Сергей Фомичев. Грибоедов. Энциклопедия. СПб., "Нестор-История", 2007

Минимизировать
— 3 —

ПРЕДИСЛОВИЕ
 
Общим местом рассуждений о жизни Г., размышлений о его судьбе долгое время было сожаление о полной неразработанности его биографии. «Написать его биографию, — призывал в 1835 г. Пушкин, — было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны…» (VIII, 462).
 
«Нет до сих пор обстоятельной биографии Г. <…>, — констатировал в начале XX в. А. Н. Пыпин. — Еще в половине девятнадцатого столетия даже знаменитейшие имена нашей общественности и литературы бывали предметом устных преданий, чуть ли не мифология. О Г. также знали только немногое: была слава таланта, остроумия, оригинального характера, но не было понятия о действительной истории этого сильного ума, о котором современники говорили одними общими местами восхваления. Как вырос этот ум, какими впечатлениями окружен был писатель, как они действовали на него, что возбудило его творчество, какая господствующая идея была в его глубине, — на все эти вопросы могло ответить лишь само произведение, но полное понимание произведения возможно только при изучении развития и внутреннего мира писателя…» (Пыпин А. Н. История русской литературы. 3-е изд. СПб., 1907. Т. 4. С. 313–314).
 
«Судьба Г., — писал Б. М. Эйхенбаум, — сложная историческая проблема, почти не затронутая наукой и вряд ли разрешимая научными методами из-за отсутствия материалов» (Тынянов Ю. Писатель и ученый. Воспоминания, размышления, встречи. М., 1966. С. 80).
 
И, наконец, цитата из книги А. А. Лебедева, предваряющая его гипотезу личности и судьбы писателя: «Да, конечно, все это версия, гипотеза. Но дело в том, что с утратой „грибоедовских бумаг“, каких-то, возможно и вероятнее всего, особенно важных его „бумаг“, мы навсегда потеряли возможность „вспомнить“, как и куда он шел, утратили возможность проникнуть „внутрь“ грибоедовской мысли» (Лебедев А. А. Грибоедов. Факты и гипотезы. М., 1980. С. 47).
 
Неужели пушкинская сентенция оказалась пророчеством на все времена? Неужели судьба Г. так и не возбудила у его соплеменников любопытства и не нашла в исторической науке и литературоведении своих подвижников? Это, конечно же, не так. К настоящему времени накопилась целая библиотека книг, посвященных различным периодам биографии Г. Настало время соединить основные факты жизни и творчества в единый свод. Эту цель и преследует впервые издаваемая энциклопедия, где даны сведения об основных вехах его жизни и творчества, о его произведениях, о богатстве его личности (писатель, дипломат, музыкант, экономист), о круге его общения, о местах, хранящих память о нем, о типах комедии «Горе от ума», постоянно варьировавшихся в произведениях других русских писателей. И тогда выясняется: что бы ни говорили о роковой «загадочности», о непроницаемой тайне судьбы Г. некоторые современные авторы, основные вехи его биографии, и в особенности последние годы его жизни, к настоящему времени прояснены относительно неплохо: не в меньшей степени, нежели биография Пушкина, например. Дежурные разговоры о полной почти потере (уничтожении) документов и других источников грибоедовской биографии — это, по меньшей мере, застарелый штамп, а подчас и результат «ленивости и нелюбопытства» самих авторов,
— 4 —

сетующих об этом. Пресловутые «загадки» личности и судьбы Г., о которых обычно пишут, начинаются как раз там, где фактов много, настолько много, что они «мешают». «Мешают», конечно, в том случае, если мы нарушаем главнейший принцип исследования любого общественного явления — принцип историзма в оценке и интерпретации этих фактов.
 
В памяти последующих поколений Г. остался автором одного произведения. Столь необычная, редкая, хотя повторяющаяся время от времени, писательская судьба всегда связана с выдающимся, из ряда вон выходящим, дотоле невиданным успехом «единственного» произведения.
 
Комедию Г.о.у. воскресили к жизни нетерпеливые читатели. Не дождавшись ее публикации, подобно трудолюбивым древнерусским книжникам, они вновь и вновь переписывали для себя и своих друзей строки-откровения в заветные тетради. Надо ли говорить о том, что текст рукописный, в котором каждая буква — твоя, читается иначе, нежели размноженный «типографским снарядом»? Да и позже такая тетрадь читается особо — пусть это не автограф, но автор — вот он, где-то рядом… Не с его ли рукописи был переписан некогда этот текст?
 
Г.о.у. переписывалось тысячи и тысячи раз. И этот процесс неустанного чтения-сотворчества не был остановлен появлением — после гибели писателя — первых изданий комедии. Читатель желал иметь текст, не искалеченный цензурными купюрами. Замечателен в этом отношении один из списков Г.о.у., хранящийся ныне в Пушкинском Доме, выполненный в малом формате и со следующей резолюцией на обороте титульного листа: «Печатать позволяется с тем, чтобы по отпечатании представлено было в Цензурный комитет узаконенное число экземпляров. С.-Петербург, 14 декабря 1838 года. Цензор А. Фрейганг». Однако здесь же помечено: «пом<ощник> его А. Грибоедов», и действительно, скопированное из второго издания комедии цензурное разрешение помещено с явной издевкой: текст в списке лишен цензурных изъятий. Выводя своей рукой день цензурного разрешения, почувствовал ли неведомый нам книжник «странное сближение дат»? Ровно 13 лет назад (чертова дюжина!) произошло восстание декабристов. Наиболее проницательные читатели это сближение наверняка оценили. А. И. Герцену к этому времени было 26 лет, позже он скажет о Г. и его пьесе: «У автора есть задняя мысль, и герой комедии представляет лишь воплощение этой задней мысли. Образ Чацкого, меланхолический, ушедший в свою иронию, трепещущий от негодования и полный мечтательных идеалов, появляется в последний момент царствования Александра I, накануне восстания на Исаакиевской площади; это — декабрист, это — человек, который завершает эпоху Петра I и силится разглядеть, по крайней мере на горизонте, обетованную землю <…>, которую он не увидит» (Герцен А. И. Соч. Т. 8. М., 1958. С. 386).
 
Конечно, не каждый читатель грибоедовской комедии был так проницателен. Но можно ли сомневаться в том, что, переписывая пылкие тирады Чацкого, почти всякий ощущал себя в чем-то подобным ему. Так, на титуле одного из списков помечено: «Из библиотеки артиллерии поручика Александра Сергеевича Чацкого» (точную владельческую надпись мы находим, впрочем, на последней странице того же списка, принадлежавшего, сказывается, некоему А. Чуносову) (ГЦТМ. № 136796-86).
 
Это личное, особо доверительное отношение к комедии нескольких поколений не иссякло и после прекращения массовой рукописной традиции Г.о.у., вышедшего в свет в полном виде через год после реформы об отмене крепостного права. Произведение Г. было не только литературным, но и сценическим; оно стало самым репертуарным спектаклем русского театра. И не смолкавшие на протяжении всей второй половины XIX века споры о том, в каких костюмах надлежит играть грибоедовских героев — со-
— 5 —

временных или исторически достоверных, — только на первый взгляд могут показаться курьезами старой критики. За этим спором чувствуется та же пристрастность русской публики в восприятии Г.о.у. — заветную пьесу никак не хотели отдавать прошедшей эпохе, спор Чацкого с фамусовщиной осознавался живым и неисчерпанным. Недаром в своем великолепном критическом этюде «Мильон терзаний» (1872) И. А. Гончаров предостерегал: «Некоторые критики возлагают на обязанность артистов исполнять и историческую верность лиц, с колоритом времени во всех деталях, даже до костюмов… Но при исполнении „Горя от ума“ дело не в костюмах. Мы повторяем, что в игре вообще нельзя претендовать на историческую верность, так как живой след почти пропал, а историческая даль еще близка. Поэтому необходимо артисту прибегать к творчеству, к созданию идеалов, по степени своего понимания эпохи и произведения Г. Это первое, то есть главное сценическое условие» (Критика. С. 272).
 
Было бы странным, если бы такая пьеса, как Г.о.у., встречалась только с восторгом. Нет, реальные Фамусовы и Молчалины были возмущены. Чего, например, стоит отзыв о Г.о.у. Д. П. Рунича, члена пресловутого Ученого комитета, затронутого в комедии: «Это не комедия, ибо в ней нет ни плана, ни завязки, ни развязки <…>. Это просто поговорка в действии, в которой воскрешен Фигаро, но, как копия, далек от оригинала <…>. В самой пьесе нет другой цели, чтобы сделать презрительным не порок, а возбудить презрение к одному только классу общества. <…> Ему хотелось высказать свои философско-политические понятия, а о прочем он не думал» (ПД. Ф. 263. Оп. 1. № 592). С другой стороны, слишком личное, массовое, бытовое, не лишенное веянья моды восприятие комедии подчас снижало ее политическую остроту. Это особенно заметно в многочисленных стилизаторских перелицовках Г.о.у. В подвалах русской литературы накопилось огромное количество «переделок» грибоедовской пьесы — прежде всего комедий и комедийных сцен в вольных стихах, стилизованных под грибоедовские. Герой их, обычно неслужащий дворянин, изливался в пылких филиппиках, но был начисто лишен политического свободомыслия и исповедовал либо тощие моральные прописи, либо прямо обскурантистские взгляды. «Грибоедовские котурны» лишь обнаруживали мелочность этих «пророков», выступающих — в противовес авторским замыслам — в окарикатуренном виде. Литература в данном случае своеобразно сближалась с жизнью, наглядно демонстрируя либеральное опошление идей дворянской революционности. Однако на протяжении XIX века сатирическое содержание Г.о.у. не теряло своей злободневности. Его не только переписывали, не только постоянно цитировали, но образным его масштабом мерили иные исторические времена. Герои Г. впоследствии свободно перешагивали порог фамусовского особняка и продолжали жить по новым законам, старея с годами (как стареют живые люди) и возрождаясь в новых поколениях, в потомках Фамусова, Скалозуба, Молчалина, Репетилова. Были сатиры Курочкина, в которых поэт на лбах пореформенных «деятелей» обнаруживал клеймо грибоедовских героев. Были «Господа Молчалины» Салтыкова-Щедрина, полемически воссоздававшего возможную эволюцию этих типов в условиях иной исторической эпохи. В начале XX века особо близкой русским поэтам оказалась лирико-трагическая тема Г.о.у. Блок почувствовал в нем скрытый драматизм судьбы, необратимость рокового исхода — и вместе с тем гениальные прозрения, постоянную неуспокоенность и искания новых путей в искусстве.
 
Такова была судьба «главной книги» Г. Вполне естественно, что остальные его произведения — и те, которые некогда (с успехом!) шли на сцене, и те, что были опубликованы при его жизни и позже, и те, о которых дошли лишь глухие воспоминания со временников, — казались несоразмерными с великой комедией. Крайним выражением литературоведческого недоумения в этом смысле можно считать «мысль» петербургского профессора
— 6 —

И. А. Шляпкина, который на лекциях в университете (конспект их за 1894–1895 годы сохранился в Пушкинском Доме) предполагал: «Невольно возникает мысль, не принадлежит ли эта пьеса кавказским сослуживцам и только пущена Г. в обращение». Печальный парадокс такого «откровения» оттенялся тем, что именно Шляпкин в 1889 году издал хорошо подготовленное полное собрание сочинений Г. в двух томах, сопровожденное хронологической канвой писателя и солидной грибоедовской библиографией. Это была, конечно, крайняя точка зрения (не столь уж и оригинальная, в принципе; вспомним, что нечто подобное говорили о Шекспире, да и не только о нем). В литературоведческом же обиходе утвердилась в качестве несомненной истины мысль о Г. — о его «литературном однодумстве» Г.о.у. было объявлено в творчестве писателя случайным откровением, не обещанным его заурядными ранними литературными опытами и не развившимся в поздних его замыслах.Так ли это?
 
Об одном застаревшем недоразумении необходимо сказать особо.
 
В июне 1828 года, во время последнего свидания с Бегичевым, отправляясь в свою последнюю поездку на Восток, Г. оставил другу пухлую пачку черновых бумаг, которые тот потом тщательно переплел, а позже передал «Черновую тетрадь» Г. почитателю и дальнему родственнику драматурга Д. А. Смирнову. Последний успел напечатать (к сожалению, с пропусками) эти бумаги в 1859 году в журнале «Русское слово». Впоследствии тетрадь погибла при пожаре имения Смирнова.
 
Трудно переоценить значение этих материалов для творческой биографии Г., ставших нам известными из публикации. Здесь черновики его стихов и драматических сцен, планы произведений, путевые записки, исторические заметки… Не будь всего этого, наши знания о его творчестве были бы значительно беднее.
 
Вместе с тем наброски, сохранившиеся в Черновой, кажутся зачастую бледным подобием опубликованных произведений Г. Это-то и создает впечатление, что в конце своего творческого пути драматург писал «хуже», чем в начале.
 
Нельзя вполне доверять такому впечатлению. Нужно помнить, что у С. Бегичева писателем — за исключением «Путевых заметок», которые изначально были и адресованы другу, — оставлены бумаги именно черновые, которые автору уже стали не нужны. Вовсе не потому, что он решительно расставался с поэзией, которую по-прежнему любил «без памяти, страстно». Все необходимое, более обработанное, может быть, даже и кое-что завершенное, он захватил с собой.
 
После разгрома российского посольства в Тегеране 30.1.1829 юной вдове Г. возвратили и личные вещи, и даже книги покойного. Ни одной бумаги из его архива возвращено не было. Этот факт, между прочим, наглядней всего свидетельствует, что фанатичная толпа, возбужденная призывами к «священной войне» с гяурами, выполнила в чьих-то руках роль слепого орудия. Кто-то ведь собрал до листка все бумаги русского полномочного министра в Персии… Где они, эти бумаги? Уничтожены ли они позже, после внимательного просмотра, или же хранятся до сих пор в каком-то секретном архиве? Дипломатические депеши и инструкции сейчас уже не столь интересны, хотя и имеют, конечно, определенное историческое значение. Но где авторский экземпляр гениального Г.о.у., с которым едва ли расставался Г.? Где трагедия «Грузинская ночь»? Где тетрадь с последними путевыми письмами к Бегичеву, которые, по обусловленной еще в 1818 году договоренности со своим другом, не переставал никогда набрасывать Г., предвкушая новую встречу с ним, когда, заглядывая в свой конспект, он собирался вновь рассказать о том, что пережил и перечувствовал на чужбине? Где письма Нины, писавшей мужу чуть ли не ежедневно? А может быть, и другие произведения автора Г.о.у., нам доселе неведомые?
 
Кто знает, возможно, когда-нибудь мы их и прочтем.
— 7 —

* * *
В энциклопедии даны сведения об основных вехах жизни и творчества А. С. Грибоедова, о его произведениях, о богатстве его личности (писатель, дипломат, музыкант, экономист), о круге его общения, о местах, хранящих память о нем. Значительное количество статей посвящено главной книге Грибоедова — комедии «Горе от ума». В энциклопедии освещены рукописная традиция распространения комедии, ее творческая история, основные издания (в том числе и переводы пьесы), ее сценическая судьба. Цикл статей посвящен типам великой комедии Грибоедова, постоянно варьировавшимся в произведениях других русских писателей.
 
После краткого биографического очерка Грибоедова все более подробные сведения о его жизни и творчестве в данном издании расположены по алфавиту словарных статей, которые заключают в себе следующие разделы:
  • произведения;
  • типы «Горя от ума»;
  • аспекты деятельности Грибоедова;
  • основные этапы его жизненного пути;
  • грибоедовские места;
  • окружение Грибоедова (персоналия);
  • реалии (комментарий к произведениям Грибоедова и его письмам).
При составлении Энциклопедии большую помощь оказывала В. С. Фомичева — ей огромная благодарность. Подбор иллюстраций осуществлен А. К. Михайловой.
 
Фамилия Грибоедова на протяжении всей энциклопедии обозначается как «Г.», «Горе от ума» упоминается в качестве аббревиатуры «Г.о.у.» (в случае возможной невнятности текста имеются исключения из этого правила). Названия словарных статей даются полужирным шрифтом. Ссылки на основную литературу в словарных статьях обычно даются в сокращениях, список которых указан на с. 7–8.
 
Произведения Г. цитируются (с указанием номеров тома и страниц в тексте) по: Грибоедов А. С. Полное собрание сочинений в трех томах: Т. 1. Горе от ума. СПб., 1995; Т. 2. Драматические сочинения. Стихотворения. Статьи. Путевые заметки. СПб., 1999; Т. 3. Письма. Документы. Служебные бумаги. СПб., 2006. Сочинения Пушкина цитируются по Большому академическому изданию в 16 тт. (1937–1949).