не то же, чем душа является по существу.

 

Глаголем бо души видѣтелную же и судителную и сущихъ назирателную силу своя быти по естьству ей, боговидныя благодѣти сих ради в себѣ навершати образъ. Елма и божественое еже что по естьству есть в сих быти помыслъ сматряеть, внегда назирати всячьская и расъсужати доброе от горшаго. Елика же души в предѣлѣ лежат, к коемуждо от спротивных приклонно по своему естьству, ихже сущьственая потреба, или на доброе, или не спротивное ведет сбытие; рекше ярость, или страх, или аще чьто таково от еже в души движение есть, ихже кромѣ нѣсть видѣтися естьству. Сия отвнѣ пребывати вмѣняемъ, заеже в началообразнѣй добротѣ ниединому же такову видѣнию быти начертанию, яже не всяко на зло нѣкое человѣчьскому отдѣлена быша животу. Ибо бы Содѣтель злым вину имѣлъ, аще отонудь прегрѣшением быша были нужа вложенъ естьству. Но сущною потребою произволенья или добродѣтели, или злобѣ ссуди таковая души двизания бывають. Якоже желѣзо по свѣту хитреца воображаемо, к коему же аще хощет хитрьствующаго помышление, к сему и въображается — или мечь, или нѣкое земнодѣлное орудие бывает, страху убо послушателное вотваряющю, ярости же мужьственое, боязни же утвержение, желателному же устремленью божественую же и нетлѣнную сладость ходатайствующю. Аще ли отвержеть воженья слово и, якоже нѣкый яздець обьятъ бывъ колесницею, вспять от нея влеком есть, тамо ведом, иде бесловесное устремленье въпраженых несется. Яково жь и в бесловесных есть видѣти, понеже не настоятельствуеть помыслъ естьственѣ в тѣх лежащему движению. Но егда убо к лучшему тѣх движенье будет, похваламъ быти та, яко Данилу желание,[42] и Финеесу ярость,[43] и доброплачющему слеза, рекше печаль. Аще ли к горшему уклонение будет, тогда въ страсти устремления совращается, и бывають, и именуются.

Ведь мы говорим, что способность души созерцать, различать и воспринимать сущее свойственна ей по природе и что именно в ней она сохранила в себе боговидный и благодатный образ. Когда же делается умозаключение, что что-то из такового является по природе божественным, то имеется в виду способность, все воспринимая, отличать доброе от худшего. А то, что лежит в пограничной области души, обнаруживает по своей собственной природе склонность к каждому из противоположного и ведет — в зависимости от использования — либо к хорошему или к противоположному результату; таковы ярость и страх или какое-нибудь такое из душевных движений, без каких невозможна природа. Таковые мы считаем извне присоединившимися, потому что в первоначальном совершенстве ни одна из этих черт не различима; и они не все на какое-то зло выпали жребием человеческой жизни. Ибо оказался бы Создатель ответственным за зло, если бы с тех пор необходимость греха была вложена в природу. Но таковые движения души оказываются — в соответствии с использованием их по свободному выбору — орудиями либо добродетели, либо зла. Как железо, по мысли мастера формируемое, в зависимости от того, что захочет мастер сделать, тем и становится, обращаясь либо в меч, либо в какое-нибудь земледельческое орудие, так и страх способен быть обращен в послушание, ярость — в мужество, робость в уверенность, порыв же вожделения в божественную и нетленную радость. Если же разум отбросит вожжи и, как некий ездок, зацепленный колесницею, окажется ею влекомым, то туда будет направляем, куда устремится бессмысленное движение упряжки. Что и можно видеть у бессловесных, если не руководствует смысл свойственным их природе движением. Но когда их движение направляемо к лучшему, оно оказывается причиной похвал, как Даниилу — возжелание, Финеесу — ярость, а имеющему причину плакать — слезы и печаль. При уклонении же к худшему устремления обращаются в страсти, становятся ими, и называются.

 

Зрителное же и разсудителное свойствено, свойство есть благовидному души, елма и божественое в сих достижемъ. Аще убо всякую злобу душа чистотьствует, доброму всяко будеть. Добро же своим естьствомъ божественое. К нему же ради чистоты совокупление имѣти имат своему совокупляющюся. Аще убо се будет, не ктому потреба есть еже по желанию движения, аще на добро нам владычьствует. Ибо во тмѣ пребыванье имѣяй, то в желание свѣта будеть, желание приимет наслаженье. Область же наслажениа праздно и суетно желание сдѣлает, яко ниедино же имущии скуднѣ от еже на благое разумѣваемых, та благыхъ сущи исполнение, ниже по причастию добра нѣкоего в добрѣм бывающи, но сама сущи добраго естьство.

Созерцающая же и различающая способности принадлежат богоподобному в душе, поскольку с их помощью мы и божественного достигаем. И если душа очистится от всякого зла, непременно будет принадлежать добру. Добро же по своей природе божественное. И что по причине чистоты имеет с ним соприкосновение, непременно оказывается и с тем соединенным. А когда это происходит, исчезает необходимость направлять к добру порождаемое влечением движение. Ибо стремиться к свету может тот, кто пребывает во тьме, а когда он оказывается на свету, желание его получает удовлетворение. Изобилие удовлетворения сделает влечение праздным и суетным, так как ни в чем оно не будет иметь недостатка, о чем только можно помыслить как о ведущем к добру, само будучи полнотой благ, не по причастности к какому-либо добру к добру принадлежа, но само являясь природой добра.

 

Еже что и быти доброе ум наказует, ниже уповательное движение в себѣ приемлет, к несущему убо упование дѣйствуеть точью. «А еже имать кто, что и уповает?» — рече апостолъ.[44]

Не все то, что кажется уму добром, привлекает к себе устремление надежды, ибо надежда действует только по отношению к не имеющемуся в наличии. «Если же кто имеет, то чего ему и надеяться?» — говорит апостол.

 

Но ниже поминателнаго дѣйства сущих в художьству потребѣ есть, видящее бо ся вспоминатися не требуеть. Понеже убо всякого блага вышши есть божественое естьство, благое же благому любимо всяко, сего ради и, в себѣ видящи, и еже имати хощет, и еже хощет имат, ничто от внѣшних приемлющи в собѣ. Внѣ же ея ничтоже, развѣ злоба едина точью, яже — аще и преславно есть рещи — в небытьи бытье имать. Не бо но ино нѣкое есть злобѣ бытье — точью сущаго лишенья. А еже воистину сущее — благо естьство есть. Еже убо в сущемъ нѣсть, вне же не быти всяко есть.

И также в действии памяти для познания мира не будет потребности, ибо то, что видишь, в припоминании не нуждается. Поскольку же выше божественная природа всякого добра, благое же благим всегда любимо, постольку и она, в себя глядя, что имеет, того и хочет, и что хочет, то и имеет, ничего внешнего в себя не приемля. Вне же ее ничего нет, за исключением только зла, каковое, если можно столь парадоксально выразиться, в небытии бытие имеет. Ибо происхождение зла есть не что иное, как лишение сущего. По-настоящему же сущее — это природа добра. То, чего нет в сущем, того нет, конечно же, и вне его.

 

Внегда убо и душа, различная вся отвергши естьственая движения, боговидна будет и, превъзшедши желание, въ оном будет, к немуже от желания подвизашеся, не ктому нѣкое упражнение вдавает в собѣ, ниже упованию, ниже памяти, уповаемо бо имать, о наслажение благыхъ упражнением и память отмѣтает от мысли, и тако преизящную подражаваеть жизнь, свойствы божественаго естьства вьображылися, яко ничтоже той остати от инѣхъ всѣх, развѣ любовнаго ея устроения, естьственѣ доброму прозябающаго. Се бо есть любовь еже къ благому вжелѣнному вседушное любление.

И когда душа, отвергнув все многообразные естественные движения, станет боговидной и, превзойдя влечение, в том пребудет, к чему была влечением подвигаема, с тех пор уже не будет предаваться ни упражнениям, ни надежде, ни воспоминаниям, ибо то, на что она надеялась, она будет иметь, и, беззаботно наслаждаясь, она изгонит из помысла память о благах и будет так подражать возвышенной жизни, проникшись свойствами божественной природы, что совершенно ничего другого у нее не останется, кроме состояния любви, по природе с добром сращенного. Это ведь и есть любовь — связь всей душой с вожделенным благом.

 

Егда убо проста, и единовидьна, и опасно богоподобна душа бывши, обрящеть еже по истиннѣ простое же и невещественое благое оно едино любовное и вжелѣнное, приплѣтается убо ему и срастваряется любовным движением же и дѣйствомь къ еже присно достизаемому же и обрѣтаемому себе въображающи, и то бывши благаго подобием, еже ей приемлемаго естьство есть. Желанию же во оном не сущю, заеже никоего же блага скудости в немь быти, послѣдованно убо есть и души, въ блазѣм бывши, отложити от себе желателное движение же и устроение.

Став же простой, однородной и совершенно богоподобной, душа находит то поистине простое и невещественное благо, единственное возлюбленное и вожделенное, с каковым и срастается и сливается в любовном движении и действии, формируя себя в соответствии с вечно достигаемым и обретаемым и тем же становясь по причине уподобления добру, каковое является природой ею приемлемого. Влечение при этом отсутствует, поскольку в никакой из благ там недостатка нет, да естественно для души, оказавшись среди блага, отложить от себя движение и состояние влечения.

 

Таковаго же велѣния и божественый апостолъ взнепщева, всѣх сущихъ нынѣ в насъ и от лучьшемъ чюдимых престание нѣкое и утоление провзвѣстивъ, любови единой не обрѣте устава. «Пророчьствия бо, — рече, — упразнятся и разуми престануть, любовь же николиже не отпадает»,[45] еже равно есть еже присно такоже имьти; не вѣру и упование пребыти любовь глаголю, пакы от сихъ ту выше полагает в лѣпоту. Упование бо даже дотолѣ движется, дондеже не приидеть уповаемым всприятие. И вѣра такоже утвержение уповаемых безъвѣстья бывает. Сице бо и ту устави, глаголя «Вѣра же уповаемых съставъ».[46] Всегда же приидет уповаемое, инѣмъ всѣм утѣшеном, еже по любви дѣйство пребывает, приемлющее ту не обрѣтающи. Тѣмже и первьствует еже по добродѣтели исправным всѣмъ и законным завѣщанием. Аще убо в сий нѣкогда конець доспѣет душа, неоскуднѣ имат инѣх, яко исполнению емшюся сущих.

Такое учение и божественный апостол нам проповедал, провозвестив прекращение и конец всего ныне в нас сущего и лучшим почитаемого и одной любви не найдя предела. «Пророчества, — говорит он, — прекратятся, и разумения упразднятся, любовь же никогда не перестанет», — а это равносильно тому, что иметь ее всегда одной и той же, — не говорит при этом он, что вера и надежда пребудут с любовью, но выше тех ее справедливо полагает. Ведь надежда дотоле только действенна, доколе не наступит наслаждение тем, на что надеются. Также и вера бывает опорой при неясности того, на что надеются. Так ведь ее определил он, говоря: «Вера есть основа ожидаемого». Когда же приходит то, что ожидают, и все остальное успокаивается, только любовь продолжает действовать, наследника себе не обретая. Потому она и первенствует среди всего, чего требует добродетель, и среди заповедей закона. Когда достигает такой цели душа, она уже не имеет нужды ни в чем другом, так как охватывает полноту сущего.

 

В настоящем убо жизни различнѣ же и многовиднѣ намъ дѣйствующи, многа убо суть, ихже требуем и приемлем, рекше лѣта, въздуха и мѣста, пищю и питья же, и покрывала, и солнца, и свѣтилника, и инѣ к потребѣ жития многых. Чаемое же блаженьство сих убо нѣ коего же скудно есть. Вся же нам и вмѣсто всѣх божественое естьство будеть ко всякой потребѣ жизни оноя, себе подобнѣ раздѣляющи. И се явѣ от божественых словесъ духовныхъ, яко и мѣсто бывает Богъ достойнымъ, и домъ, и одежа, и пища, и питие, и свѣтъ, и богатьство, и всяко имя же и разумѣние к благым нашея свершающимся жизни.

В настоящей же жизни у нас много ведь того, в чем мы, различно и многообразно действующие, нуждаемся и что получаем, как-то: время, воздух, пространство, пища, питье, одежда, солнце, лампа и множество другого, необходимого для жизни. В чаемом блаженстве ни в чем из этого нет нужды. Всем для нас и вместо всего, что нужно для удовлетворения всякой потребности, в той будущей жизни явится божественная природа, надлежащим образом себя разделяя. Как это ясно из божественных слов духовных, и местом будет Бог для достойных, и домом, и одеждой, и пищей, и питием, и светом, и богатством, и всем, что только можно помыслить и назвать, что может быть нужно для исполнения нашей жизни благами.

 

Плоть: Се ти заповѣдание исполних, господыне, и приведох, прочее, от Писания свѣдѣтелство, якоже рекла еси, якоже заповѣда и якоже просила еси. Но вѣжь: претрудихся много зѣло, суду и онуду испытуя, изыскуя съ трудомъ и книгы осязуя, и кожица превращая, яко да обрящю, якоже зриши, сие свѣдѣтельство. И ниже глаголы премѣних по прошению твоему, но сущая та, якоже обрѣтохъ я, сице и положих та и написах сде. Рци к симъ, владычице, и како прияла еси се? Еда что нагласно азъ рѣх паче сих?

Плоть: Вот я твое повеление исполнила, госпожа, и привела свидетельство из Писания, как ты сказала, как ты приказывала и как ты просила меня. И знай: я очень сильно утомилась, там и тут проверяя, изыскивая с трудом, доставая книги и пергаменные листы переворачивая, дабы отыскать, как видишь, это свидетельство. И ни слова я не изменила, как ты просила, но какими их нашла, точно такими и включила их, вписав сюда. Ответь, владычица, как ты это восприняла? Разве что-нибудь несогласное с этим я говорила?

 

Душа: Ни, служителнице, ни, не непщюй се отнудь. Суть бо зѣло подобна и свойствена во всѣх. Нынъ есть извѣстно и нынѣ утвержено велѣние твое, яко показася, и твердо во всемь, и не прерѣкованно се к людем непокорнымъ. Но с трудолюбным, кто-либо есть, елма тако взискание высоко же и велико взиска еже увъдѣти, тричастное убо глаголю души како есть, и наученъ бысть о сем, непщуя, яко впрашалъ есть и ино что оного премудраго от Писания нѣчто к сему. Рци и то, рабыне моя, рци и не укрый. Много бо мя ползова с предглаголанными. Аще ли не всхощеши, рабыни моя, рещи ми и се, суд весь будеть на главѣ твоей.

Душа: Нет, служительница, нет, вовсе так не думай. Все это очень схоже и близко во всем. Теперь удостоверено и подтверждено твое учение, как выясняется, незыблемо во всем и неопровержимо для людей непокорных. Но тот трудолюбивый, буде такой найдется, кто захочет вникнуть в такой высокий и великий вопрос, как трехчастность души, — понять, в чем она состоит, услышав это, тут же, я полагаю, попросит привести к этому и еще что-нибудь другое столь же премудрое из Писания. Прочти еще, рабыня моя, прочти, не укрой. Большую ведь пользу ты мне принесла уже сказанным. Если не захочешь, рабыня моя, почитать мне еще, суд весь будет на твоей голове.

 

Плоть: Много убо впраша его о души, господыне, полезная, подобная и зело потребная, но да оставятся та. Едино же ти точью реку — еже впраша его послѣ же всѣхъ, другыне, еже о въскресении велѣнии увидѣти въсхотѣвъ. И слыши, госпоже моя, того впрошение здѣ. Не размѣню же глаголъ ни мал, ни великъ. Имать глаголание сихъ в началѣ сице: «Увидѣти аще всхотѣл еси, якови и колици въсхощем вси человѣци въсъкреснути тогда, во вторый приход и Христово пришествие, яже здѣ внимателнѣ прочти и разумѣеши».

Плоть: Много тот человек спрашивал другого о душе, госпожа, полезного, подобающего и очень нужного, но уже хватит об этом. Одно только тебе скажу — о чем он спросил его в последнюю очередь, подруга, захотев узнать учение о воскресении. Ну, послушай, госпожа моя, теперь его вопрос. Не изменю ни малого слова, ни большого. В начале этого Слова написано так: «Коль скоро ты захотел узнать, каковыми и коликими воскреснут тогда все люди, во второй приход Христов, или пришествие, внимательно прочти написанное здесь, и уразумеешь».

 

О ВСКРЕСЕНИИ ВПРОС ОТ МАКРИНИНЫХ

О ВОСКРЕСЕНИИ ВОПРОС У МАКРИНЫ

 

Иже убо быти нѣкогда воскресению и еже привестися к немздоприемному суду человѣку, еже от Писания показанми и от уже предистязанныхъ мнози от слышащих сложатся. Прочее убо буди смотрити, аще нынѣшнее суще и уповаемо будеть.

Благодаря показаниям Писания и тому, что было рассмотрено выше, многие из слушающих согласятся, что некогда будет воскресение и что человек будет привлечен к неподкупному суду. Остается рассмотреть, окажется ли сущее сейчас тем, что ожидается.

 

Еже аще тако будеть, ненавистно бых реклъ человѣком упование вскресения быти. Аще бо, якова бывают престающа от жития человѣческая телеса, такова к животу паки устроятся, убо кая некончаемая бѣда вскресения ради уповается! Что умиленѣйши будет видѣние, еда в послѣдней старости обетшавшаа телеса претваряють на грозное же и безъобразно есть, плоти их изнурени бывше временѣх, враскавѣм же костем опавшися кожи, жилам же всѣм изърваным, заеже не ктому естественою влагою разботѣвати, и сего ради всему сгноену телеси, без силы же! И умиленъ позоръ бывает: главѣ убо к колѣнома преклоненѣ, руцѣ же отсюду и отонуду, къ естественому убо дѣйству бездѣлнѣ сущи и трепетом же поневолному трясущих! Якова же пакы иже лѣтьними недугы искаявшим телеса, яже толико разлучается от обнаженых костей, елико прикрыватися мнят тонкою измождалою кожею. Якоже иже в водотрудовитыхъ болѣзнех отекших! А иже священнымъ недугомъ одержимых, нелѣпую проказу глаголя, кое убо на лице приведе слово, яко помалу тѣх вся уды ссуда телеснаго и чювства проходяще сгнитье поядаеть! А иже в трусѣх и в бранех или от иныя нѣкыя вины руцѣ и нозѣ отсѣчены имущих и преже смерти время нѣкое в бѣдѣ сих положивших! Или иже от роженья съ вредом нѣкым погибших в развращеных удовыхъ! И что убо рчет си кто о преже мало роженых младенцех и о изметаемыхъ или удавляемых и о еже самом о собѣ погибших, — что есть смышляти, аще таковаа пакы к животу възведутся? Убо остану та и въ младенчествѣ? И что окааннѣйшее! Но ли в мѣру придут взраста? И которымъ млеком пакы та вздоятся?

Если бы это было так, то ненавистной, я бы сказал, была бы для людей надежда на воскресение. Ведь если такими же, какими бывают, уходя из жизни, составятся человеческие тела для новой жизни, какая тогда нескончаемая беда нас ожидает по воскресении! Ибо что может быть более жалким, чем вид в крайней старости обветшавших тел, превратившихся в нечто отвратительное и безобразное, когда плоть их погубило время, дряхлость костей обнажилась опавшей кожей, все жилы стянулись, не будучи насыщаемы естественной влагой, и потому все тело согнулось и не имеет силы! Какое жалкое зрелище предстанет: голова склонилась к коленям, руки висят по сторонам, неспособные к естественному для них делу, постоянно невольно трясущиеся! А тела изъеденных хроническими болезнями, отличающиеся от обнаженных костей лишь постольку, поскольку они прикрыты тонкой изможденной кожей! А в водяночных болезнях отекшие! А вид священным недугом страдающих — я о безобразной проказе говорю — какое может передать слово, когда все члены и чувства их сосуда телесного, понемногу поражая, гниение поедает! А те, кто при землетрясениях, в битвах или по какой-то другой причине руки и ноги потеряли и до смерти некоторое время в этом бедствии прожили! Или в родах от травм с поврежденными членами погибшие! А о прежде срока рожденных младенцах, о выкидышах, об удавленных и самих по себе погибших — что и думать, если они такими вновь к жизни восстанут? Пребудут ли они в младенчестве? Что может быть более жестоким! Или же они станут взрослыми? А каким молоком тогда они будут вскормлены?

 

Тѣм аще всѣм то же нам тѣло оживет пакы, бѣда есть чаемое. Аще ли не то же, ин нѣкы въстаяй будет паче лежащаго: аще паде убо отроча, въстает же свершен, или спротивно есть. Како есть рещи тому исправитися лежащему възрастнѣй тли, падшему измѣнену сущю? И вмѣсто старца уношю кто зря, иного вмѣсто ина възнепщюеть: вмѣсто прокаженаго — цѣла и вмѣсто истаявшася — иже в плоти и иная вся та, якоже яко да не, по единому кто глаголя, молбу приводить слову.

Так что, если во всем то же наше тело оживет, беда нас ожидает. А если не то же, значит, некто другой восстанет вместо умершего: лег отрок, встанет взрослый или наоборот. Можно ли сказать, что у того лежащего, разрушившегося и изменившегося, восстановится то, что истлело с возрастом? Да и вместо старца юношу видя, сочтут его иным, а не им: вместо прокаженного — здоровый, вместо высохшего — плотный, и все остальное подобным образом, чтобы не перечислять все, удлинняя речь, по порядку.

 

Аще не таково оживеть тѣло пакы, яково же бѣ, егда земли примѣсися, не умершее въстаеть, но иного человѣка, земля пакы познана будеть. Что убо есть мнѣ в'скресение, аще вмѣсто мене ин живет? Како бо познаюся сам себѣ, не видя себе в себѣ? Ни бо буду поистиннѣ «азъ», аще не всѣ ми будет та же в себѣ, якоже бо в настоящом житьи. Аще ни чье имамъ в памяти начертание, да есть же по таковому словеси, травливъ таковый, уст нѣстъ, тупоносъ, бѣлузливъ, благооченъ, сѣдина въ власы и врасковою кожею, таже ищющи таковаго, налучаю нарастом долгоноса, черноплотна, и прочая вся еже по образу начертанья инаго имуща, убо сего видѣвъ, оного ли вмѣню быти?

А если не таким будет вновь жить тело, каким оно с землей смешалось, не умершее встанет, но другого человека, только землю тогда опознают. Для чего мне воскресение, если вместо меня другой станет жить? Да и как я узнаю сам себя, не видя в себе себя? Ведь я не буду поистине «я», если не все будет у меня таким же, как в настоящей жизни. Если, скажем, в памяти у меня образ человека косноязычного, губастого, тупоносого, белокожего, голубоглазого, с сединой в волосах и морщинистой кожей, а затем, отыскивая такового, я встречаю молодого, долгоносого, темнокожего и все остальные черты образа иные имеющего, неужели же, этого увидев, я сочту его тем?

 

Паче же аще потребно есть менших от съпротивлении пребыти, крѣпчайших оставль. Кто не вѣсть, яко теченью нѣкоему уподобилося есть человѣческое естьство, от рожьства въ смерть нѣкым движеньемь преходяще, тогда от движенья престающе, егда и от еже быти престанет. Движение се не мѣстно нѣкое есть преставление, не бо исходить от себе естьство, но измѣнениемь имать происхожение. Измѣнение же, дондеже есть се еже глаголеться, никогдаже в том же пребывает. Како бо в тожьствѣ пребудет, измѣнующеся? Но якоже сущи в кандилѣ огнь, еже убо мнѣтися присно то, свѣтити имат частым бо движением, не отторжено, но и совъкуплено к себѣ показует, истинною же всегда то приемля себе, никогда то же пребываеть. Извлечена бо теплотою влага вкупѣ же и сполѣ... и въ плытость собою измѣни подлежащее. Якоже убо, дващи по тому же пламеню прикасающемусе, нѣсть того же дващи вжеши. Острое бо измѣненье не ждеть еже второе пакы прикасающагося, аще скорѣйше се творить, но присно движется, и новъ есть пламень, всегда ражаяся и присно себе примеля, и никогдаже в том же пребывая.

Если так рассуждать, то даже малейшим из особенностей необходимо сохраниться, не говоря уж о более крупных. Но кто не знает, что своего рода потоку подобно человеческое естество, от рождения к смерти своего рода течением приходящее и тогда лишь течь перестающее, когда и быть перестает. Течение же это представляет собой не пространственное перемещение, ибо из себя естество не выходит, но происходит путем изменения. Изменение же, пока оно является тем, чем называется, никогда на том же самом не останавливается. Ибо как в тождестве пребудет изменяющееся? Так, например, огонь в лампаде, представляющийся всегда одним и тем же, потому что благодаря непрерывности движения он кажется неотторжимым от себя и единым с самим собой, на деле, всегда сам будучи себе преемником, никогда тем же самым не пребывает. Ибо извлеченная жаром влага, оказавшись тут же воспламененной и сожженной, (в дым обращается. И всегда движение пламени происходит в силу изменения), в дым через себя обращая основу. Так что дважды к тому же пламени прикасающегося не может то же самое дважды обжечь. Ибо стремительность изменения не ждет второго прикосновения, как бы скоро оно ни делалось, но всегда движется и всегда ново пламя, постоянно рождающееся и всегда себе наследующее и никогда на одном и том же не останавливающееся.

 

Таково нѣкое и от тѣла нашего естьствѣ есть. Пребывающее бо естьства нашего, ради измѣннаго присноходяще же и движимо, тогда стоить, егда от живота престанет. А дондеже въ животѣ есть, стояния не имать и любо исполняется, или издыхает или обоими всяко производится.

Нечто подобное свойственно и природе нашего тела. Ведь течение нашей природы, всегда вследствие ее изменяемости идущее и движущееся, лишь тогда останавливается, когда уходит из жизни. А пока в жизни пребывает, остановки не имеет, ибо или наполняется, или опорожняется, или и то и другое делает разом.

 

Аще убо, кто ни рождься, кто животно тъже есть, но другый премѣнением бывает, егда възведет паки тѣло наше к животу въскресение, скоръ нѣкый человѣкъ всяко единъ будет, яко да ничтоже скудно есть въстающему, — отроча ражаемо, младенець, отрочишь, уноша, мужь, старець и яже посредѣ вся.

Если, стало быть, кто бы не родился, живя, одним бывает, а когда воскресение возведет наше тело к новой жизни, он обратится в другого, то появится некий совершенно новый единый вид человека, в котором восстающему ничего не будет недоставать, был ли он утробным плодом, младенцем, отроком, юношей, мужем, старцем или кем-то промежуточным.

 

Цѣломудрию же и блужению плотью дѣйствуему, и терпящим же о благочестьи болѣзная мукам, и ослабающимся пакы к сим ради телеснаго чювьства, обоим симъ показуемом, како есть на судѣ спастися праведному или тому же прегрѣшившю, паки же ради раскаяния очищьщюся, и, аще сице случится, пакы на прегрѣшенье поползишися, премѣнившю же ся послѣдованию естьства и оскверненому телеси и не сы, и инѣм от сихъ до конца пребывшю. Котораго блуднаго тѣло мучимо будет: обетшавшее в старости къ смерти? Но другое бѣ се от сдѣлавшего грѣх. Но ли еже осквернися страстию? И где старое? Или бо не вскреснеть, сы недѣйственое въскресение, или се встанет, и убѣгнеть мукы подлежай.

Целомудрие и распущенность действуют через плоть, и люди то претерпевают ради благочестия болезненные муки, то вновь расслабляются, уступая телесному чувству, так вот, когда то и другое будет открыто, как возможно на суде сохранить справедливость, если человек сначала согрешил, затем покаянием очистился, а при случае снова на грехе поскользнулся, и сменили естественным порядком друг друга и оскверненное тело, и неоскверненное, и ни одно из них до конца не пребыло тем же. Которое блудника тело мучимо будет — сморщившееся в старости перед смертью? Но другое оно по сравненью с соделавшим грех. Или же то, что осквернилось страстью? А где старческое? Либо оно не воскреснет, и тогда не действует воскресение, либо оно восстанет, и тогда избегнет муки заслужившее ее.

 

Реку ти что и ино — от произносимых намъ от неприемлющих Слово. Ничтоже глаголють бездѣлно от сущих в телеси удовъ естьство створило есть. Ова бо животнаго вину и силу в насъ имат, ихже кромѣ стояти иже в плоти животу невзможно есть; рекше сердце, ятро, мозгъ главный, душникъ, утроба и прочая вся утробная. Ова убо чювстьвеному движенью отдѣлена быша, ова же дѣйства суть, ина же к приятию пребывающих художнѣ имат. Аще убо в тѣх же еже потом житье намъ будет, ничтому же преставление бывает. Аще ли истинно есть, — якоже убо истинно есть — еже ни браку жителствовати в житии же по въскресении повелѣвающее, ниже снѣдью питаем тогдашнему сдержатися животу, кая будет потреба удом телесным? Не к тому тѣмь, ихже ради нынѣ суть уди, в животѣ оном уповаемом. Аще бо яже брака ради къ браку суть, егда то не будет, ничтоже от сущих к нему требуем. Сице и к дѣлу руцѣ, и к течению нозѣ, и к приятию брашному уста, и къ пищнѣй пищи зубы, и к отсланию утроба, и къ отложению непотребствуемых исходнии проходи. Егда убо она не будеть, яже тѣх ради бываемае, како или коего ради будет? Якоже нужи быти? Аще убо не суть о тѣлѣ, яже ничсому же есть к жизни оной сдѣловати хотящая, не быти ни еже нынѣ исполняющим наше тѣло. Въ обоих бо жизнь есть. И не ктому убо что таковое въскресение именует: коемуждо бо от удовъ заеже во ономъ жизни непотребьства не съвъстающимъ телеси.

Скажу тебе и нечто иное — из того, что возражают нам неприемлющие Слово. Природа, говорят они, ничего не сотворила ненужным из имеющихся в теле членов. Они содержат в нас основу и силу процесса жизни, и без которых жизнь плоти поддерживаться не может; таковы сердце, печень, головной мозг, легкие, желудок и все прочие внутренности. Одни из них призваны обслуживать чувственное движение, другие — практическую деятельность, третьи — подобающее восприятие необходимого. Если в том же и следующая наша жизнь состоять будет, то ни к чему перемена. А если истинно то, — а это истинно, — что и брак по воскресении не будет существовать, будучи изгнан за пределы жизни, и не пищей и питием станет тогда поддерживаться жизнь, какая же тогда будет нужда в телесных членах? Ни к чему в той ожидаемой жизни органы, благодаря которым сейчас человек существует. Если то, что нужно для брака, существует ради брака, то когда его не будет, ничего из нужного для него нам не потребуется. Так же и руки — для работы, ноги — для ходьбы, рот — для приема пищи, зубы — для ее пережевывания, утроба — для пищеварения, выводящие проходы — для извержения ставшего бесполезным. Когда того не будет, тогда существующее ради того, — для чего? На что оно нужно? Как сейчас у тела нет ничего из того, что будет содействовать той жизни, так и там не будет того, что ныне наполняет наше тело. А и тут, и там — жизнь. Значит, не стоит таковое называть воскресением, ибо по причине бесполезности для той жизни каждого из органов не воскреснут с нами тела.

 

Аще ли всѣми сими будет дѣйствено въскрсение, суетнѣ намь и непотрѣбнѣ кь жизни оной сдѣтельствуеть Дѣйствуей вьскресение. Но убо и быти ли потребно есть вѣровати вскресению и не суетно быти? Тѣмже да внимаем Слову, яко да нам всячскыми в велѣнии подобное свершитися.

Если же и для всех них окажется действенным воскресение, то напрасным, неподходящим для той жизни сделает нам Действующий воскресение. Но тогда надо ли и веровать, что воскресение будет и что оно не напрасно? Так что давай послушаем Слово, чтобы нам во всем подобающим образом в учении усовершенствоваться.

 

СИЯ УБО ВПРАШАЙ, СЛЫШИ ЖЕ И ОТВѢТ

ВОПРОСИВШИЙ ОБ ЭТОМ, ПОСЛУШАЙ И ОТВЕТ

 

Не недоблествено, по глаголемѣй риторикии, еже о въскресении догматом начинание, препирателнѣ новотворьными словесы окрестъ обтекы истинну. Яко иже не велми расмотрившим истинно таиньство пострадати что по-лѣпотѣ противу слову и мьнѣти не внѣ подобающаго отводитися реченых недоумѣнием. Имат же и сице рече истинна, аще и немощно имамы от подьбных противу вѣщати слову. Но убо истинное слово о сих въ таиных премудрости скровище хранимо есть, тогда въ явление прияти хотя, внегда дѣлом въскресения таиньству научимся, егда не ктому требѣ будет намъ глаголъ къ уповаемых явлению. Но якоже в нощи пребъдѣвающим мнозѣмъ движимом словесѣмъ о солнечном сияньи, каково есть, празно творит словеса прописание явлешися точью лучьная благодать, сице всяко промысль смотрьнѣ, будущаго въскресания, прикасающися ни во чтоже показуеть, егда будет намъ въ искусѣ чаемое. Елма же потребно есть не всячьскы неистязана оставити принесеная нам спротивления, сице от сих слово всприимемъ.

Мужественно, руководствуясь так называемой риторикой, напал ты на учение о воскресении, ловко опровергающими словами кругом обойдя истину. Боюсь, как бы те, кто не слишком внимательно рассмотрели таинство истины, не пострадали как-нибудь по заслугам из-за этой речи и не были сбиты с толку высказанным недоумением. Истина же говорит, что это не так, пусть даже мы не сможем подобающим образом ответить на эту речь. Но ведь истинное об этом слово в скрытых сокровищницах премудрости сохраняется и лишь тогда явным сделается, когда мы на деле узнаем воскресения таинство, когда не нужны нам будут больше слова для разъяснения нашей надежды. И подобно тому как бодрствующим среди ночи после многих слов о солнечном сиянии, каково оно, ясным делает предмет речи только красота показавшегося луча, так и всякое гадательное суждение, будущего воскресения касающееся, ни во что обратится, когда явится нам на опыте ожидаемое. Поскольку же не следует совершенно неисследованными оставить выставленные нам возражения, мы об этом скажем так.

 

Помыслити же подобает первѣе, который разум есть еже о вскресении велѣния и что ради от святаго Писания речено бысть и вѣруется. Тѣмже убо якоже кто уставом нѣкым такое обоемъ пропишет, сице речем, яко: въскресение есть еже древле естьства наше то устроение. В первѣй бо жизни, и еже самъ бысть сдѣтель Богъ, ни старость бѣ, якоже подобаше, ни младенчьство, ни яже по многонравных болѣзнех страсти, ниже ино что от телесных страданий ничтоже. Ни бо лѣпо бяше таковая створити Богу. Но божествена нѣкая вещь бяше человѣчьское естьство преже дажь не во устремлении быти злаго человѣчьскому. Сия бо вся входом злобным нам совнидоша. Тѣмже ниедину нужю имѣти хощет еже кромѣ злобы житие, во иже тоя ради случившимся быти. Якоже послѣдует иже в зиму путьствующему померзати тѣло, или еже погоряще и лучи ходящему почернѣвает видѣнием, аще ли кромѣ обоих сихъ будет, избавляется всяко и почернѣния, и померзновения, — и ничьтоже благословнѣ взищет, еже о нѣкыя вины прилучающееся, винѣ не сущи, — тако и естьство наше страстно бывше, нужнѣми послѣдованми страдателной жизни принесено бысть, к бестрастному же блаженьству паки встекше, не ктому злобными бесѣдованми сприведется. Елма убо елика от бесловесныя жизни человѣчьскому примѣсишася естьству, не первѣе быша в нас — преже дажь в страсть злобы ради впаднути человѣчьскому, нужа убо есть оставлешим страсти и вся, елика с нею видима суть, оставим. Тѣмже никтоже благословнѣ в житьи ономъ яже о страсти оноя прилучьшаяся взыщет. Якоже бо аще кто, на себѣ сквернаву имѣя ризу, обнажится таковаго одѣния: не ктому отверженаго нелѣпоту на себѣ видить, тако нам, совкупльшим мертвую ону и гнусную одежю, от бесловесных кожей намъ наложную. Кожю же слыша, образъ безсловеснаго естьства разумѣвати ми мня, яже къ страсти присвоивъшеся, одѣяни быхом. И вся, елика безсловесныя кожа о нас суть, во отложении одежнѣмъ съотлагаемъ. От бесловесныя же кожа смѣшение, зачатие, рожество, скверна, доение, пища, гною извергь, еже по-малу къ свершенью ращенье, уностьство, старость, недугъ, смерть. Аще она убо на насъ не будут, како намъ яже от онѣх останут? Тѣмже суетно есть иного нѣкоего устроения в будущюю жизнь уповаемаго, заеже никако той с причащающимся к велънию воскресения. Что бо общее имат изможданье и многоплотие, истаянье и добелство, и аще что ино тлѣнному естьству телесному прилучается — противу жизни оной, яже текущаго же и мимоходящаго житийскаго пребывания очюждена есть?

Помыслить подобает, во-первых, какой смысл в догмате о воскресении и чего ради в святом Писании говорится о нем и в него веруют. Для этого, как будто кто-то его определением неким охватив, описал его, скажем так: воскресение есть восстановление нашей природы в древнем виде. Ведь в прежней жизни, каковою ее создал Бог, ни старости не было, как и подобает, ни младенчества, ни бедствий, вызываемых многообразными болезнями, ни каких-либо других телесных страданий. Нелепо ведь было бы таковое сотворить Богу. Но чем-то божественным была человеческая природа, прежде чем явилось у человека устремление ко злу. Ведь все это вместе со злом к нам пришло. Так что в лишенной зла жизни никакой нужды не будет терпеть тот, кому доведется в ней быть. Как, бывает, зимой путешественник мерзнет, а если под знойными лучами ходит, то у него темнеет кожа, а когда вне и того и другого оказывается, и согревается, и от загара избавляется, и уже никому не сыскать того, что по какой-то из этих причин получается, поскольку нет причины, — так и природа наша, став подверженной страстям, неизбежными последствиями была приведена к страдательной жизни, будучи же вновь возведена к бесстрастному блаженству, последствиям зла подверженной больше не будет. Раз того, что примесилось к человеческому естеству от бессловесной жизни, первоначально — прежде, чем в страсть по причине зла впал человек, — у нас не было, по необходимости, когда мы оставим страсть, с нею вместе мы оставим и все, что с нею связано. Так что неразумно искать в жизни оной то, что мы приобрели из-за страсти. Как если кто-нибудь, одетый в грязную одежду, снимет таковое одеяние, то в безобразии изгнанника больше себя не увидит, также и мы, — совлекши мертвое и гнусное это облачение, из кож бессловесных существ на нас наложенное. О коже слыша, мне кажется правильным разуметь природу бессловесных, в которую, предавшись страсти, мы были облечены. А все, что у нас связано с кожей бессловесных, при совлечении одежды мы вместе с ней отложим. От кожи бессловесных также — соитие, зачатие, рождение, нечистота, кормление грудью, пища, испускание семени, медленное к совершенству возрастание, юность, (зрелость), старость, болезнь, смерть. Если того, что на нас наложено, не будет, как же то, что из этого следует, будет нам оставлено? Потому тщетно ожидание иного некоего устроения в будущей жизни, так как ничего нет общего у того, что к нему относится, с учением о воскресении. Ибо что общего имеет изможденность и многоплотие, худоба и тучность, и все иное, что бывает свойственно изменчивой телесной природе, с жизнью оной, чуждой текущего и преходящего житейского пребывания?

 

Едино ищет точью въскресения слово — еже родитися рожением человѣку, паче же, якоже рече Еуаггелие, яко: «Родися человѣкъ в миръ».[47] Долгожителное же или скоросмертное, или смертный образъ аще сицевъ или инаковъ случится, суетно есть въскресения славу истязовати. Како бо се дамы поставу имѣти, в подобнѣ всяко есть: ниже неудобьству, ни неражденью от таковаго различья о воскресении сущю. Еже убо жити начинающее, пожити потребно есть всяко; еже посредѣ ради смерть случшемуся ему раздрѣшению, на вскресение исправлешюся, а еже како или когда разрѣшение бывает, что се къ вскресению? К другому бо разуму блюдет.

К одному только стремится учение о воскресении — породив, вырастить человека или, как говорит Евангелие, чтобы «родился человек в мир». А долгожителем или недолговечным он будет, и смерть к нему в том или ином виде придет, — напрасно вместе с учением о воскресении распытывать. Что бы мы ни предположили, все едино: ни трудности, ни легкости из-за различий в этом при воскресении не будет. Ибо жить начавшее обязательно должно пожить, а поскольку среди жизни по причине смерти приходит ему конец, при воскресении оно восстанавливается; а то, как и когда конец наступит, — что в этом для воскресения? Ведь иное имеет в виду это исследование.

 

Иже о семь свѣтѣ, рекше по сласти, иже в житьи, или печалуя по добрѣ ли, или по злобѣ, похвалнѣ или повинни, окаанѣ, или блаженнѣ преиде житие, — сия бо вся таковая от мѣры животныя и от вида, иже в житии обрѣтаются. И яко противу суду положившим, нужа убо будет судии страсть и проказу, и недуга, и старость, и възраст, и юность, и богатьство, и нищету испытовати: како кто, в коемждо сих бывъ, — добрѣ или злѣ отдѣленое ему житие мимотечет, и аще многых бысть приятенъ добрых или злых, и в долзѣм времени, или ниже началу кождо сих отинудь прикоснуся, в несвершенѣ съмыслѣ еже жити престав. Егда же к первому устроению человѣка воскресениемь Богъ възведет естьство, празных убо будет еже таковая глаголати и еже ради таковых спротивления мнѣти силѣ Божии и къ разуму забавлятися. Разум же ему въ скончавшагося уже в которыхждо человѣкох всего естьства нашего исполнения: овѣмъ убо абье в житьи семь от злобы очищеном, овѣмъ же по сих огню вѣчному осуженом, овѣм же равно и добраго и злаго искусъ в ныньшнем житьи не познавшемъ... в себѣ добрых, яже рече Писание, «ниже оку видѣти, ни слуху яти, ниже помыслу достиже быти».[48] Благое бо, еже выше ока, и слуха, и помысла, то убо будеть се, еже всего превыше сущее. А еже по добродѣтели или злобѣ житью различье в нынѣшнее время по сему покажется добрѣе, внегда скорѣе или коснѣйше прияти уповаемаго блаженьства. По мѣрѣ бо бывшаа комуждо злобы изравнится всяко и врачения протяжение. Врачевание же убо будет души — еже от злобы очищение. Сие кромѣ болѣзнина устроение исправитися невъзможно есть, якоже в предваршем истязано бысть.

Наслаждаясь ли в этой жизни сладостью житейской или страдая за добро или из-за злодеяния, достойно ли похвал или обвинений, преступно или блаженно провел время жизни — все это и таковое в зависимости от меры жизни и от вида того, что с ней связано, рассматривается. И когда на суд привлекут, нужно будет судье учитывать и страдание, и проказу, и недуги, и старость, и возраст, и юность, и богатство, и нищету: как кто, в чем-то из этого побывав, — достойно или дурно прошел отведенную ему жизнь, и много ли благ или несчастий получал, и в течение долгого ли времени, или даже и к началу всего этого вовсе не прикоснулся, в несовершенном возрасте с жизнью расставшись. Пустое дело — говорить и думать, что такие помехи смогут воспрепятствовать силе Божией в достижении цели, когда Бог станет к первоначальному устроению возводить, воскрешая естество человека. Ведь его цель состоит в достижении каждым человеком полноты всего нашего бытия: и теми, кто уже тут, в течение этой жизни, от зла очистился, и теми, кто после нее подлежат вечному огню, и теми, кто равным образом добра и зла искуса в нынешней жизни не познали, — (всем предлагается причастие) свойственных ему благ, каковых, как говорит Писание, «ни око не видит, ни слух не воспринимает, ни помыслами достигнуть невозможно». Ведь то добро, что выше ока, и слуха, и помысла, оно будет все превосходящим. И различие в добрых или злых делах нынешней жизни будет лучше видно по тому, как, быстрее или медленнее, воспримут люди ожидаемое блаженство. Ибо мере привившегося каждому порока точно соответствует протяженность лечения. Врачеванием же души будет от зла очищение. А это безболезненно не совершается, как прежде было показано.

 

Вяще же убо разумѣет спротивление лихо и неистовствоное, въ глубину приникъ апостольскыя премудрости, коринфѣном бо о семь обьявляя таинство, — таяже равно вѣщающимъ и онѣмъ к нему, яже и нынѣ от еже на велѣние въстающих къ възбранению вѣрованнымъ приносятся, — своимъ саномъ благоучения тѣх въздражая дерзость, сице глаголеть: «Речеши же ми убо, како встают мертви? Коим же тѣломъ приходят? Безумне, — рече, — ты еже сѣеши не оживет, аще не умреть. И еже сѣеши — не тѣло сущее сѣеши, но и голо зерно, аще ли случится, пшеницы или етеру прочих. Богъ же даеть ему тѣло, якоже всхотѣ, и коемуждо сѣмени свое тѣло».[49] Сдѣ убо възущати мнѣ мнится неразумѣющих своего естества мѣры и противу своей крѣпости божественую въизъстязающих силу и мнящих толико быти възможно Богу, елико вмѣщает человѣчьское постиженье. А еже выше нас сущее и Божию проходити силу. В᾿просивый бо апостола, како въстают мертви, яко невозможно суще расыпаное телесьныхъ съставъ въедино стекутся паки приити, отрицает. И пакы сему немогущю, иному же тѣлу на сочтание съставом неостанущю, сие рече по лютых от спирающихся сочьтавъ нѣкымъ послѣдованиемь, яже глагола: аще тѣло есть сочтание съставом, сим же нев'зможно есть второе собратися, которое приимут тѣло, встающе? И сие убо мнящися тѣм нѣкоею хитростною премудростью сплетено безумие именова не сматряющим в прочей твари преимущее божественыя силы, оставив высочайшая Божиих чюдес, имиже в недоумѣнье бѣ привести слышащаго, яково, что есть небесно тѣло и откуду, что же ли солнечное сияние и лунное, или же въ звѣздахъ являемо, ефирь, вздухъ, вода, земля. Но от обычных намъ и обещьнѣйшихся обличает съпротивляющихся не смотриливое. Ни земледѣлание ли тя научаеть, рече, якоже суетенъ еси иже противу своей мѣрѣ божественыя силы сматряя преимущее. Откуду сѣменемъ прерастающая телеса? Что же обладает отраслию? Не смерть ли? Аще смерть есть съставлешагося разрѣшения, сѣмя бо не приидет в прозябенье, не раздрѣшився в браздѣ и быв рѣдко и многоразботѣвше, яко примѣситися предлежащей влазѣ мастию, и тако в корень и отрасль, и не в сих пребыти, но преложитися в стебль и сущими посреде колѣнци яко нѣкыми соузы, препоясанъ въ еже мощи носити правѣм образомъ класъ, плодом отягчаем. Кдѣ убо сия на пшеници бѣша преже еже в браздѣ ея раздрушения? Но убо отинуд се есть. Аще бы не бы первѣе оно было, не бы клас былъ. Якоже убо еже о класѣ тѣло от сѣмене прозябает, Божественѣй силѣ от самого оного се любохитрьствующи и ниже всѣми то же есть сѣмени, ниже всячскы другое, сице, рече, таиньство воскресения уже тебѣ от еже в сѣменех чюдотворимых предсказуется, — яко силѣ божествнѣ в преимущи области, не точию оно раздрушившееся пакы отдающи, но тебѣ и другая велика же и добра прилагающи, имиже ти к великолѣпному естьству устраяеться. «Сѣет бо ся, — рече, — во тлю, и встает в нетлѣние; сѣется в бещестии, и встает в славѣ; сѣется в немощи, и встает в силѣ; сѣется тѣло душевно, встает тѣло духовно».[50]

Лучше же уразумеет излишество и неразумие возражений всякий, кто заглянет в глубину апостольской премудрости. Разъясняя коринфянам связанное с этим таинство, — причем те отвечали ему, как и ныне старающиеся опровергнуть этот догмат возражают уверовавшим, — смиряя достоинством своей просвещенности дерзость их невежества, он так говорит: «Скажи мне, как восстанут мертвые? И в каком теле придут? Безрассудный, — говорит, — то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое. Но Бог дает ему тело, какое хочет, и каждому семени свое тело». Мне представляется, что здесь он обуздывает тех, кто не осознает пределов собственной природы и, со своей силой сопоставляя Божественную мощь, полагает, что для Бога возможно только то, что вмещает человеческое постижение. Но это выше нас — превзойти Божью силу. Ведь тот, кто спросил апостола, как восстают мертвые, отрицал как невозможное новое соединение рассыпанных телесных составов. А раз это невозможно, иного же тела для сочетания составов не остается, то и говорит, делая из важнейших возражений своего рода вывод: если тело есть сочетание составов, а во второй раз им собраться невозможно, какое же тело воспримут воскресающие? Именно это, казалось бы, с некоторым философским искусством теми сплетенное, он наименовал безумием их, не предусматривающих превосходства Божественной силы в будущей твари, не говоря уж о невнимании к высочайшим из Божьих чудес, какими можно было бы в недоумение привести слышащего, как, например, то, что представляет собой небесное тело и откуда оно, что такое солнечный свет, или лунный, или у звезд наблюдаемый, эфир, воздух, вода, земля. Но с помощью обычного у нас и для всех хорошо знакомого он обличает слепоту сопротивляющихся. Не научает ли тебя земледелие, говорит он, что безумен ты, по своей мере о превосходстве Божественной силы судящий? Откуда берутся произрастающие из семян тела? Что влечет их прорастание? Не смерть ли их? Если смерть есть распад составленного, то ведь семя не прорастет, если не распадется в борозде, став достаточно рыхлым и многопористым, чтобы, напитавшись окружающей влагой, выпустить корень и росток и на этом не остановиться, но перемениться в стебель, словно некими скрепами препоясанный посредине коленцами, чтобы мог, стоя прямо, держать колос, плодами отягченный. Где было все то, что свойственно пшенице, до разрушения в борозде семени? А ведь оттуда все это. Если бы его сначала не было, и колос бы не появился. И по тому как тело колоса из семени произрастает, поскольку Божественная сила одно в другое искусно преобразует, и он оказывается совершенно не тождественным семени, но и не вовсе чем-то иным, и таинство воскресения растолковывается тебе в его словах по чудесам, происходящим с семенем, — а именно, что Божественная сила в превосходстве своего могущества не только то распавшееся тело снова тебе подаст, но и другое великое и прекрасное приложит, благодаря которому к большему великолепию наше естество снарядится. «Сеется ведь, — говорит он, — в тлении, восстает в нетлении; сеется в бесчестии, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное».

 

Якоже бо оставлеши в браздѣ пшеница еже в количьствѣ малости и еже в качьствѣ образа своего свойство себе не остави, но, в себѣ пребывая, клас пребывает, премного разньствуя сам себе величьствомь и добротою, и быстротою, и образом, и по тому же образу и человѣчьское естьство оставлеше в смерти вся яже о немь свойства, елика ради страстьнаго устроения притяжа, — бещестие глаголя, тля, немощь, еже по взрастох различье, себѣ не оставляеть, но якоже в класѣ нѣкыи, к нетлѣнию преставляет, в честь, и в славу, и еже во всем свершение, и еже не ктому жизнь самая съсматряти естествеными свойствы, но духовно нѣкое и бестрастное проити устроение. Сие бо есть душевнаго тѣла свойство, еже присно нѣкым течением и движениемь от еже в немже есть изъмѣнитися и прелагати в другое, яже бо нынѣ не въ человѣцѣ точью зримъ добрая, но и в садовох и пасътвах. Ничтоже в тогдашнем житьи останет.

Подобно тому как упавшая в борозду пшеница количественной малости и свойственной ей качественной особенности не сохраняет, но, оставаясь собою, становится колосом, существенно отличаясь от самой себя величиной, красотой, устройством и обликом, и человеческое естество, оставив со смертью все свои свойства, какие оно приобрело, подчинившись страстям, — я имею в виду уничиженность, тленность, слабость, возрастные различия, — собою быть не перестает, но словно некий колос восходит к бессмертию, к чести, к славе, к совершенству во всем и к такому состоянию, при котором жизнь не зависит от физических свойств, но к некоторому духовному и бесстрастному устроению переходит. Ведь это свойство душевного тела — постоянно своего рода течением и движением из того состояния, в каком находится, изменяясь, перелагаться в другое, что мы ныне прекрасно видим не только у людей, но и у растений, и у животных. Ничего подобного в тогдашней жизни не останется.

 

Мнить же ми ся и всѣми съглаголовати апостольское слово нашему непщевании о вскресении, и се показует еже и наше уставление обдержит, глаголя ничтоже ино быти вскресение...

Представляется мне, что апостольское слово во всем соответствует нашему мнению о воскресении и показывает как раз то, что и наше определение содержит, говоря, что воскресение — это не что иное, (как восстановление природы в прежнем виде).

 

Понеже убо в первѣм бытии мирстѣм — сия от Писаниа навыкохом, — яко «прозябе земля былье травное»,[51] якоже слово рече, таже от проращения сѣмя бысть, емуже на землю низъпадшю, то же пакы видѣ иже исперва прозябшаго, встече, рече божественый апостолъ и о вскресении бывати. Не точью же сему от него научаемся на великолѣпное преставлятися человѣчьству, но яко уповаемое ничтоже ино есть, развѣ еже в первых бяше. Понеже бо исперва не клас от сѣмене, но от класа сѣмя, по сих же се от сѣмене прозябает, якоже и приточное послѣдование явѣ показует, нужа убо всему еже вскресения ради възрастающему нам блаженьству к сущей исперва въсходити благодати. Клас бо суще исперва образом нѣкымъ, понеже зноем злобным исхохом; въсприемши же землѣ смертью разрѣшихся, пакы в весну вскресения клас пожатное се зерно телесное велик же и часть и правъ и на небесную высоту протяжен, вмѣсто стеблия и осилья нетлѣнием и прочими от боголѣпных позваний украшен. «Подобает бо, — рече, — мертвеному сему облещися в бесмертьство и тлѣнному сему облещися в нетлѣние».[52] Нетлѣние же, и слава, и честь, и сила естьства ради быти исповѣдается. Якоже первѣе въ еже по образу бѣша и пакы уповаема суть.

Поскольку же в первоначальном бытии мира — о чем мы из Писания узнали — сначала, как сказано, «произвела земля растение травяное», а потом из ростка появилось семя и оно, упав на землю, выпустило из себя росток того же изначально созданного вида, апостол и говорит, что то же будет при воскресении. И не только тому мы от него научаемся, что к большему великолепию человечество переменится, но и что ожидается не что иное, как то, что было прежде. Раз не колос поначалу появился от семени, но семя от колоса, а после этого снова он произрастает из семени, согласно ясной последовательности событий в этой притче, непременно должно все по воскресении расцветающее для нас блаженство восходить к первоначальной благодати. Ведь мы, колосом своего рода сначала явившись, зноем зла были иссушены; земля же, воспринявшая нас, по причине смерти разрушившихся, в весну воскресения вновь нас явит, возведя колосом, — нагое это зерно телесное — великим и развесистым, прямым и к небесной выси вытянутым колосом, вместо стебля и остий украшенным нетлением и остальными из богоподобных признаков. «Ибо надлежит, — говорит, — смертному сему облечься в бессмертие, и тленному сему облечься в нетление». Нетление же, и слава, и честь, и сила признаются свойствами (божественной) природы. Что первоначально было по образу Божию, то и вновь ожидается.

 

Первый бо клас — первый человѣкъ Адам; понеже злобным входом естьства на множьство раздѣлися, якоже бывает плодъ в класѣ. Сице и кождо насъ, облажшеся класнаго оного вида и земли примѣсившеся, пакы въскресение на первобытную доброту възрастающе, и вмѣсто единого перваго класа безъчистъни от нивь бывающи.

Первый колос — первый человек, Адам; из-за проникновения в него зла его природа разделилась на множество, как это бывает с плодом в колосе. Подобно этому каждый из нас, будучи лишен, как колос, своего вида и с землей смешавшись, вновь по воскресении возрастет в первоначальной красоте, вместо одного колоса бесчисленные нивы образуя.

 

А еже по добродьтели житье в сѣм к злобѣ различье имать, яко ови и здѣ в житьи добродѣтелью себе въздѣлавше, абие в нивѣ клас възрастают. А иже злобою изможданна и вѣтротлѣнна бысть в житьи сем яже въ душевнѣмь сѣмени сила, якоже глаголемая бесплодная, иже таковых художнии глаголють бывают, сице и сии, аще прорастуть вскресением, многою наглость от Судия приимуть, яко не могуще въстещи въ класа видъ и быти оно, еже бѣхом преже еже в землю низъпадения. Служение же настоящаго житом плевелом же и тернию есть сбирание совзрастъшими сѣмены. Всяцѣй питающий корень силѣ к лучшему притекши, ихже ради ненапитано же и несвершено плодом присное же пребысть сѣмя, с прирастъшим прозябением подавлено. Елма убо здѣ елико лестно же и чюжее истачается от питомаго въ ищезновение приидеть, божественому и невещественому огню, яже чрес естьства поядшу, тогда въ благопищно естьство и плодъ обратится, ради таковаго прилежанья же и тщания общи видъ, иже изначала нам от Бога въсприложены, всприимше. Блажени же, имже абие свершеная доброта класовная совосияет спрозябающими въскресения ради.

А добродетельная жизнь в том с порочной различье имеет, что те, кто в здешней жизни добродетелью себя возделали, сразу на ниве колосьями произрастут. А у кого по причине порока пропала всхожесть и сила душевного семени оказалась за время этой жизни поврежденной ветром, как у так называемых керасвол, которые, как говорят знающие люди, бывают бесплодными, — те хотя и прорастут при воскресении, но большую суровость со стороны Судии встретят за то, что не смогут подняться в виде колоса и стать тем, чем мы были прежде, чем пали в землю. Служение же пекущегося о жите состоит в том, чтобы выбрать плевелы и терния, выросшие вместе с семенами. Ибо если вся питающая корень сила утечет к инородному, чахлым и недозрелым останется благородное семя, будучи привнесенными ростками подавлено. Когда же все, что здесь есть инородного и чуждого, будет вырвано хозяином и истребится, пожженное божественным невещественным огнем как враждебное природе, тогда хорошо разовьется природа и станет способной к плодоношению, восприняв, по причине такого прилежания и ухода, общий вид, изначально нам Богом приданный. Блаженны те из произращенных воскресением, кому сразу совершенная красота колосьев воссияет.

 

Сия же глаголемъ не яко телесному нѣкоторому различью, во иже по добродѣтели или злобѣ поживших на вскресение явитися хотящю, яковаго убо несвершена тѣлом непщевати, ового же мнѣти свершено имѣти. Но якоже в житьи ужникы же и свободны имут убо обои приближена телеса, много же посредѣ обоих есть в сладости же и печали различье, сице мню приимати благых же и злых, въ еже по сих времени въмѣняти, различье. Свершение бо иже от сѣтвы възрастающимъ сѣменем въ нетлѣньи же, и славѣ, и чести, и силѣ бывати, апостоломъ глаголет. Таковых же умление не телесно нѣкое прозябшаго назнаменует скрушенье, но коемуждо же въ благых разумѣваемых лишение же и чюжденье. Елма убо едино нѣкое потребно есть быти о насъ всяко еже по спротивлению разумѣваемых — или благыхъ, или злыхъ, явѣ яко, яко еже въ блазѣх глаголати не быти, указание бывает въ злых всяко быти. Но убо о злобѣ ни честь, ни слава, ни нетлѣние. Нужа же вся о нихже не суть сия, сим яже от съпротивных бываемая и разумѣваемая приходити не невѣровати — немощь, безчестье, тля и елика таковаго рода суть... страсти всячскы тѣм размѣшшася и совзрастоша и едино къ оной бывающа. Таковымъ убо с подобным прилежанием изчищеным же здѣ и без вѣсти бывшим, котороеждо от еже с лучьшему разумѣваемых вмѣсто ихъ внидеть — нетлѣние, животъ честь, благодать, слава, сила и аще что ино таково самому же Богу видѣтися непщюемъ и образу его, еже есть человѣчьское естьство.

Мы говорим это не оттого, что по воскресении обнаружится какое-то телесное различие у тех, кто, следуя добродетели, и у тех, кто, следуя пороку, пожил, так что у одного, скажем, тело окажется несовершенным, а у другого совершенным. Но как при жизни узники и свободные имеют схожие тела, но громадное между ними различие в радости и в печали, так, думаю, надо понимать и различие в благах и бедствиях, которое будет после этого времени. Ведь совершенство посеянных и взошедших семян состоит в том, чтобы родиться в нетлении, славе, чести и силе, как говорит апостол. Умаление таковых означает не какое-либо телесное сокрушение проросшего, но лишение и отчуждение от всего того, что мы считаем благом. Поскольку же лишь одному чему-то надлежит быть у нас из считающегося противоположным — либо хорошему, либо плохому, ясно, что если о ком-то нельзя сказать, что он окажется в хорошем, отсюда следует, что он окажется в плохом. А плохому не свойственны ни честь, ни слава, ни нетление. И по необходимости к тем, кому не будет свойственно таковое, придет, вне сомнений, то, что является и представляется противоположным, — немощь, бесчестие, тленность и тому подобное, (о чем говорится в предыдущих словах: потому что окажутся трудноустранимыми из души происходящие из порочности) страсти, всю ее захватившие, со всею нею сросшиеся и чем-то единым с ней ставшие. Но когда таковые с подобающим прилежанием будут вычищены из нее и забыты, вместо этого придет к ним все то, что почитается наилучшим, — нетление, жизнь, честь, радость, слава, сила и все прочее тому подобное, что мы считаем свойственным Богу и его образу, каковым является человеческая природа.

 

Плоть: Се впрошение слыша, вкупѣ же и сказание о велѣни въскресения, господыне, премудрыхъ мужий святыхъ онѣхъ. Прочее, рци мнящая ти ся о реченыхъ.

Плоть: Вот ты слышала и вопрос и ответ этих мудрейших и святых мужей о догмате воскресения. Теперь скажи мне, каким тебе показалось высказанное.

 

Душа: Слыши, служителнице, истинное, якоже есть многых многая слышах, многая же и прочтохъ о велѣнии сем, даже убо и донынѣ таковая не слышах, ниже писания обрѣтохъ. Впрошение убо добро, но убо и сказание. И кто суть сии, скажи ми, коего племени и рода сия вѣтийствовавшеи и сказавшеи сице?

Душа: Послушай, служительница, поистине от многих многое я слышала и много читала об этом догмате, но до сих пор такого не слышала и среди написанного не находила. Вопрос хорош, но и ответ тоже. А кто они такие, скажи мне, какого они племени и рода, говорившие и высказавшие это?

 

Плоть: Кто убо суть, не глаголю ти. Но аще хощеши увидѣти, якоже поискахъ азъ прилѣжно и обрѣтохъ, тако и ты поищи болѣзни и обрящеши имена их и родъ, и отчьство, и прочих же и прочее якова и колика. Не хощю быти ти лѣнивѣ и низълежащей, искателнѣ паче и трудолюбнѣ зѣло. И егда хощеши навыкнути от Писания чисто и божественно, испытуй и обрѣтай искомое все. Мене же остави, с᾿сустах бо, яко да почию и славу вослю Господеви моему.

Плоть: Кто они, не скажу тебе. Но если хочешь узнать то, как я старательно поискала и отыскала, так и ты поищи трудолюбиво и найдешь и имена их, и род, и отечество, и прочее, и прочее, что да как. Хочу, чтобы ты была не ленивой и валяющейся, а ищущей и трудолюбивой. И когда хочешь узнать из Писания что-то божественное, изыскивай и находи все, что нужно. Меня же оставь, ибо я устала, дай поспать и славу восслать Господу моему.

 

---

[1] ...конь сверѣпъ, егоже глаголють Етиарь... — В греческом оригинале его имя — Сиртиарий.

[2] Невидимая бо его... и от тварей разумѣваема... — Ср. Рим. 1, 20.

[3] Якоже очи азъ погублю, вся помрачена бываю... якоже рече и Христосъ в Благовѣствованьих... — Ср. Мф. 6, 23.

[4] «Просяй примет... еже хощет, обрѣтает». — См. Мф. 7, 8; Лк. 11, 10.

[5] ...Пократ... — Иппократ, Гиппократ (460—377 до н. э.), древнегреческий врач, основатель научной медицины, философ, под влиянием идей которого медицина находилась вплоть до Нового времени.

[6] ...Галин... — Гален (131—200), крупнейший римский врач, анатом, философ, комментатор трудов Гиппократа.

[7] Нисьскый же Григорий... — Григорий Нисский (332 — не ранее 394), брат Василия Великого, с 372 г. епископ города Ниссы, плодовитый писатель, великий христианский богослов.

[8] ...душа чьстнѣйши... якоже Христос реклъ есть... — См. Мф. 16, 26; Мр. 8, 36.

[9] Божественный бо апостолъ учит ме сему: «He все ли суть служьбнии дуси... наслѣдовати царствие». — Евр. 1, 14.

[10] ...Господь въ Еуангелихъ: «Да не прѣобидите... иже есть на небесехь». — Мф. 18, 10.

[11] «Вещьши есть душа пищу»... — Мф. 6, 25.

[12] «Одежде тело болше есть». — Ср. там же.

[13] «Въ печелех родиши чеда». — Быт. 3, 16.

[14] «Бози будете абие, аще снѣсте от дрѣва». — Ср. Быт. 3, 5.

[15] ...сьврьже иже иногда Денницу... грьдости, ееже ради онь отпаде. — См. Ис. 14, 12—14.

[16] Моусии человѣка рече пo образу Божию... первозданнаго быти. — См. Быт. 1, 26.

[17] «И тако дуну на лице его... въ душу живу тогда». — Ср. Быт. 2, 7.

[18] «Елико внѣшний нашь человѣкъ... обнавляеться вяще». — 2 Кор. 4, 16.

[19] «Створим человѣка пo образу Своему»... — Быт, 1, 26.

[20] «Будите свершени... наш небесный Отець»... — Мф. 5, 48.

[21] ...«Вѣмы бо, вѣмы... от Бога, вѣчную и лучшюю». — Ср. 2 Кор. 5, 1.

[22] «Желание ми есть... на небесѣх быти». — Ср. Фил. 1, 23.

[23] ...Соломон вопиет сице: «Душа праведных в руцѣ Бога... в мирѣ убо». — Ср. Прем. 3, 1; 4, 7. Соломон, сын царя Давида от Вирсавии, его преемник, автор библейских книг Притчи Соломона, Премудрость Соломона, Екклесиаст и Песнь песней.

[24] И Иоанъ Дамаскынъ... глаголеть: «Душа убо имате... на небеса с славою». — Иоанн Дамаскин (конец VII в. — до 753 г.), по родовому прозвищу Мансур, сириец по происхождению, защитник иконопочитания, великий богослов и гимнограф.

[25] Назианзу Григорие, Василие Великый и Златый во всем языкомъ Иоанъ... — Григорий Назианзин, или Богослов (ок. 329—389), отец и учитель Церкви, в 381 г. епископ Константинополя; Василий Великий (329—379), вселенский отец и учитель Церкви, архиеп. Кесарийский; Иоанн Златоуст (между 344 и 354—407), отец и учитель Церкви, блестящий писатель и проповедник, епископ Константинополя в 398—404 гг.

[26] ...Григорие Богословесный... — Григорий Назианзин, см. предыдущее примеч.

[27] ...«предтеча о нас», пo гласу Павлову... — Евр. 6, 20.

[28] «Възвелъ ecи oт ада душю мою»... — Пс. 29, 4.

[29] ...рече Пѣснопѣвецъ... — Имеется в виду библейский царь и поэт Давид, автор большей части книги Псалтирь.

[30] «Тогда да възратяться... грѣшници въ адъ». — См. Пс. 9, 18.

[31] «Падъ убо въ землю... присноживотно, и обрадованно». — Ср. 1 Кор. 15, 41—44.

[32] ...яко аньгѣли Божии... нѣкогда к садукеим. — См. Мф. 22, 23—30.

[33] «Възлег, почи, якоже левъ» — Ср. Чис. 24, 9; Вт. 33, 20.

[34] ...Иоана зѣлнаго Дамаскина и Мансура... — Иоанн Дамаскин (конец VII в. — до 753 г.), по родовому прозвищу Мансур, сириец по происхождению, защитник иконопочитания, великий богослов и гимнограф.

[35] Иоанъ Златы языком сице глаголетъ: «He токмо бо яже здѣ знаемыя познаем... и апостолы же, и мученикы». — Иоанн Златоуст (между 344 и 354—407), отец и учитель Церкви, блестящий писатель и проповедник, епископ Константинополя в 398—404 гг.

[36] ...Григорие Богословный пишет: «Тогда, — рече, — Кесария узрю... брате любезнѣйши». — Григорий Назианзин, или Богослов (ок. 329—389), отец и учитель Церкви, в 381 г. епископ Константинополя.

[37] ...Ефрѣмъ же блаженый... «Тогда, — рече, — своя родителя осудятъ... разлученья и расъпряженья сих». — Ефрем Сирин (ум. 373), сирийский христианский писатель, автор аскетических и экзегетических произведений, молитв и песнопений; они были переведены на греческий и читались и пелись в церквях.

[38] Афанасий Великый... «Богъ, — рече, — праведником всѣм даровалъ есть... не бывает никакого незазорному». — Афанасий Великий (293—373), архиепископ Александрийский, борец с арианством, автор многочисленных трудов, разъясняющих сущность христианского учения.

[39] ...разумѣваемъ пo Писанию... — Ошибка либо славянина-переводчика, либо его предшественника писца-грека: слова κατα μορϕου — «по форме», были приняты за κατα Γραϕης — «по Писанию». Исправляем ошибку в переводе на современный русский язык.

[40] ...садукей... — Имеются в виду саддукеи, упоминаемые в Евангелиях от Матфея (3, 7; 22, 23—24) и в Деяниях апостолов (4, 1; 23, 6, 8). Так назывались члены одной из религиозных сект Древнего Израиля (в отличие от ессев и фарисев), получившей название от Садока, относительно личности которого существуют разные предположения. Для саддукеев характерно неверие в воскресение мертвых, отвержение талмудических толкований Моисеева Пятикнижия и склонность к буквальному его пониманию. Саддукеем был Каиафа, председательствовавший на осудившем Иисуса Христа на смерть синедрионе.

[41] ...Григория Нисьскаго вопрос от Макрииних. — Григорий Нисский (332 — не ранее 394), брат Василия Великого, с 372 г. епископ города Ниссы, плодовитый писатель, великий христианский богослов. Макрина (ум. в 379 г.) — его старшая сестра, глава общины монахинь, ревностная христианская подвижница, оказавшая большое влияние на Григория, очень им любимая и горько оплакиваемая. После многих лет разлуки Григорий посетил ее, когда она была уже близка к смерти. Состоявшийся между ними тогда разговор был описан Григорием в «Послании к монаху Олимпию» и в трактате «О душе и о воскресении», а затем использован Филиппом Пустынником в «Диоптре».

[42] ...Данилу желание... — Пророка Даниила называет «мужем желаний» прилетевший к нему во время молитвы архангел Гавриил. См. Дан. 9, 23.

[43] ...Финеесу ярость... — Финеес, сын Елеазара, внук Аарона (Быт. 6, 25), убивший копьем израильтянина, который возлег с мадианитянкой (Чис. 25, 7—8), третий первосвященник иудейский.

[44] «А еже имать кто, что и уповает?» — рече апостолъ. — См. Рим. 8, 24.

[45] «Пророчьствия бо, — рече, — упразнятся... николиже не отпадает» — См. 1 Kop. 13, 8.

[46] «Вѣра же уповаемых съставъ». — Евр. 11, 1.

[47] ...рече Еуаггелие, яко: «Родися человѣкъ в миръ». — Ин. 16, 21.

[48] ...рече Писание, «ниже оку видети, ниже слуху яти, ниже помыслу достиже быти». — Ср. Ис. 64, 4; 1 Кор. 2, 9.

[49] «Речеши же ми убо, како встают мертвии? ...и коемуждо сѣмени свое тѣло». — 1 Кор. 15, 35—38.

[50] «Сѣет бо ся, — рече, — во тлю... встает тѣло духовно». — 1 Кор. 15, 42—44.

[51] ...от Писаниа навыкохом, — яко «прозябе земля былье травное»... — Быт. 1, 12.

[52] «Подобает бо, — рече, — мертвеному сему... облещися в нетлѣние». — Ср. 1 Кор. 15, 53.

«Диоптра, или Душезрительное зерцало» — произведение византийского писателя-монаха XI в. Филиппа Монотропа, «Пустынника», или — можно перевести — «Уединенника». В XIV в. оно было переведено на славянский язык, попало на Русь и по крайней мере в течение трехсот лет пользовалось здесь большой популярностью.

«Диоптра» в целом представляет собой композицию из сравнительно небольшого «Плача», горестного обращения к самому себе («Плачеве и рыдания инока грешна и странна, имиже спирашася к души своей»), и пространного «Диалога», разговора Души-госпожи и служанки-Плоти. «Диалог» разделен на четыре части, «слова» (первое «слово» представляет собой «Плач», так что в «Диоптре» всего пять «слов»). Композиции предпосланы три предисловия — знаменитого византийского писателя и деятеля XI в. Михаила Пселла, некоего Константина Ивеста и самого автора, — сопровождают ее авторское послесловие и несколько добавочных статей. «Плач» датирован автором 12 мая 1095 г., «Диалог» — 1097 г.

В заключительном «Оглаголании, яже к любозазорным» Филипп сообщает, что написал «Диоптру», будучи понуждаем своим духовным отцом Каллиником, жителем Смоленских стран, или пределов. Некоторые ученые считают вероятным, что имеется в виду русская Смоленщина, другие полагают, что речь идет о балканском г. Смолян или вообще о месте расселения славянского племени смолян в Македонии.

По содержанию в значительной мере «Диоптра» представляет собой собрание всевозможных сведений о человеке, почерпнутых из античной и раннесредневековой литературы. Для нее характерно соседство свидетельств из Священного Писания и из произведений отцов Церкви со ссылками на Платона, Аристотеля, Гиппократа, Галена, Плотина и других языческих мыслителей. В XI в., когда жил Филипп, Византия переживала своего рода «возрождение» — усиление интереса к античной культуре. Сам широко образованный, будучи озабочен нравственным и культурным просвещением своих читателей, Филипп определяет свою задачу как вторично-литературную — приведение трудных для восприятия речей «в удобь приятен вид». Жанр «Зерцала», наглядного беллетризованного учебника, к которому он прибег, подсказан ему был, возможно, появившимся в XI в. подназванием «Стефанит и Ихнилат» греческим переводом индийской «Калилы и Димны» (см. наст. изд.). Но если «Калила и Димна» была создана как учебник государственной мудрости, «зерцало царей», то «Диоптра» написана как «душезрительное зерцало» — занимательный учебник человековедения, самопознания. Диалог, который в «Диоптре» ведут Душа и Плоть, похож на беседу мудрого и просвещенного советника (Плоть) с простодушным и эмоциональным правителем (Душа); как литературный прием это то же, что «рамочный», или «стержневой», диалог «Калилы и Димны» или «Тысячи и одной ночи», позволяющий объединить большой ряд основных «элементов» произведения. Диалог начинает Душа, уже многие «лета и времена» сопряженная с Плотью, но никогда прежде не спрашивавшая ее ни о чем «полезном», теперь же осознавшая свое «косненье» и захотевшая послушать «словеса наказательная». Плоть охотно откликается и на краткие вопросы своей госпожи дает пространные эрудированные ответы. У какой-то части современников «Диоптра» явно вызвала недоумение своей литературной формой, о чем мы можем судить по тому, что Михаил Пселл в своем предисловии обороняет ее от нападок тех, кто считает использованный Филиппом Пустынником литературный прием диалога чуждым как Ветхому, так и Новому Заветам и потому недопустимым. Критика шла, видимо, из ученых консервативных кругов: в кратком стихотворном предисловии, написанном явно уже после обнародования «Диоптры» (очевидно, в момент создания последнего, наиболее полного вида композиции — того, в каком «Диоптра» перешла к славянам), автор заявляет, что писал «к ненаученым», к таким же «невежам, якоже и аз... а не убо к разумным, ниже к словесным, ни к ветиям премудрым, ниже к учителем». У исследователей XIX—XX вв., в отличие от их предшественников XI в., «Диоптра» вызывает удивление уже не своей формой, а содержанием — и тем, что не Душа учит Плоть, а Плоть — Душу, и тем, чему она ее учит: в ее поучениях находят материализм и противоречие церковной догматике. Дело тут, очевидно, в недостаточной изученности «канонических», общепринятых византийско-славянских средневековых представлений о человеке. Человек определяется в «Диоптре» как «животное смешанное»: существо вещественное и невещественное, словесное и бессловесное, видимое и невидимое, наделенное — подобно животным — способностью желать и впадать в ярость, но в то же время — властью над собой, свободой воли. Душа, будучи невидимой, может быть познана только через деятельность, а возможность деятельности она имеет, лишь обладая телом. Тело, Плоть, — орудие деятельности Души, ее «служанка»; за прегрешения, совершенные с помощью плоти, ответственна не сама Плоть, но ее госпожа — Душа. Самые ценные органы Плоти — сердце и мозг. Противоположность добра и зла не имеет отношения к различию невидимой, умопостигаемой, и видимой, материальной, сфер бытия — та и другая произведения одного благого Творца; следуя за Дионисием Ареопагитом и Григорием Нисским, Филипп Пустынник сравнивает зло с темнотой, не имеющей собственного бытия, но являющейся отсутствием света.

Всего насчитывается более пятидесяти греческих и около ста шестидесяти славянских, в подавляющем большинстве русских, списков «Диоптры». Ни одно другое произведение, входившее в состав литературы Древней Руси, ни переводное, ни оригинальное, не давало такого количества знаний о человеке, как «Диоптра» (уступающим ей по количеству и объему сведений, но все-таки сопоставимым с ней, из предшествующих ей на Руси сочинений, касающихся вопросов антропологии с «естественнонаучной» точки зрения, кажется лишь «Шестоднев» Иоанна, экзарха Болгарского).

По-гречески «Диоптра» написана восьмистопным ямбом, как сказано в славянском переводе, «градскими», т. е. «политическими», стихами. Первое «слово», «Плач», содержит около трехсот семидесяти стихов, остальные четыре «слова», составляющие «Диалог», больше тысячи стихов каждое.

Попадающиеся в тексте цитаты из Священного Писания не буквально точны именно потому, что они обращены Филиппом в стихи. Но не весь текст «Диоптры» в оригинале состоит из восьмистопных ямбов. В некоторых вставных кусках, взятых из чужих произведений, сохранена их первоначальная ритмическая организация. Так, большой отрывок из сочинения Иоанна Дамаскина, который в публикуемом «слове» цитирует Плоть, написан так называемым «александрийским» стихом, то есть шестистопным ямбом (и Плоть, сама говорящая стихами, перед началом цитации отмечает, что это стихи, не указывая только их размера).

Находящиеся же в заключительной части публикуемого «слова» пространные философские вопросы Григория Нисского и еще более пространные ответы ему Макрины оставлены прозаическими — как бы в ответ на просьбу Души не перелагать их в стихи, а привести «именно такими, каковы они и суть».

Славянский перевод «Диоптры» пословен и, как представляется, весь прозаический. Ритмическая природа соответствующих частей оригинала все же, видимо, отчасти в нем отражается — в свойственном стихам несколько неестественном — по сравнению с прозой — порядке слов, в смысловых вариациях, в синонимических повторениях, в ритме синтаксических конструкций, размер которых часто определяется размером стиха и т. п. При его переводе на современный язык использован и греческий оригинал, — когда это было необходимо для прояснения темных мест славянского текста и восполнения некоторых вредящих смыслу речи пропусков.

Славянский перевод «Диоптры» был сделан не позже третьей четверти XIV в. на Балканах, на Афоне или в Болгарии (в монастыре Григория Синаита в Парории) в среде монахов-исихастов. Очевидно, именно интерес к человеческой личности, возбужденный на Балканах в середине XIV в. «исихастскими» спорами о возможностях человека, ввел «Диоптру» в славянские литературы. Старейшие русские списки «Диоптры» относятся к концу XIV в. «Диоптра» активно распространялась и использовалась на Руси во второй половине XV в.; на нее ссылались и приводили из нее выдержки, чтобы доказать несостоятельность распространивших было мнений о наступлении конца света по истечении седьмой тысячи лет «от сотворения мира», т. е. в 1492 г. Переписывали «Диоптру» на Руси по XIX в. включительно. Славянский ее перевод не издан.

Для данной публикации избрано третье «слово» «Диоптры», как наиболее «естественно-научное» из всех (но при этом не менее литературное, чем остальные). В основу публикации положен список РНБ, F.n. 43, конца XIV или начала XV в., происходящий из Кирилло-Белозерского монастыря, лл. 29 об.—61. Так как в этом списке между лл. 34 и 35 недостает четырех листов (двух центральных двойных листов пятой тетради), для восстановления пропущенной части текста использован список ГИМ, Музейское собр., № 3759, XIV в., лл. 67 об.—73 (от слов: «...сьздана бысть, о рабыне? И како бесьмертное мрьтвеному сьпрежено бысть?» до слов: «...облѣчеть навѣтника и страстнаго оного и ижденеть его далече от полаты въ пусто и невьселено...»). С помощью этого вспомогательного списка, а также другого, ГИМ, Чудовское собрание, № 15, XIV в., выправлены также некоторые мелкие дефекты Кирилло-Белозерского, основного для данного издания, списка (правка и мелкие вставки пропущенного выделены курсивом).