— 350 —
Учебные заведения. В
Г.о.у.: «И впрямь с ума сойдешь от этих, от одних / От пансионов, школ, лицеев, как бишь их, / Да от ланкарточных взаимных обучений» (1, 92);
— 351 —
«Нет, в Петербурге институт / Пе-да-гогический, так, кажется, зовут: / Там упражняются в расколах и в безверье / Профессоры…» (1, 93). В репликах княгини
Хлестовой, Тугоуховской,
Скалозуба названы почти все виды учебных заведений, существовавших в России в первой четверти XIX века. Пансионы (фр. pension — букв. «плата за квартиру») представляли собой частные учебные заведения, как правило, закрытого типа. «В то время, — вспоминал современник Г., — частных пансионов было тьма. Не было, мне кажется, не только улицы, но даже и переулка, где бы не было вывески: „Пансион для благородных детей мужского пола“ или „Пансион для благородных девиц“ <…>. Гимназия в Москве была одна и далеко не в том виде, как теперь, и потому дворянство предпочитало отдавать своих детей в так называемый благородный пансион, хотя, в сущности, в них принимались всякие дети, лишь бы платили деньги. В то время в пансион без благородных детей на вывеске никто бы детей и не отдавал» (
Селиванов В. В. Предания и воспоминания. СПб., 1881. С. 218). Однако наряду со множеством частных пансионов существовал в Москве и университетский благородный пансион — лучшее среднее учебное заведение в городе в то время. В 1802 году в этот пансион поступил Грибоедов (см.:
Дубшан Л. С. Из московских лет Грибоедова // Материалы. С. 19–23). В университетском же пансионе воспитывались многие будущие декабристы: И. Г. Бурцов, Ф. Ф. Вадковский, П. П. Каверин, А. З. Муравьев, П. Г. Каховский, В. Ф. Раевский, Н. И. Тургенев и др. Вспоминая о столкновении с великим князем Михаилом Павловичем в Следственном комитете в 1826 году, В. Ф. Раевский рассказывал впоследствии в письме к Батенькову: «После моих ответов на вопросы великий князь Михаил Павлович спросил у меня: „Где вы учились?“ Я ответил: „В Московском благородном пансионе“.— „Вот, что я говорил… эти университеты, эти пансионы!..“» (ЛН. Т. 60. Кн. 1. С. 73).
В Петербурге также имелся казенный пансион — при Педагогическом институте; воспитателем этого пансиона служил В. К. Кюхельбекер. Первым лицеем (по названию рощи при храме Аполлона Ликейского близ Афин; в Древней Греции так называлось расположенное в этой роще государственное учебное заведение) в России был Царскосельский, открытый в 1811 году. В числе его первых выпускников были
Пушкин,
Кюхельбекер, Пущин. В одном из доносов
Булгарина либеральные настроения характеризовались именно как «лицейский дух». «Молодой вертопрах, — доносил Булгарин, — должен при сем порицать насмешливо все поступки особ, занимающих значительные места, все меры правительства, знать наизусть или сам быть сочинителем эпиграмм, пасквилей и песен предосудительных на русском языке, а на французском — знать все самые дерзкие и возмутительные стихи и места самые сильные из революционных сочинений. Сверх того, он должен толковать о конституциях, палатах, выборах, парламентах; казаться не верующим христианским догматам и более всего представляться филантропом и русским патриотом». (
Модзалевский Б. Л. Пушкин под тайным надзором. 3-е изд. Л., 1925. С. 36). Ланкастерские (Хлестова перевирает это слово и по невежеству, и по своему пристрастию к картам) школы появились в России в конце 1810-х годов (Сообщение о введении в России ланкастерского обучения см. в газете «Северная пчела». 1816. 19 августа. № 67). В них применялся метод английского педагога Иосифа Ланкастера (1777–1838), состоящий в том, что наиболее сильные ученики выступали в качестве помощников учителя (см.: Описание способа взаимного обучения по системам Белла, Ланкастера и др., сочинение Иосифа Гамеля. Перевел с немецкого Карл Кнаппе. СПб., 1820; также:
Греч Н. Ланкастерские школы // Сын отечества. 1818. Ч. 47, 48). Особую роль в распространении ланкастерского обучения в России играли декабристы, используя школы для революционной пропаганды. Так, в 1822 году содержание занятий в солдатской школе взаимного обучения навлекло подозрения на В. Ф. Раевского, приведшие к его аресту. В доносе говорилось, что «для обучения солдат и юнкеров вместо данных
— 352 —
от начальства печатных литографических прописей и разных учебных книг Раевский приготовил свои рукописные прописи, поместив в оных слова: „свобода, равенство, конституция, Квирога, Вашингтон, Мирабо“ — и на уроках говорил юнкерам: „Квирога, будучи полковником, сделал в Мадриде революцию, и когда въезжал в город, то самые значительные дамы и весь народ вышли к нему навстречу и бросали цветы к ногам его“». Кюхельбекер, состоявший секретарем Петербургского ланкастерского общества, так объяснял позже следственному комитету причину, вызвавшую его интерес к системе взаимного обучения: «Совершенное невежество, в котором коснеют у нас простолюдины, особенно же землепашцы». В условиях аракчеевской реакции и молва о проекте «насчет лицеев, школ, гимназий», о котором с восторгом говорит Скалозуб («Там будут лишь учить по-нашему: раз, два; / А книги сохранят так, для больших оказий»), и призыв Фамусова к более «радикальным» мерам («Уж коли зло пресечь, / Собрать все книги бы да сжечь» — 1, 93) объективно отражали тенденцию правительственных гонений на просвещение. «Наши проповедники, — записывает в 1819 году в своем дневнике Н. И. Тургенев, — губернаторы, начальники отделений, директоры, не зная наук, но зная средства, ведущие к выгодам, восстают против просвещения. Они кричат <…>: сожжем все книги! Если они сходны с Библиею, то они не нужны, а если ей противны, то вредны» (см.: Нечкина. С. 363–364). Яркой иллюстрацией духа реакционных «превращений» явилось «дело петербургских профессоров». Педагогический институт в Петербурге был открыт в 1804 году, в 1816 году он получил название Главного педагогического института, а в 1819-м был преобразован в университет. Не прошло и двух лет со времени открытия университета, как в главное правление училищ поступил донос от исполняющего обязанности попечителя Петербургского учебного округа Д. П. Рунича о том, что философские и исторические науки в университете преподаются в противном христианству духе. Вместе с доносом были переданы выписки из студенческих тетрадей по лекциям профессоров Германа и Арсеньева (по статистике), Галича (по философии) и Раупаха (по всеобщей истории). «Главное правление, — как говорится в протоколе его заседания, — с содроганием и крайним изумлением увидело, что в лекциях отвергается достоверность священного писания и находятся дерзкие хулы на распоряжения правительства, и, к крайнему прискорбию, убедилось в том, что сотни молодых людей под видом обучения высшим наукам систематически напитываемы были смертоносною отравою для рассеяния по всему отечеству пагубных семян неверия, богоотступничества и мятежнических правил, которые потрясли уже перед нашими глазами крепость других государств». Один из членов правления потребовал вывести вовсе из употребления все излишние науки, которые угрожают основам веры и государства. Среди выписок «вредоносных мыслей» значились, например, следующие. Из лекций профессора Германа: «Монарх неограничен во власти, неограничен и в благодеяниях к своему народу; но жалко, что сие место занято не ангелом, а человеком; жалко, что его наследуют люди разных характеров; что один созидает, то другой по смерти его разрушает». «Состояние русских крестьян показало уже, что первая причина худого состояния крестьян есть феодальная система, по коей законодатели при важнейших переменах никакого не обращали на них внимания». «Мнение народа есть царь царей; он дает законам более или менее силы в материальном пространстве». «Демократический образ правления имеет ту выгоду, что каждый гражданин в полном смысле может сказать: я человек». Из лекций профессора Арсеньева: «Народ был прежде правительства; следовательно, народ важнее правительства, и мы должны говорить о народе так, как о важнейшем предмете». «Человек, не уверенный в полном возмездии за труд свой, вполовину не произведет того, что в состоянии сделать человек, свободный от всяких уз принуждения. Доказано, что земля, возделанная вольными крестьянами, дает обильнейшие плоды, нежели земля одинакого качества, обработанная крепост-
— 353 —
ными». Из лекций профессора Раупаха: «Некоторые полагали рай в Сирии, другие в Армении, иные в Месопотамии, другие в Персии, а иные в Индии полагали быть раю; священные книги прочих народов, кои остались целы, из коих отрывки только имеются, совсем не упоминают о рае. Из сего явствует, что каждый народ полагал первым рождением человека собственную свою землю». «Всякая вера упадает со временем в той мере, как разум просвещается; что необходимо случается при умножающейся опытности».
3, 4 и 7 ноября 1821 года обвиненные в вольнодумстве профессора предстали перед судилищем в виде заседания конференции (т. е. ученого совета) университета, подвергшись унизительной процедуре ответов на письменные вопросные пункты и устному допросу, который в чрезвычайно грубой форме вел председательствующий Д. П. Рунич. Большинством голосов обвиняемые были признаны виновными. Дело было передано на рассмотрение министру духовных дел и народного просвещения. «Пагубная мысль, — писал министр в своем заключении по делу, направленному в кабинет министров, — внушенная врагом рода человеческого, приписывающая установление законных властей не от бога, а народному соглашению, происходит от одного источника с неверием и вольномыслием <…>. И науки, составленные на основании несчастного подмена божественных откровений человеческими выдумками, вопреки всякой истине и здравому смыслу, ограждаются пышными наименованиями учености, просвещения, образованности, собственных сил разума и тому подобными, свергают с человека все узы повиновения, разрывают связи общественные, искореняют алтари, ниспровергают престолы и обращают весь порядок благоустроенного общества в бурный хаос…». Комитет министров, в свою очередь, признал учение обвиняемых профессоров вредным, но разошелся во мнениях о мерах их наказания. Необъективность «расследования» дела была столь очевидной, что было принято решение рассмотреть его заново в особой комиссии. Однако комиссия эта так и не собралась. В 1827 году высочайше было повелено считать дело о профессорах оконченным (см.: Сухомлинов М. И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. Т. 1. С. 239–397).
В Петербурге секретарем «Общества училищ взаимного обучения» (по системе английского педагога Ланкастера) был друг Г., Кюхельбекер, который одно время преподавал и в Благородном пансионе Главного педагогического института.